Что в имени тебе моём
О том, как Осип получил своё имя, я уже рассказывала в лоскутке про гоголевскую женитьбу нашего героя.
Вот забыла только там сказать ещё и о том, что модель, описанная классиком, оказалась весьма продуктивной применительно и к животным: знакомые рассказали, как они однажды принесли с собой в гости кошку к хозяевам, у которых был молодой кот. Кот в испуге залез под диван, а когда кошка полезла туда же и обнюхала его, кот выпрыгнул в форточку (благо дом был одноэтажный).
Каждый собаковладелец (а точнее, собакоподданный) автоматически входит в некую «референтную группу» - точно так же, как и молодые мамаши или дедушки с бабушками, выгуливающие человечьих детёнышей: возникают разговоры определённого характера, обмен мнениями и опытом, устанавливаются приятельские отношения, которые я бы передала формулой: «мы из одной песочницы».
Ну и, естественно, круг тем ограничен в основном погодой, уточнением гендерной принадлежности питомца (что делается ещё издалека путём устного опроса владельца вассала - приближаться на расстояние, позволяющее идентифицировать пол самостоятельно, чревато осложнениями: собаки одного пола могут конфликтовать, «девочка» же и «мальчик» обычно бывают «взаимно вежливы») - и имён сюзеренов (имена вассалов выясняются гораздо реже).
Вот так однажды на прогулке мы с Осипом познакомились с рыжим таксом по имени Тарик.
- А какое у него полное имя? - спросила я.
- Таракан! А чего Вы смеётесь? У Вашего же тоже имя прикольное - Осип. А тут у нас полное сходство: таксы - они ведь такие нелепые, длинные, чудные. Поэтому имя должно быть такое же. К тому же очертания тела очень похожи - и такой же длинный остроконечный зад...
Потом мы с Осипом ещё встречали такс, которых звали: Парамон, Фёдор, Петя, Вениамин...
Вениамин жил у моего бывшего сослуживца:
- Съел он у нас три ковра, десятки пар обуви, две дублёнки, одну из них старшая дочка забыла спрятать, слышим, что-то Веня подозрительно затих. Заходим, глядь, а он, как заправский портной, спорол уже и изгрыз всю оторочку, срезал все пуговицы...
И ещё случай был: пришла гостья, мы засуетились и забыли её обувь спрятать (кожаные босоножки). Выбегаем в прихожую: он их уже доедает...
На дачу я его брал - он уже с утра знал, что мы на дачу поедем.
Он там всё норы рыл - целые траншеи!
Я его привязывал, как козу, к дереву, и он вокруг дерева целые окопы нарывал...
А у Чехова, как известно, такс звали Хина и Бром.
А у ещё одного моего знакомого чёрного с рыжими подпалинами таксика назвали Скутером. Имя это появилось в результате компромисса между разными желаниями хозяев рабов: знакомый этот хотел назвать пса Кузей, а его жена - Тером, потому собаку назвали так: С[тепан] Ку[зьмич] Тер...
Человечество, нацеленное в будущее и очарованное техническим прогрессом, всегда стремилось отразить свои чаяния в именах, даваемых детям. Так появились в послереволюционные годы разные несчастные носители имён, связанных с выдающимися датами или деятелями - или новыми приборами, механизмами и даже периодами энтузиастического труда: Октябрина, Вилен (Владимир Ильич Ленин), Вилор (Владимир Ильич Ленин - организатор революции), Трактор (просто трактор), Сенокос...
Ныне приобщились к высоким технологиям и собаки: на чудесном сайте «Говори, Москва, разговаривай, Россия!» я встретила однажды такую запись:
«9 октября 2006 в 09:32, Санкт-Петербург.
Молодой человек, выгуливающий двух собак (окликает одну из них): Спам, домой! Я вас ждать не буду!
Подвыпивший молодой человек (проходя мимо): Вот ведь, собаку Спамом назвал, а обращается на Вы...».
И если так уж изощряется безвестный «простой народ», можете себе вообразить, как изгаляется над беззащитными животными всяческая аристократия, интеллигенция и прочая «интеллектуальная элита»?
Вот, например, у Хулио Кортасара кота звали Теодор Адорно.
А у матери Владимира Набокова таксик был не иначе как из царской династии: звали его Бокс Второй. Правда, жил он «в изгнании»:
«Этот окончательный таксик (представляющий одно из немногих звеньев между мною и русскими классиками) последовал за нами в изгнание, и ещё в 1930 году в Праге, где моя овдовевшая мать жила на крохотную казённую пенсию, можно было видеть ковыляющего по тусклой зимней улице далеко позади своей задумчивой хозяйки этого старого, всё ещё сердитого Бокса Второго, - эмигрантскую собаку в длинном проволочном наморднике и заплатанном пальтеце».
...Били их, били - всяческих царей, князей и баронов, - да, видно, не добили: смотришь - какая-нибудь кошка драная - а Маркиза, дворняжка неказистая - а Барон...
Что уж говорить о псах благородных кровей?...
...Однажды муж выгуливал Оську - и повстречали они парочку: овчарку колли и её хозяина, и Оська по своему обыкновению задираться с большими собаками стал лаять на неё свирепым басом.
Послушав его какое-то время, овчарка - умное животное чрезвычайно аристократической внешности при хозяине-«аристократе» (тот был в берете, в клетчатом каком-то твидовом пиджаке), степенно шедшее, конечно же, без поводка, просто рядом с хозяином, не то что наш дурачок, всегда отчаянно натягивающий поводок и норовящий оторвать нам руки, - вдруг этак двинулась к нему «разобраться».
И была остановлена мягким укоризненным голосом хозяина:
- Барон! Ну сколько тебе говорить: не трогай маленьких и скорбных умом!
Овчарка вдруг засмущалась (мол, и в самом деле, чего это я?) и вернулась к хозяину.
А «маленький и скорбный умом» продолжал надрываться...
Но что мне в них - аристократах-интеллектуалах - импонирует, так это деконструктивистское «неразличение» животных и людей по значимости.
Например, мой любимый писатель Виктор Конецкий в какой-то из книг рассказал о том, что один из его биографов составил частотный указатель имен в путевых книгах:
«На первом месте я сам - 73 раза. <…> Лермонтов и кот Жмурик по 12 упоминаний. Эйнштейн и пёс Пижон по 11»...
Однако истинное торжество семиотики продемонстрировал случай, после которого я окончательно отказалась от «различения» - интеллектуального уровня носителя языка, уровня образованности, культуры, социальной, национальной, гендерной принадлежности или возраста...
Я знала это давно - уж слишком часто простые прохожие на улице, обычные дядьки и тётки, сидящие у подъездов домов или совершающие нехитрые покупки в магазинах и на рынках, выдавали такие перлы, что оставалось только ахнуть радостно и, отсмеявшись, бережно донести до компа или хотя бы до клочка бумаги драгоценное слово...
Но чтобы так?..
...Дом, в который мы вселились зимой 1973 года, строила волна тех «понаехавших» из окрестных сёл, кто прибыл в Сумы, чтобы получить квартиру (даваемую в обмен на доблестный труд «на стройках Родины»).
Вот все они - строители, дворники, разнорабочие и просто рабочие на заводах - и заселили эту новостройку.
А моему папе, работавшему главным инженером на одной из автобаз, квартиру выделили по «квоте» (в обмен на автоуслуги, предоставляемые автобазой одному из строительных предприятий). В числе таких «белых ворон» оказался и какой-то обкомовский начальник, которому досталась квартира под нами, на третьем этаже (сужу только по нашему подъезду, наверняка во всём семиподъездном доме «ворон» было гораздо больше).
Остальное население дома - см. выше.
Быт их, весьма несложный, заключался в том, что утром они шли на работу, а вечером, поужинав, выходили на улицу и сидели на двух скамейках у подъезда - лузгали семечки, выпивали, сплетничали обо всех мимо идущих или рядом живущих; перепиваясь, ссорились и дрались (периодически вступая в коалиции или выходя из них, что требовало перманентного выяснения отношений).
Ни о каких книгах, филармониях, театрах и прочих излишествах, как вы понимаете, не могло быть и речи - какая тут семиотика?
А вот поди ж ты - одна из наших соседок по прозвищу Альбина (звали её Лида; будучи простейшей из простейших, детей своих она поназывала - по тем временам, да и по своему социальному слою - очень претенциозно: Виталий и Альбина; а прозвище образовалось так: по вечерам она выходила во двор и кричала детям «простонародным голосом»: «Альбина!!! Виталик!») произвела однажды изощрённейшую семиотическую операцию.
Операция эта была связана, конечно же, с Оськой.
Уже живя отдельно, в совершенно другом районе города, мы часто приходили с ним к маме и периодически выгуливались от неё; все соседи его полюбили (Оську не любить невозможно, по крайней мере я таких людей ещё не встречала), и даже соседка, которая раньше всех собак ненавидела и бросала в них камнями, стала обнимать Осипа и целовать его в самую морду...
И все они старались внести посильную лепту в копилку остроумия, вызванного Оськой: то спрашивали его: «Йосып! чого нэ здоровкаесся?» - а Оська «нэ здоровкався» (против обыкновения, ибо практически всегда останавливался на обратном пути для поцелуев, обнюхиваний и всяческих «тактильных контактов») потому, что в квартире оставалась мама, недавно вернувшаяся с дачи, а тут такая досада - мы выходили на выгул, в такие моменты (если мы шли гулять, а дома оставались гости или домашние, с которыми случалась хотя бы двадцатиминутная разлука) Оська бежал бегом, наскоро писал и какал - и тут же поворачивал оглобли к дому...
То называли его... Сталиным (уж больно имя Осип казалось им чудным): при виде прущего на всех парах Оськи кто-то из них обязательно говорил:
- Йосып!..
А одна из соседок скороговоркой добавляла:
- ...Виссарионович Сталин!
И вот Лида-Альбина стала развивать тему: каждый раз окликала Оську, называя его другим именем.
То он был у неё «Устымом», то «Остапом», то «Андрием» [вполне допускаю мысль, что гоголевские аллюзии были вызваны школьными осколками, застрявшими в этом простом, практически ничем не замутнённом, кроме самогона (и то периодически), сознании, - или недавно посмотренным фильмом про Бульбу], то «Кузьмой»...
Пока наконец, проходя вместе с Осипом мимо подъездных скамеек, я не услышала от неё настолько смешное обращение к нему, что смеялась до самого четвёртого этажа...
Значит, так.
Сначала она крикнула: Борыс! (что втройне смешно, потому что совпадает с моей фамилией, а ещё так зовут кота, живущего в одной из квартир на втором этаже, очень красивого - чёрно-белого, с огромными круглыми глазами, которыми это молодое существо удивлённо-испуганно таращится на непознанный мир, полный тайн, страхов и чудес).
А потом, почти без перерыва:
- ....... .........!
Тут я в целях «композиционного томления» пропустила имя, тем более что и я, засмеявшись тут же и не переставая хохотать до самой маминой квартиры от неожиданного остроумия соседки, которую я считала такой «простой»... тут же забыла, как она его назвала!
Стала я мучиться, как? как она его назвала? хоть возвращайся да спрашивай, потому что я сразу же осознала великую научную важность происшедшего...
Ну что-то такое историко-культурологическое, но очень изощрённое...
Догадалась-таки чуть ли не через час усиленных попыток! Назавтра переспросила - та подтвердила правильность моих «реставрационных ходов».
Ну а теперь выдаю и для вас «тайну»:
- Климент Ефремович!
Вот почему я забыла и никак не могла вспомнить имя-отчество, тут надо было восстановить ускользнувшее от меня аллюзионное звено цепочки. А потом я, пытаясь вспомнить, догадалась, что оно должно как-то быть связано с «Йосыпом Виссарионовичем Сталиным»...
Так «простая» соседка, сама того не подозревая, произвела изощрённейшую семиотическую операцию, совершив иррадиацию приёма - которую по аналогии с законом иррадиации синонимов (о которых пишут С. Ульман и Ч. Хокет) можно назвать законом семиотической иррадиации:
«Частной формой “притяжения” [“закон притяжения синонимов” - тенденция обозначать лица или явления, играющие важную роль, большим числом синонимов] является так называемая “иррадиация синонимов”, которая впервые была отмечена во французском сленге. Хоккет: “Иррадиация синонимов является частным случаем развития по аналогии. Замечено, что если отдельное слово начинает употребляться в переносном смысле, то его синонимы испытывают тенденцию к аналогичному развитию”».
То есть наша Лида-Альбина «иррадиировала» Сталина на его сподвижника Ворошилова («Йосып» Виссарионович Сталин через цепочку аллюзионных ходов - путём перебора «простонародных» имён, подобных Осиповому: Устин-Остап-Андрий-Кузьма - сместился у неё к такому же «простонародному» Клименту, снабжённому не менее простецкими отчеством и фамилией: Ефремович Ворошилов; так совместились аналогичные смысл и грамматика).
И так Оська у нас - вслед за своим «иррадиационным прототипом» - стал не только « лучшим другом детей», но и выдающимся лингвистом*.
Тут уж и до «отца народов» недалеко... если бы не гоголевская модель Оськиной женитьбы.
* Тем более, что многие сталинские языковедческие постулаты во многом близки Осипу (как тут не порадоваться совпадениям!). Привожу подтверждающую цитату:
«Вместе с тем, наряду со здравыми суждениями (не требующими, однако, специальных лингвистических знаний) Сталин высказал озадачившие языковедов положения, в частности о том, что русский литературный язык сложился на основе курско-орловского диалекта. Никто не решался вступать с ним в спор по этому несовместимому с историческими фактами соображению. Более того, некоторые филологи принялись за диссертации, с тем, чтобы доказать, вопреки реальной истории языка, правоту «корифея всех наук». Он взялся также судить о языке и мышлении глухонемых, считая его родственным мышлению животных. Это вызвало жалобные письма со стороны глухонемых, заверявших, что они сознательные строители социализма, что их мышление ничем не отличается от мышления других членов КПСС».
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Вот забыла только там сказать ещё и о том, что модель, описанная классиком, оказалась весьма продуктивной применительно и к животным: знакомые рассказали, как они однажды принесли с собой в гости кошку к хозяевам, у которых был молодой кот. Кот в испуге залез под диван, а когда кошка полезла туда же и обнюхала его, кот выпрыгнул в форточку (благо дом был одноэтажный).
Каждый собаковладелец (а точнее, собакоподданный) автоматически входит в некую «референтную группу» - точно так же, как и молодые мамаши или дедушки с бабушками, выгуливающие человечьих детёнышей: возникают разговоры определённого характера, обмен мнениями и опытом, устанавливаются приятельские отношения, которые я бы передала формулой: «мы из одной песочницы».
Ну и, естественно, круг тем ограничен в основном погодой, уточнением гендерной принадлежности питомца (что делается ещё издалека путём устного опроса владельца вассала - приближаться на расстояние, позволяющее идентифицировать пол самостоятельно, чревато осложнениями: собаки одного пола могут конфликтовать, «девочка» же и «мальчик» обычно бывают «взаимно вежливы») - и имён сюзеренов (имена вассалов выясняются гораздо реже).
Вот так однажды на прогулке мы с Осипом познакомились с рыжим таксом по имени Тарик.
- А какое у него полное имя? - спросила я.
- Таракан! А чего Вы смеётесь? У Вашего же тоже имя прикольное - Осип. А тут у нас полное сходство: таксы - они ведь такие нелепые, длинные, чудные. Поэтому имя должно быть такое же. К тому же очертания тела очень похожи - и такой же длинный остроконечный зад...
Потом мы с Осипом ещё встречали такс, которых звали: Парамон, Фёдор, Петя, Вениамин...
Вениамин жил у моего бывшего сослуживца:
- Съел он у нас три ковра, десятки пар обуви, две дублёнки, одну из них старшая дочка забыла спрятать, слышим, что-то Веня подозрительно затих. Заходим, глядь, а он, как заправский портной, спорол уже и изгрыз всю оторочку, срезал все пуговицы...
И ещё случай был: пришла гостья, мы засуетились и забыли её обувь спрятать (кожаные босоножки). Выбегаем в прихожую: он их уже доедает...
На дачу я его брал - он уже с утра знал, что мы на дачу поедем.
Он там всё норы рыл - целые траншеи!
Я его привязывал, как козу, к дереву, и он вокруг дерева целые окопы нарывал...
А у Чехова, как известно, такс звали Хина и Бром.
А у ещё одного моего знакомого чёрного с рыжими подпалинами таксика назвали Скутером. Имя это появилось в результате компромисса между разными желаниями хозяев рабов: знакомый этот хотел назвать пса Кузей, а его жена - Тером, потому собаку назвали так: С[тепан] Ку[зьмич] Тер...
Человечество, нацеленное в будущее и очарованное техническим прогрессом, всегда стремилось отразить свои чаяния в именах, даваемых детям. Так появились в послереволюционные годы разные несчастные носители имён, связанных с выдающимися датами или деятелями - или новыми приборами, механизмами и даже периодами энтузиастического труда: Октябрина, Вилен (Владимир Ильич Ленин), Вилор (Владимир Ильич Ленин - организатор революции), Трактор (просто трактор), Сенокос...
Ныне приобщились к высоким технологиям и собаки: на чудесном сайте «Говори, Москва, разговаривай, Россия!» я встретила однажды такую запись:
«9 октября 2006 в 09:32, Санкт-Петербург.
Молодой человек, выгуливающий двух собак (окликает одну из них): Спам, домой! Я вас ждать не буду!
Подвыпивший молодой человек (проходя мимо): Вот ведь, собаку Спамом назвал, а обращается на Вы...».
И если так уж изощряется безвестный «простой народ», можете себе вообразить, как изгаляется над беззащитными животными всяческая аристократия, интеллигенция и прочая «интеллектуальная элита»?
Вот, например, у Хулио Кортасара кота звали Теодор Адорно.
А у матери Владимира Набокова таксик был не иначе как из царской династии: звали его Бокс Второй. Правда, жил он «в изгнании»:
«Этот окончательный таксик (представляющий одно из немногих звеньев между мною и русскими классиками) последовал за нами в изгнание, и ещё в 1930 году в Праге, где моя овдовевшая мать жила на крохотную казённую пенсию, можно было видеть ковыляющего по тусклой зимней улице далеко позади своей задумчивой хозяйки этого старого, всё ещё сердитого Бокса Второго, - эмигрантскую собаку в длинном проволочном наморднике и заплатанном пальтеце».
...Били их, били - всяческих царей, князей и баронов, - да, видно, не добили: смотришь - какая-нибудь кошка драная - а Маркиза, дворняжка неказистая - а Барон...
Что уж говорить о псах благородных кровей?...
...Однажды муж выгуливал Оську - и повстречали они парочку: овчарку колли и её хозяина, и Оська по своему обыкновению задираться с большими собаками стал лаять на неё свирепым басом.
Послушав его какое-то время, овчарка - умное животное чрезвычайно аристократической внешности при хозяине-«аристократе» (тот был в берете, в клетчатом каком-то твидовом пиджаке), степенно шедшее, конечно же, без поводка, просто рядом с хозяином, не то что наш дурачок, всегда отчаянно натягивающий поводок и норовящий оторвать нам руки, - вдруг этак двинулась к нему «разобраться».
И была остановлена мягким укоризненным голосом хозяина:
- Барон! Ну сколько тебе говорить: не трогай маленьких и скорбных умом!
Овчарка вдруг засмущалась (мол, и в самом деле, чего это я?) и вернулась к хозяину.
А «маленький и скорбный умом» продолжал надрываться...
Но что мне в них - аристократах-интеллектуалах - импонирует, так это деконструктивистское «неразличение» животных и людей по значимости.
Например, мой любимый писатель Виктор Конецкий в какой-то из книг рассказал о том, что один из его биографов составил частотный указатель имен в путевых книгах:
«На первом месте я сам - 73 раза. <…> Лермонтов и кот Жмурик по 12 упоминаний. Эйнштейн и пёс Пижон по 11»...
Однако истинное торжество семиотики продемонстрировал случай, после которого я окончательно отказалась от «различения» - интеллектуального уровня носителя языка, уровня образованности, культуры, социальной, национальной, гендерной принадлежности или возраста...
Я знала это давно - уж слишком часто простые прохожие на улице, обычные дядьки и тётки, сидящие у подъездов домов или совершающие нехитрые покупки в магазинах и на рынках, выдавали такие перлы, что оставалось только ахнуть радостно и, отсмеявшись, бережно донести до компа или хотя бы до клочка бумаги драгоценное слово...
Но чтобы так?..
...Дом, в который мы вселились зимой 1973 года, строила волна тех «понаехавших» из окрестных сёл, кто прибыл в Сумы, чтобы получить квартиру (даваемую в обмен на доблестный труд «на стройках Родины»).
Вот все они - строители, дворники, разнорабочие и просто рабочие на заводах - и заселили эту новостройку.
А моему папе, работавшему главным инженером на одной из автобаз, квартиру выделили по «квоте» (в обмен на автоуслуги, предоставляемые автобазой одному из строительных предприятий). В числе таких «белых ворон» оказался и какой-то обкомовский начальник, которому досталась квартира под нами, на третьем этаже (сужу только по нашему подъезду, наверняка во всём семиподъездном доме «ворон» было гораздо больше).
Остальное население дома - см. выше.
Быт их, весьма несложный, заключался в том, что утром они шли на работу, а вечером, поужинав, выходили на улицу и сидели на двух скамейках у подъезда - лузгали семечки, выпивали, сплетничали обо всех мимо идущих или рядом живущих; перепиваясь, ссорились и дрались (периодически вступая в коалиции или выходя из них, что требовало перманентного выяснения отношений).
Ни о каких книгах, филармониях, театрах и прочих излишествах, как вы понимаете, не могло быть и речи - какая тут семиотика?
А вот поди ж ты - одна из наших соседок по прозвищу Альбина (звали её Лида; будучи простейшей из простейших, детей своих она поназывала - по тем временам, да и по своему социальному слою - очень претенциозно: Виталий и Альбина; а прозвище образовалось так: по вечерам она выходила во двор и кричала детям «простонародным голосом»: «Альбина!!! Виталик!») произвела однажды изощрённейшую семиотическую операцию.
Операция эта была связана, конечно же, с Оськой.
Уже живя отдельно, в совершенно другом районе города, мы часто приходили с ним к маме и периодически выгуливались от неё; все соседи его полюбили (Оську не любить невозможно, по крайней мере я таких людей ещё не встречала), и даже соседка, которая раньше всех собак ненавидела и бросала в них камнями, стала обнимать Осипа и целовать его в самую морду...
И все они старались внести посильную лепту в копилку остроумия, вызванного Оськой: то спрашивали его: «Йосып! чого нэ здоровкаесся?» - а Оська «нэ здоровкався» (против обыкновения, ибо практически всегда останавливался на обратном пути для поцелуев, обнюхиваний и всяческих «тактильных контактов») потому, что в квартире оставалась мама, недавно вернувшаяся с дачи, а тут такая досада - мы выходили на выгул, в такие моменты (если мы шли гулять, а дома оставались гости или домашние, с которыми случалась хотя бы двадцатиминутная разлука) Оська бежал бегом, наскоро писал и какал - и тут же поворачивал оглобли к дому...
То называли его... Сталиным (уж больно имя Осип казалось им чудным): при виде прущего на всех парах Оськи кто-то из них обязательно говорил:
- Йосып!..
А одна из соседок скороговоркой добавляла:
- ...Виссарионович Сталин!
И вот Лида-Альбина стала развивать тему: каждый раз окликала Оську, называя его другим именем.
То он был у неё «Устымом», то «Остапом», то «Андрием» [вполне допускаю мысль, что гоголевские аллюзии были вызваны школьными осколками, застрявшими в этом простом, практически ничем не замутнённом, кроме самогона (и то периодически), сознании, - или недавно посмотренным фильмом про Бульбу], то «Кузьмой»...
Пока наконец, проходя вместе с Осипом мимо подъездных скамеек, я не услышала от неё настолько смешное обращение к нему, что смеялась до самого четвёртого этажа...
Значит, так.
Сначала она крикнула: Борыс! (что втройне смешно, потому что совпадает с моей фамилией, а ещё так зовут кота, живущего в одной из квартир на втором этаже, очень красивого - чёрно-белого, с огромными круглыми глазами, которыми это молодое существо удивлённо-испуганно таращится на непознанный мир, полный тайн, страхов и чудес).
А потом, почти без перерыва:
- ....... .........!
Тут я в целях «композиционного томления» пропустила имя, тем более что и я, засмеявшись тут же и не переставая хохотать до самой маминой квартиры от неожиданного остроумия соседки, которую я считала такой «простой»... тут же забыла, как она его назвала!
Стала я мучиться, как? как она его назвала? хоть возвращайся да спрашивай, потому что я сразу же осознала великую научную важность происшедшего...
Ну что-то такое историко-культурологическое, но очень изощрённое...
Догадалась-таки чуть ли не через час усиленных попыток! Назавтра переспросила - та подтвердила правильность моих «реставрационных ходов».
Ну а теперь выдаю и для вас «тайну»:
- Климент Ефремович!
Вот почему я забыла и никак не могла вспомнить имя-отчество, тут надо было восстановить ускользнувшее от меня аллюзионное звено цепочки. А потом я, пытаясь вспомнить, догадалась, что оно должно как-то быть связано с «Йосыпом Виссарионовичем Сталиным»...
Так «простая» соседка, сама того не подозревая, произвела изощрённейшую семиотическую операцию, совершив иррадиацию приёма - которую по аналогии с законом иррадиации синонимов (о которых пишут С. Ульман и Ч. Хокет) можно назвать законом семиотической иррадиации:
«Частной формой “притяжения” [“закон притяжения синонимов” - тенденция обозначать лица или явления, играющие важную роль, большим числом синонимов] является так называемая “иррадиация синонимов”, которая впервые была отмечена во французском сленге. Хоккет: “Иррадиация синонимов является частным случаем развития по аналогии. Замечено, что если отдельное слово начинает употребляться в переносном смысле, то его синонимы испытывают тенденцию к аналогичному развитию”».
То есть наша Лида-Альбина «иррадиировала» Сталина на его сподвижника Ворошилова («Йосып» Виссарионович Сталин через цепочку аллюзионных ходов - путём перебора «простонародных» имён, подобных Осиповому: Устин-Остап-Андрий-Кузьма - сместился у неё к такому же «простонародному» Клименту, снабжённому не менее простецкими отчеством и фамилией: Ефремович Ворошилов; так совместились аналогичные смысл и грамматика).
И так Оська у нас - вслед за своим «иррадиационным прототипом» - стал не только « лучшим другом детей», но и выдающимся лингвистом*.
Тут уж и до «отца народов» недалеко... если бы не гоголевская модель Оськиной женитьбы.
* Тем более, что многие сталинские языковедческие постулаты во многом близки Осипу (как тут не порадоваться совпадениям!). Привожу подтверждающую цитату:
«Вместе с тем, наряду со здравыми суждениями (не требующими, однако, специальных лингвистических знаний) Сталин высказал озадачившие языковедов положения, в частности о том, что русский литературный язык сложился на основе курско-орловского диалекта. Никто не решался вступать с ним в спор по этому несовместимому с историческими фактами соображению. Более того, некоторые филологи принялись за диссертации, с тем, чтобы доказать, вопреки реальной истории языка, правоту «корифея всех наук». Он взялся также судить о языке и мышлении глухонемых, считая его родственным мышлению животных. Это вызвало жалобные письма со стороны глухонемых, заверявших, что они сознательные строители социализма, что их мышление ничем не отличается от мышления других членов КПСС».
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.