Борис Стругацкий: стояние вопреки
Оригинал взят у borisakunin в Борис Стругацкий
Мне кажется, Борис Натанович на склоне лет стал грустным человеком, который совсем не верил в светлое будущее, однако не считал, что это освобождает его от необходимости участвовать в заведомо обреченном деле - сеять разумное, доброе, вечное, хоть из семян ни черта и не вырастет.
Такое, во всяком случае, у меня сложилось впечатление по нескольким нашим телефонным разговорам и обмену письмами. Вживую я его никогда не видел.
Помню, как я попросил Бориса Стругацкого - чуть ли не первого - подписать письмо деятелей культуры в защиту Светланы Бахминой. Он сказал: «Ничего из этого не выйдет. Это государство челюстей не разжимает. Но подпишу, конечно, как не подписать?» И переспросил: «Сколько-сколько вы рассчитываете собрать в интернете подписей? Двадцать тысяч? Никогда и ни за что. Уж поверьте мне, я прожил здесь всю жизнь. Здесь всем на всё наплевать». А потом, когда собралось сто тысяч подписей, удивлялся и радовался.
Такая же история произошла, когда затевалась переписка писателей с Михаилом Ходорковским. Глубокий скепсис - и никаких сомнений, участвовать или нет.
Я, как все в моем поколении, вырос на книжках Стругацких. Плюс к тому еще и учился мастерству на японских переводах Аркадия Натановича - он был лучшим в цехе.
Теперь они оба там
Когда умирает кто-то из своих - из тех, кто занимал важное место в моей жизни, у меня кроме естественной горечи все время возникает еще какое-то глубоко спрятанное чувство, которое я все не мог себе растолковать. А сейчас вдруг понял.
Моих людей там становится всё больше.
Вечной памяти не бывает, но бывает память долгая и добрая. Это как раз про Бориса Натановича.
Мне кажется, Борис Натанович на склоне лет стал грустным человеком, который совсем не верил в светлое будущее, однако не считал, что это освобождает его от необходимости участвовать в заведомо обреченном деле - сеять разумное, доброе, вечное, хоть из семян ни черта и не вырастет.
Такое, во всяком случае, у меня сложилось впечатление по нескольким нашим телефонным разговорам и обмену письмами. Вживую я его никогда не видел.
Помню, как я попросил Бориса Стругацкого - чуть ли не первого - подписать письмо деятелей культуры в защиту Светланы Бахминой. Он сказал: «Ничего из этого не выйдет. Это государство челюстей не разжимает. Но подпишу, конечно, как не подписать?» И переспросил: «Сколько-сколько вы рассчитываете собрать в интернете подписей? Двадцать тысяч? Никогда и ни за что. Уж поверьте мне, я прожил здесь всю жизнь. Здесь всем на всё наплевать». А потом, когда собралось сто тысяч подписей, удивлялся и радовался.
Такая же история произошла, когда затевалась переписка писателей с Михаилом Ходорковским. Глубокий скепсис - и никаких сомнений, участвовать или нет.
Я, как все в моем поколении, вырос на книжках Стругацких. Плюс к тому еще и учился мастерству на японских переводах Аркадия Натановича - он был лучшим в цехе.
Теперь они оба там
Когда умирает кто-то из своих - из тех, кто занимал важное место в моей жизни, у меня кроме естественной горечи все время возникает еще какое-то глубоко спрятанное чувство, которое я все не мог себе растолковать. А сейчас вдруг понял.
Моих людей там становится всё больше.
Вечной памяти не бывает, но бывает память долгая и добрая. Это как раз про Бориса Натановича.