Бегство из Египта
Цель Вайскопфа - соотнести сквозной сюжет гоголевских текстов с гностической идеей жизни как путешествия через земли падшие и пагубные в поисках тайного знания, которое откроет вход в обетованный край. Рубеж XVIII - начала XIX вв. превращается у него в картину совместного стряпания всеми мистиками, гностиками и пестиками чудовищного варева, которым ну просто не мог быть не окормлен несчастный Николай Васильевич!
Египет и Вавилон, как и ряд других соотнесённых с ними стран и городов, обозначавших те же греховные состояния души, в таком контексте сближались очень часто - ограничусь одним местом из Гамалеи, где он говорит, что душа, возвращающаяся в Иерусалим, должна «отстать» «от прежних Вавилонских и Египетских своих забав, веселий и услаждений», умереть для них. Но серьезная разница всё же была. Несмотря на фразу Гамалеи о «египетских забавах и услаждениях», Египет воспринимался преимущественно как Дом смерти, страна языческой магии и ужасающих зооморфных божеств; Вавилон - или его прозрачные аналоги, наподобие острова Анафы у Хераскова, - как обиталище Ложной мудрости, средоточие разврата, всевозможных пороков и соблазнов (что, разумеется, делало неизбежным сопоставление с ним Парижа и, реже, других европейских столиц), хотя порой эти «индивидуальные» характеристики смешивались. Существенно, однако, что обе страны считались в то же время хранилищами не только ложной, но и истинной жреческой мудрости («таинства Изиды», «халдейские мудрецы» и пр.), отчасти враждовавшей с победившим её христианством, отчасти «предвосхищавшей» его либо совпадавшей с ним в русле надконфессионального теософского синкретизма. Поэтому сюжет о египетско-вавилонском странствии - испытании героя - развивался в двух плоскостях: тема тягостного заточения и соблазна сплеталась с темой «умудрения», венчаемого окончательным постижением сакрального знания. <…>
Перечень пространств, посещаемых теософским путником по мере движения к заветной цели, конечно, не исчерпывается Египтом и Вавилоном - сюда вовлекаются их многочисленные аналоги: Ассирия, Эфиопия, Ливия, Крит со своим страшным лабиринтом, Афины как город «эллинской мудрости», магические Персия, Индия, всевозможные острова, изолированные зоны, представленные их повелителями, которые символизируют различные состояния души, и т.д. Тем самым странствие получает вид некоего очистительного вселенского путешествия, космического восхождения к Сиону и Эдему через скопления враждебных царств - страшных гностических эонов; с ними у Боброва отождествляются и бесчисленные века, сквозь которые странствует душа, взыскующая спасения (с) Михаил Вайскопф "Сюжет Гоголя. Морфология, идеология, контекст"
Но вот ведь какое дело. Сходство отдельных гоголевских образов с этим мракобесием, разумеется, прослеживается: тут вам и Париж, изображаемый в координатах Вавилона, и сюжет первого тома МД с путешествием Чичикова именно что по "изолированным зонам, представленным их повелителями, которые символизируют различные состояния души". Вот только принцип сакральной географии, в рамках которого физическое путешествие есть аналог духовного развития человека, по происхождению своему, если я не ошибаюсь, средневековый, т.е. предшествующий Ренессансу с его обращением ко всей этой гностике и каббалистике. У гностицизма и гоголевского мировоззрения одни и те же истоки, но развиваются они едва ли не в противоположных направлениях. Если у гностиков индивид, отвергнув общий христианский путь к спасению души, охотится за тайным знанием, чтобы спастись из изначально злого, находящегося под властью Дьявола-Космократора материального мира, то у Гоголя мир испорчен человеком, его свободной волей, обратившейся ко злу. Необходимо исправить содеянное, вернуть мир к божественной норме, притом сделать это сообща - замкнутые в коконе личных устремлений персонажи гоголевских текстов лишь умножают небытие, произвольный выход из которого невозможен ("Петербургские повести"). Чичиков ездит по изолированным помещичьим зонам не в поисках секретного гнозиса, а за мёртвыми душами, чтобы, сам того не подозревая, вывезти их в ненаписанные тома МД в Святую Русь богатырей на своей птице-тройке, которая и сама - Русь становящаяся.
Но Вайскопфу, конечно, милей каббала.
Египет и Вавилон, как и ряд других соотнесённых с ними стран и городов, обозначавших те же греховные состояния души, в таком контексте сближались очень часто - ограничусь одним местом из Гамалеи, где он говорит, что душа, возвращающаяся в Иерусалим, должна «отстать» «от прежних Вавилонских и Египетских своих забав, веселий и услаждений», умереть для них. Но серьезная разница всё же была. Несмотря на фразу Гамалеи о «египетских забавах и услаждениях», Египет воспринимался преимущественно как Дом смерти, страна языческой магии и ужасающих зооморфных божеств; Вавилон - или его прозрачные аналоги, наподобие острова Анафы у Хераскова, - как обиталище Ложной мудрости, средоточие разврата, всевозможных пороков и соблазнов (что, разумеется, делало неизбежным сопоставление с ним Парижа и, реже, других европейских столиц), хотя порой эти «индивидуальные» характеристики смешивались. Существенно, однако, что обе страны считались в то же время хранилищами не только ложной, но и истинной жреческой мудрости («таинства Изиды», «халдейские мудрецы» и пр.), отчасти враждовавшей с победившим её христианством, отчасти «предвосхищавшей» его либо совпадавшей с ним в русле надконфессионального теософского синкретизма. Поэтому сюжет о египетско-вавилонском странствии - испытании героя - развивался в двух плоскостях: тема тягостного заточения и соблазна сплеталась с темой «умудрения», венчаемого окончательным постижением сакрального знания. <…>
Перечень пространств, посещаемых теософским путником по мере движения к заветной цели, конечно, не исчерпывается Египтом и Вавилоном - сюда вовлекаются их многочисленные аналоги: Ассирия, Эфиопия, Ливия, Крит со своим страшным лабиринтом, Афины как город «эллинской мудрости», магические Персия, Индия, всевозможные острова, изолированные зоны, представленные их повелителями, которые символизируют различные состояния души, и т.д. Тем самым странствие получает вид некоего очистительного вселенского путешествия, космического восхождения к Сиону и Эдему через скопления враждебных царств - страшных гностических эонов; с ними у Боброва отождествляются и бесчисленные века, сквозь которые странствует душа, взыскующая спасения (с) Михаил Вайскопф "Сюжет Гоголя. Морфология, идеология, контекст"
Но вот ведь какое дело. Сходство отдельных гоголевских образов с этим мракобесием, разумеется, прослеживается: тут вам и Париж, изображаемый в координатах Вавилона, и сюжет первого тома МД с путешествием Чичикова именно что по "изолированным зонам, представленным их повелителями, которые символизируют различные состояния души". Вот только принцип сакральной географии, в рамках которого физическое путешествие есть аналог духовного развития человека, по происхождению своему, если я не ошибаюсь, средневековый, т.е. предшествующий Ренессансу с его обращением ко всей этой гностике и каббалистике. У гностицизма и гоголевского мировоззрения одни и те же истоки, но развиваются они едва ли не в противоположных направлениях. Если у гностиков индивид, отвергнув общий христианский путь к спасению души, охотится за тайным знанием, чтобы спастись из изначально злого, находящегося под властью Дьявола-Космократора материального мира, то у Гоголя мир испорчен человеком, его свободной волей, обратившейся ко злу. Необходимо исправить содеянное, вернуть мир к божественной норме, притом сделать это сообща - замкнутые в коконе личных устремлений персонажи гоголевских текстов лишь умножают небытие, произвольный выход из которого невозможен ("Петербургские повести"). Чичиков ездит по изолированным помещичьим зонам не в поисках секретного гнозиса, а за мёртвыми душами, чтобы, сам того не подозревая, вывезти их в ненаписанные тома МД в Святую Русь богатырей на своей птице-тройке, которая и сама - Русь становящаяся.
Но Вайскопфу, конечно, милей каббала.