Убийство львовских профессоров в июле 1941 года (Зигмунт Альберт)
Сегодня - 75-я годовщина со дня убийства во Львове с польскими профессорами.
В третий год II мировой войны гитлеровская Германия решила напасть на Советский Союз. (Здесь странное упоминание про "третий год II мировой войны - видимо, просто имеется ввиду, 1939, 1940, 1941 - порядковый номер года. Ведь понятно, что с 01.09.1939 г. до 22.06.1941 г. прошло чуть менее 2-х лет - прим szturman). Подготовка была проведена очень старательная, как милитарная, так и политическая. Одновременно с уничтожением идеологического противника решено было расправиться не только с евреями и советскими руководителями, но также и с польской интеллигенцией, живущей на восток от Сана. Речь шла не о вывозе этих слоев населения в тюрьмы или концентрационные лагеря, а об их физическом уничтожении, о ликвидации, как это повсеместно называли сами немцы.
Вот как высказывался генеральный губернатор Ганс Франк об арестованных в 1939 г. краковских профессорах: „Невозможно описать, сколько мы имели хлопот с краковскими профессорами. Если бы мы завершили это дело на месте, то оно выглядело бы совсем иначе. Поэтому настоятельно прошу вас, чтобы вы больше никого не направляли в концентрационные лагеря в Рейхе, а осуществляли ликвидацию на месте или же назначали наказание в соответствии с правилами. Всякий другой способ решения этой проблемы является обременительным для Рейха и приносит нам дополнительные трудности. Здесь мы пользуемся совершенно иными методами и следует их применять и впредь"1. Эту речь Франк произнес перед представителями СС и полиции 30.V.1940 г., но она не была доведена до сведения даже всех немцев.
1 Оккупация и движение сопротивления в Дневнике Ганса Франка, т. I: 1939-1942, Варшава 1970, с. 217-218.
Поляки узнали об этой зловещей угрозе только после войны, но испытывали ее на себе уже раньше, после начала войны в сентябре 1939 г., поскольку решение об уничтожении интеллигенции и вообще польских выдающихся деятелей было принято еще до войны. Британский обвинитель Сэр Дэвид Мак-свэлл-Файф 29 августа 1946 г. на 214 день Нюрнбергского процесса привел в качестве примера речь Гиммлера, произнесенную им в 1941 г. перед офицерами дивизии СС-Лейбстандарт: „Очень часто члены Ваффен СС размышляют над депортациями, которые имеют здесь место. И мне тоже пришло это в голову, когда я смотрел на столь трудную работу полиции безопасности, выполняемую там нашими людьми. Точно так же было в Польше во время 40-градусного мороза, когда мы должны были гнать тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей, когда мы должны были иметь в себе достаточно беспощадности, чтобы - вы должны это услышать, но сразу же забыть - расстрелять тысячи ведущих польских деятелей".
Для этих целей Генрихом Гиммлером, министром Рейха, высшим руководителем гитлеровской полиции и одновременно предводителем пресловутой организации СС - Охранных Эстафет (Schutz-Staffeln), были созданы специальные отделы Эйнзацкомманда. Эти отделы под предводительством высших офицеров СС и полиции должны были двигаться непосредственно за армией, входить с готовыми проскрипционными списками в захваченные города, немедленно арестовывать ведущих деятелей и расстреливать их. Гитлер и Гиммлер предупреждали, что действия этих специальных отрядов не подлежать контролю ни со стороны прокуратуры, ни судов, а какие-либо попытки этих инстанций вмешиваться в деятельность указанных отрядов будут присекаться.
30 июня 1941 г. Львов был захвачен немецкой армией, которую горячо приветствовала часть украинцев. Сразу же на улицах Львова появились многочисленные группы украинской молодежи с желто-голубыми повязками на рукавах и бантами тех же цветов в петлицах пиджаков. Эти молодые люди вытаскивали из домов евреев, зазаставляя их голыми руками убирать стекла из разбитых окон, застилающие улицы. На следующий день вошли в город несколько ейнзацкоммандо, среди них одна под предводительством СС-бригаденфюрера доктора Эберхарда Шоэнгарта. Этот человек в звании генерала уже хорошо был известен полякам в генеральной губернии. Именно его отряд по приказу Гиммлера арестовал краковских профессоров 6. XI. 1939 г. и выслал их в концентрационные лагеря. Многие из них умерли в лагерях или вскоре после освобождения. Группа Шоэнгарта начала свою деятельность во Львове уже на следующий день после вступления в него, арестовывая прежде всего евреев. 2 июля, в первой половине дня, был арестрован бывший премьер правительства Польши, 59-летний проф. политехнического института Казимеж Бартль. Жену и дочь профессора немедленно выгнали из квартиры, позволяя забрать только личные вещи. Профессора поместили в здании бывшей дирекции электростанции на ул. Пелчинской, где в то время размещалось руководство группы Шоэнгарта.
Никто из поляков не отдавал себе отчета в том, что арест проф. Бартеля был только вступлением к трагедии, которая разыгралась на следующий день. В ночь с 3 на 4 июля 1941 г. между 22 и 2 часами несколько отделов, состоящих из членов СС, полиции и полевой жандармерии под предводительством офицеров СС, разъехались по городу и произвели аресты профессоров высших учебных заведений во Львове. Кроме профессоров забрали всех присутствующих в квартире мужчин старше 18 лет. Как правило, господствовала спешка, отдавался приказ быстро одеваться (часть профессоров уже спала), производился обычно поверхностный обыск, во время которого забиралось золото, валюта, другие ценные предметы, а в одном случае - пишущая машинка. Руководители каждой группы, производящей аресты, хорошо знали, какая судьба ждет задержанных ими профессоров, а также их сыновей. Сын проф. Чешинского, несмотря на то, что ему было 20 лет, не был арестован вместе с отцом. Видимо, что-то дрогнуло в сердце офицера и он сжалился над матерью. Это был единственный случай, когда мужчина старше 18 лет не был арестован. Комиссар полиции Курт во время ареста проф. Соловия расспрашивал его дочь пани Менсовичову есть ли у нее еще другие дети кроме присутствующего в квартире 19 летнего сына Адама. Не понимая, в чем дело, та сказала, что у нее есть еще дочь. На следующий вопрос о том, может ли она с ней видеться, ответила утвердительно. Это, по всей видимости, явилось окончательной причиной того, что ее сын был арестован вместе с 82-летним дедом. Эти два случая свидетельствуют о том, что офицеры, производя аресты отцов, могли сохранить жизнь хотя бы сыновьям, но единственное исключение подтверждает только правило гитлеровской жестокости. Руководителя кафедры патологической анатомии 63-летнего проф. Витольда Новицкого арестовали вместе с 29-летним сыном Ежим, доктором медицины, старшим ассистентом кафедры гигиены. Ежи в сентябре 1939 г. попал в советский плен и благодаря усиленным стараниям отца был освобожден весной 1941 г., но через полгода был убит гитлеровцами вместе с отцом.
Педиатра, 67-летнего проф. Станислава Прогульского, забрали вместе с сыном, 29-летним инженером Анджеем. К счастью, второго взрослого сына не было в то время дома, благодаря чему он уцелел. Вместе с 70-летним проф. судебной медицины Владимиром Серадским был арестован его жилец Волиш, а с 44-летним проф. хирургии Владиславом Добжанецким - его ровестник, друг, доктор юстиции Тадеуш Тапковский, а также муж хозяйки дома Эугениуш Костецкий. Гестаповцы спросили Костецкого, относится ли он к прислуге, а когда тот отрицал это, его забрали. Нападение на дом терапевта проф. Яна Грека привело также к аресту известного замечательного критика и переводчика шедевров французской литературы Тадеуша Боя-Желеньского, который в сентябре 1939 г. в связи с наступлением немцев выехал из Варшавы и поселился у свояка, поскольку их жены Марья и Софья Паренские были сестрами, увековеченными Выспяньским в Свадьбе. Греку и Бой-Желеньскому в момент смерти было по 66 лет.
В доме 60-летнего хирурга проф. Тадеуша Островского отряд Эйнзацкоммандо застал довольно большое количество людей. Жили у него его друг, ученик Ридигера, 69-летний хирург Станислав Руфф с женой Анной и 30-летним сыном инженером Адамом, медсестра и общественница Марья Рейманова, учительница английского языка Катажина Демко и 29-летний ксендз, доктор теологии Владислав Коморницкий, брат которого женился на одной из дочерей от первого брака пани Островской. Забрали всех мужчин.
В домах Греков и Островских не кончилось арестом мужчин. Через 2 часа вестники сметри вернулись опять и в еше большей спешке забрали всех женщин, в том числе и прислугу. Не подлежит сомнению, что целью уничтожения владельцев и жильцов этих двух домов был обыкновенный грабеж. Обе квартиры были очень богатые, полны старинных вещей, ценных ковров, картин. Гитлеровцы могли также вполне резонно предполагать, что найдут здесь также драгоценности и золото. Считая квартиру Островских безопасной, аристократические семьи Бадени и Яблоновских отдали на сохранение им свои самые ценные вещи, поэтому нет ничего удивительного в том, что гитлеровцы решили все это похитить. Мог к этому иметь отношение голландец Петер Николаас Мэнтен, который купив после I мировой войны имение в Польше, хорошо знал львовские отношения, он бывал в богатых домах, в том числе и профессорских, поэтому ему хорошо было известно, какие дома были особенно богаты. Является оказанным факт, что этот человек, в то время в мундире формации СС, получил в гестапо свидетельство о сметри супругов Островских, благодаря чему мог за бесценок купить их квартиру, а возможно, и квартиру Греков. Находился ли он во Львове во время ареста профессоров, а может был даже одним из арестовывающих, этого голландскому суду не удалось выяснить. Однако амстердамский суд доказал, что он во главе гестаповцев уничтожил большую группу поляков и евреев - своих соседей по имению Урыч и в Подгородцах. С его стороны это была личная месть, а также одновременно убийство евреев. Это свидетельствует о том, что такой человек не остановился бы перед убийством профессоров, чтобы завладеть их имуществом. В ту памятную ночь были арестованы доц. гинекологии, 49-летний Станислав Мончевский и 40-летний доцент окулистики Ежи Гжендельский. Этого последнего забрали вместо умершего уже его шефа проф. Адама Беднарского. Когда гитлеровцы ворвались в квартиру вдовы и та сообщила, что муж умер, ее спросили, кто является его преемником. В соответствии с правдой и ничего не подозревая, Беднарская назвала фамилию Гжендельского. Гестаповцы немедленно поехали к нему на квартиру и арестовали его.
Проф. Роман Ренцкий, 74-летний терапевт, тремя днями раньше вышел из тюрьмы и теперь попал в лапы гестаповцев; 51-летний хирург, проф. Хенрик Хилярович также попал в группу арестованных. Был он третьим выдающимся хирургом, арестованным в ту ночь.
Кроме медицинского факультета, который в одну ночь потерял 12 профессоров и доцентов, политехнический институт, включая проф. Бартеля, лишился восьмерых. Руководитель кафедры математики, 57-летний Владимир Стожек был арестован вместе с двумя сыновьями 29-летним инженером Эустахием и 24-летним выпускником политехнического института Эммануилом. Руководителя кафедры метрологии 61-летнего проф. Каспара Вейгеля забрали вместе с 33-летним сыном, магистром юстиции Юзефом. Арестованный 52-летний руководитель кафедры теоретической механики проф. Казимир Ветуляни жил один, и только соседка, Лидия Шаруглова, видела через стекло в двери, как его, посвистывающего, сопровождали гестаповцы по ступенькам к автомобилю.
Такая же судьба постигла 55-летнего руководителя кафедры машинных измерений проф. Романа Виткевича. Вместе с ним забрали его жильца, курьера политехнического института, Юзефа Войтыну. В ту же ночь другая группа арестовала брата жены проф. Виткевича, 43-летнего руководителя кафедры инфекционных болезней мелких животных Академии ветеринарной медицины, проф. Эдуарда Хамерского.
Среди остальных арестованных работников политехнического института оказался 60-летний руководитель кафедры технологии нефти и природного газа проф. Станислав Пилат. Этого выдающегося специалиста через несколько дней после его смерти разыскивали немецкие власти, желая использовать его огромные знания. Но было поздно. Жертвой гестапо стал также 53-летний руководитель кафедры электрических измерений и руководитель электротехнической лаборатории проф. Владимир Круковский. Последним из 8 арестованных профессоров политехнического института был 60-летний руковолитель кафедры математики Антони Ломницкий.
Кроме 12 профессоров медицинского факультета университет в ту памятную ночь потерял еще двух профессоров. Одним из них был уже упомянутый руководитель кафедры романистики Тадеуш Бой-Желеньский, вторым - 56-летний руководитель кафедры гражданского права проф. Роман Лонгхамлс де Бэвьер. Вместе с отцом Романом забрали трех сыновей: 25-летнего Бронислава, выпускника политехнического института, 23-летнего Зигмунта, также выпускника политехнического института, и 18-летнего Казимира, выпускника лицея. Только четвертого, 16-летнего сына, оставили несчастной матери.
Поведение гестаповцев во время арестов было различным: от редкого относительно мягкого до частого грубого. Доктор Хиляровичова рассказывала мне, что когда ее муж одевался, а она была очень взволнована, офицеры гестапо, держа на руках и поглаживая ее двух котов, посмеивались, спрашивая, почему она так нервничает, неужели не верит в невиновность своего мужа? А ведь они хорошо знали, что забирают совершенно невинного мужа на смерть. Ольга Новицкая хотела дать мужу мыло и полотенце, в ответ на что услышала жестокую правду: „Ему это не понадобится". Когда несколькими неделями позже я утешал ее, убеждая, что муж и сын находятся где-то в лагере, то постоянно слышал ее отчаянный вопрос, почему гестаповец сказал, что „ему это не понадобится?". К сожалению, он хорошо знал, что говорит.
Ворвавшись в дом проф. Лонгхампс де Бэрьер, гестаповцы вели себя грубо, выбили портсигар из рук профессора, не разрешили взять пальто, кричали, что пальто ему не понадобится, не позволили жене и матери попрощаться и проводить до ворот своих близких.
Проф. Чешинскому не позволили взять лекарство, которое он в течение длительного времени принимал в связи с болезнью сердца.
В квартирах Островских, Чешинских, Греков, Хиляровичей искали прежде всего золото, бижутерию и иностранную валюту, распихивая все это по карманам. Как писала домработница проф. Добжанецкого, Юзефа Костецкая, гитлеровцы забрали из сейфа бижутерию и доллары, забрали также 3 пары замшевых перчаток и другие вещи, которые запаковали в чемодан. В доме имелись также старинные вещи, персидские ковры, картины известных польских художников; все это забрали и вывезли через три дня после казни.
Всех арестованных свозили к бывшему Дому им. Абрахамовичей, находившемуся на унице Абрахамовичей (сейчас улица Боя). Обращение гестаповцев с заключенными в этом доме было исключительно жестоким: инженера Адама Руффа застрелили, когда у него начался приступ эпилепсии, пани Островскую заставили смывать с пола кровь, а когда во время мытья у нее из-за блузки выпал мешочек с драгоценностями, гестаповец не толко его отобрал, но еще и ударил ее изо всех сил.
Вот что рассказал проф. Гроёр, единственный из арестованных профессоров, который остался жить:,
„Нас отвезли в бурсу Абрахамовичей. Машина въехала во двор; грубо подталкивая, загнали нас в дом и выстроили в коридоре лицом к стене. Там уже были многие профессора. Головы нам сказали опустить вниз. Если кто-нибудь шевелился, его ударяли прикладом или кулаком по голове. Раз, когда ввели новую группу арестованных, я попытался повернуть голову, но тот час же получил удар по голове, больше я не пробовал этого делать. Было, может, 12:30 ночи, а я так неподвижно стоял примерно до 2 часов. В это время привозили все новых профессоров и выстраивали в ряд. Примерно через каждые 10 минут из подвала дома доносился крик или звук выстрела, а один из стерегущих нас немцев после каждого выстрела повторял: «Einer weinger»2, однако я считал, что это только попытка запугать нас. Через каждые несколько минут выкрикивали фамилию одного из профессоров и по одному вызывали в комнату по левой стороне. Хорошо помню, что вызвали профессора Островского, а после него вызывали меня как десятого, может двенадцатого. Я оказался в комнате, в которой находились два офицера; один, младший, тот, который меня арестовывал, и второй, более высокого ранга, огромного роста и комплекции. Этот второй сразу же заорал на меня: «Ты, собака, немец, а предал родину! Ты служил большевикам! Почему, когда это было возможно, ты не уехал вместе со всеми немцами на Запад?» Я начал объяснять, сначала обычным голосом, а потом, по мере того, как он все громче кричал, повышенным, что хоть я и немецкого происхождения, но сам являюсь поляком. Во-вторых, даже если бы я и хотел тогда выехать на Запад, то советские власти никогда бы мне этого не разрешили из-за высокой общественной позиции, которую я занимал, а также потому, что я был здесь нужен. Спрашивали меня также, что означают визитные карточки английских консулов, которые у меня обнаружили. Я ответил, что я женат на англичанке, и что английские консулы всегда наносили нам визиты. Под конец допроса офицер начал разговаривать спокойнее и сказал: «Я должен поговорить с шефом, посмотрим, что еще для тебя можно будет сделать», после чего выбежал из комнаты.
Офицер, который меня арестовал, сказал быстро: «Это зависит только от него, над ним здесь нет шефа. Скажи ему, что ты сделал важное открытие в медицине, которое пригодится для Вермахта. Может это тебе поможет». В эту минуту тот второй вернулся, но я не успел ничего произнести, потому что он сразу же выгнал меня за дверь. Меня отвели на противоположную, т.е. левую сторону коридора, разрешили сесть на стул и закурить сигарету. Мне даже дали стакан воды. Возле меня стояли в свободной позиции профессора Соловий и Ренцкий. Через некоторое время кто-то из гестаповцев спросил их, сколько им лет, на что они ответили, кажется, что 73 и 763. Я был уверен, что их из-за возраста сразу же отпустят.
2 Одним меньше.
3 В действнтельности им было 82 и 74 года.
Я сориентировался, что мои дела, по всей видимости, обстоят уже лучше. Через некоторое время тот шеф сказал, чтобы я вышел во двор и прогуливался, добавив: «Веди себя так, как будто ты не был арестован». Я начал ходить по двору, куря одну сигарету за другой. Руки я держал в карманах. Прошло еще какое-то время. Тогда снаружи, с улицы, вошли во двор двое гестаповцев. Следует отметить, что двор и дом охраняли часовые. Вошедшие увидели меня, бросились ко мне, ударили по лицу, крича со злостью, зачем я кручусь по двору, да еще с руками в карманах. Я пояснил, что мне приказано вести себя так, будто я не являюсь арестованным. Они что-то пробурчали, сразу же перестали мной интересоваться и вошли в здание. Было примерно 4 часа утра, когда из дома вывели группу приблезительно из 15-20 профессоров. Впереди колонны четверо несли окровавленный труп молодого Руффа. Это были профессора: Новицкий, Пилат, Островский и, кажется, Стожек. Сразу же за ними шел Виткевич. Когда эта процессия вышла за ворота на ул. Абрахамовичей и исчезла с наших глаз, гестаповцы заставили пани Островскую, а может Грекову, и Руффову, смывать кровь со ступеней.
Прошло примерно 20 минут, когда я услышал выстрелы, доносящиеся откуда-то со стороны Вулецких Холмов. Через некоторое время через ту же заднюю дверь вышла во двор новая группа, состоящая из 20-30 человек, люди выстроились в 2-3 ряда лицом к стене. Среди них я узнал только доц. Мончевского. Сразу же после этого вывели из дома прислугу Добжанецкого4, Островских (кухарку и младшую), Греков (кухарку и младшую), а также учительницу английского языка, которая жила у Островских. Известный мне по допросу шеф гестаповцев спросил все ли они относятся к прислуге, учительница отрицала это, говоря, кем она является. Гестаповец, разозлившись, приказал ей немедленно перейти в группу, стоящую лицом к стене, а затем громко сказал своему приятелю, что эти (указал на группу, стоящую под стеной) идут в тюрьму, а эти (указал на прислугу и на меня) свободны. Как я заметил, прислуга разговаривала с гестаповцами и агентами в штатском5.
4 Домработница проф. Добжанецкого не была арестована, но был арестован ее муж, который не относился к прислуге. 5 Это был курьер Войтына, арестованный вместе с проф. Виткевичем и затем освобожденный.
Гестаповцы объясняли им, что они могут идти домой, забрать свои веши, а затем идти куда хотят. Пусть себе поищут работу, теперь им будет хорошо, потому что не будет больше ни Польши, ни Советов, теперь всегда будет только Германия. Когда я должен был уже идти домой, я подошел к гестаповцу и спросил его, где могу получить обратно свой фотоаппарат. Тот показал мне комнату, в которой сидел какой-то гестаповец и упорядочивал собранные вещи. Боясь, что они могут вспомнить о 20-долларовом банкноте, я отдал ее этому гестаповцу, а он вернул мне мои вещи. Когда я вышел из комнаты, он выбежал за мной, говоря: «Слушай, оставь нам свой точный адрес, потому что когда приедет новый отряд, то тебя могут снова забрать, а мы здесь запишем, чтобы к тебе больше не цеплялись»6. Он записал адрес в блокноте, после этого я вышел из здания и пошел домой, В то же утро, но в более позднее время, по дороге из дома в клинику я встретил около квартиры профессора Островского одного из унтер-офицеров гестапо, арестовывавших меня. Этот офицер сказал мне с усмешкой: «Вам очень повезло». Несколькими днями позже пришли в мою квартиру два унтер-офицера, которые тоже участвовали в моем аресте, с вопросом, могу ли я им продать фотоаппарат и ковры. Во время этого визита я узнал их фамилии: фамилия одного была Хацке, второго - Келлер или Кёл-лер. В течение 2-3 месяцев, несмотря на то, что немцы выгнали меня из моей квартиры, они многократно приходили ко мне, выманивая различные более ценные предметы, как например, фотоаппараты, которых у меня была целая коллекция. Один раз я осмелился спросить Келлера, что случилось с остальными профессорами. Он только махнул рукой и сказал: «Их всех расстреляли тогда ночью...»".
Не следует исключать предположения, что своим освобождением профессор Гроёр обязан довоенному знакомству с голландцем Петером в. Мэнтеном, который в июле 1941 г. появился на львовских улицах в мундире гитлеровской формации СС и принадлежал именно к группе генерала СС Шоэнгарта. Мэнтен, как уже упоминалось выше, купил до войны помещичье имение в Польше и охотно заводил знакомства с членами польской элиты. Этот человек имел доступ в профессорские дома, и теперь он мог указать, какие семьи стоит уничтожить, чтобы завладеть их имуществом. На то, что Мэнтен мог спасти Гроёра от смерти, указывает тот факт, что когда сразу же после войны в голландском суде в Амстердаме слушалось дело против Мэнтена, который обвинялся в сотрудничестве с гитлеровцами. Гроёр, как мне сообщил в 1980 г. голланский прокурор Пэтерс, написал для суда свидетельство, в котором утверждал, что Мэнтен хорошо относился к польскому и еврейскому населению. Только в 1980 г, мы узнали, что Мэнтен вместе с другими гестаповцами уничтожил в 1941 г. поляков и евреев в своем имении и в его окрестностях, т. е. в Уриче и в Подгороддах.
6 Несмотря на это 11.XI.1942 г. Проф.Гроёр был вместе с другими 15 врачами арестован.
Слухи о том, что проф. Гроёр уцелел потому, что заявил гестаповцам в Доме Абрахамовичей, что чувствует себя немцем, более чем неправдивы. Прежде всего, вскоре после его освобождения, 4. VII, немцы выселили его из квартиры, чего, как хорошо известно, они никогда не делали по отношению к своим соотечественникам. Когда в 1942 г. немцы открыли львовский медицинский факультет, в клинике Гроёра хотела работать доктор Хильдегарда Шарлотт Беккер из Гамбурга. Я читал ответ, который дал ей директор факультета, немец, доц. Карл Шульц. Он объяснял, что как немка, она не может находиться в подчинении у не-немца Гроёра, поэтому она получит место на факультете патологии, которым руководит немка Шустер, и тогда сможет работать у проф. Гроёра. В конце концов, когда 11.XI.1942 г. гестапо, опасаясь восстания, арестовало примерно 80 поляков в качестве заложников, в том числе 10 доцентов и профессоров медицинского факультета, среди них оказался и профессор Гроёр. Все эти факты свидетельствуют о том, как безосновательны были обвинения Гроёра в отказе от принадлежности к польской нации.
Многие профессора политехнического института жили на ул. Набеляка, которая находилась как раз напротив Вулецких Холмов, на которых неподалеку размещился Воспитательный Дом им. Абрахамовичей. Арест профессоров, живущих на этой улице, взбудоражил не только их семьи, но и соседей. Многие из них, стоя у окон, с нетерпением ожидали рассвета. Давайте послушаем, что они говорят. Инженер Тадеуш Гумовский жил вместе с семьей на улице Набеляка, 53. В ночь с 3 на 4 июля 1941 г. их разбудили в связи с контролем домовой книги, который проводили немцы и украинцы. Он рассказывает:
„[...] Некоторое время я просидел в саду. Начало светать, и тогда я заметил, что на склонах Вулецких Холмов солдаты копают яму. Это меня очень обеспокоило. Я рассказал об этом членам своей семьи и с этой минуты уже не отходил от окна. Яму выкопали примерно в течение 30’. Осужденных приводили четверками со стороны строений «Абрахамов» (потому что так, насколько я помню, эти строения назывались)7 и выстраивали на самом краю ямы лицом к нам. Взвод солдат стоял на другой стороне могилы8. После залпа почти все падали непосредственно в яму. Проф. Виткевич перекрестился и в этот момент упал. Осужденные не были связаны. Мы считали четверки. Если я хорошо помню, было около пяти. Среди осужденных были, кажется, 3 женщины. Все это продолжалось недолго, т.к. следующие четверки ждали своей очереди поблизости. После казни быстро засыпали могилу и утрамбовали землю. Могилу закапывали солдаты. За казнью мы наблюдали через бинокль, который передавали друг другу. Кроме меня казнь видели мой отец, жена и сестра. Сестра находится за границей. Остальных уже нет среди живых. Мы следили за казнью из одной комнаты и через одно и то же окно. Я лично кроме проф. Виткевича никою не узнал. Помню, что остальные опознали некоторых людей, в частности, проф. Стожека с сыновьями, проф. Островского с женой, проф. Лонгхампс, кажется, с женой9 и других. У одной из женщин была голубая шаль. Всего женщин было, кажется, 3. Одну женщину, которая не могла идти, тянули двое солдат. Вот адрес сестры: Софья Новак-Пшигодска Paris VII, 31 rue Rousselet. Было расстреляно примерно 20 человек. Ни один из обреченных не получил после залпа выстрела из револьвера. Поэтому является вполне вероятным, что некоторые из них были засыпаны живыми. На второй или третий день после казни мы с сестрой или женой пошли на могилу. Могила была относительно плохо заметна и мы нашли ее только потому, что точно знали место. Там лежал букет цветов. Возможно, это послужило указанием для немцев, что место захоронения известно, и поэтому тела в течение нескольких дней были, по всей вероятности, выкопаны и куда-то перевезены10. Эксгумации я не видел. Мы только догадывались об этом, т. к. через несколько дней было заметно, что могила перекопана [...]".
7Правильное название: Воспитательный Дом им. Абрахамовичей.
8 Это ошибка, т. к. в этом случае стреляли бы не в сторону склона, а в направлении жилых домов на ул. Набеляка.
9 Жену проф. Лонгхампс не арестовали.
10 Эксгумация имела место только в 1943 г.
Сестра инж. Гумовского, доктор медицины Софья Новак-Пшигодска, после войны поселившаяся в Париже, свидетельствует: „[...]
Во Львове я жила в вилле на ул. Набеляка, 53, в непосредственной близости от дома кооператива профессоров политехнического института и проф. Виткевича. Эта вилла находится на 12-метровой насыпи, на расстоянии нескольких сотен метров от Вулецких Холмов, на которых находился Воспитательный Дом Абрахамовичей и II Дом Техников.
В критическую ночь я встала, как всегда, к своим маленьким детям. Начинало светать. Как обычно в те времена, я обошла окна, чтобы посмотреть, что делается вокруг. Тогда мы жили в непреходящем страхе из-за постоянных визитов гитлеровцев и обысков (двумя ночами раньше в моем доме искали проф. Виткевича, которого в ту же ночь вместе с другими профессорами политехнического института арестовали). Мое внимание привлекли Вулецкие Холмы, на которых я заметила необычное движение нескольких человек, что-то копавших. Я разбудила родителей (они уже умерли) и мы стали смотреть, следя за тем, чтобы самим не быть замеченными.
Через некоторое время мы заметили, что с вершины Вулецких Холмов, по ухабистой дороге с левой стороны, начали гуськом сходить люди: я видела солдат в немецких мундирах и более десяти человек в штатском. Сзади шли женщины (возможно, их было три), на одной была шаль, которую хорошо было видно, потому что она развевалась. Солдаты помогали некоторым людям сойти. После того, как все сошли на ровное место, где раньше копали, несколько человек установили в шеренгу. Мы услышали сухие тихие трески (выстрелов), люди исчезали из шеренги.
После первой группы выстроили следующую. Выделялся человек с седой головой, который перекрестился11. Последними были женщины. Яму закопали. Мы совершенно не представляли, что это могла быть за казнь. На следующий день нигде не появилось ни малейшего воспоминания о ней. Мы отдавали себе отчет в том, что уже то, что мы были ее свидетелями, представляет для нас опасность. Я знаю, что из соседних домов тоже наблюдали за казнью, знаю также, что тогда расстреляли профессоров.
11 Это был проф. Роман Виткевич.
Через несколько недель после этого я осмелилась пойти на Вулецкие Холмы, делая вид, что иду с детьми на прогулку. Я нашла место казни, оно ничем не отличалось от окружения, было скорее слегка вогнутое - трава как везде. Если бы не то, что я прекрасно знала это место, я не смогла бы его найти. Позже я узнала, что немцы тайком эксгумировали тела".
Ломницкая так описала казнь.
После ареста мужа"[...] о сне нечего было и говорить, тянулись длинные часы, я, перепуганная, стояла у окна, ожидая дня, чтобы выйти и постараться выяснить, что произошло. Когда начало светать, я из окна моей квартиры на четвертом этаже увидела, что на Вулецких Холмах началось какое-то движение. Показались силуэты людей; потом группа людей отделилась от остальных, оставшихся около бурсы Абрахамовичей, и сошла по склону ниже, а потом скрылась от меня за домом доктора Новак-Пшигодского. Я села на диван, не понимая, что означает это движение в такую ранную пору, а было около 4 часов утра. В это мгновение я услышала первые выстрелы, все поняла, выбежала на лестничную площадку, окна которой, несколько выдвинутые вправо, давали возможность более широкого обзора, и тогда я увидела, что люди, которые сходили с горы, останавливались примерно на середине возвышенности в небольшой котловине. Я разглядела немецких солдат, потом мужчин в штатской одежде, были также какие-то женшины, а одна фигура выглядела как ксендз в сутанне. Я видела человека в серой одежде. Оттенок совершенно такой же, как у моего мужа, но я не хотела даже допускать такую мысль. Несколько раз приводили по пять человек, и я видела, как после ружейных залпов эти люди падали. Я стояла, как пригвожденная к месту, и отсутствующим взглядом смотрела на это ужасное зрелище, а рядом со мной две женщины из соседних квартир: Янина Венциковска, позже она стала женой судьи Зенека из Кракова, и пани Солецка, жена проф. гимназии, Львов, ул. Казимежовска. Были ли это профессора, арестованные в эту ночь? Был ли среди них мой муж? Из-за большого расстояния я не смогла их опознать [...]"...
Однако наиболее точное описание расстрела профессоров дал инж. Кароль Чешковский:
[...] В ночь с 3 на 4 июля примерно в 22 часа я услышал резкий стук в дверь соседнего дома, т. е. на ул. Набеляка, 53с, где жил проф. Виткевич. Когда никто не открыл стучащим, они выстрелили, как я позже узнал, в дверной замок.
Вскоре, примерно в 0.30 час, немцы пришли в наш дом и забрали живущего на первом этаже проф. Стожeка с двумя сыновьями. Увели их пешком или отвезли на автомобиле, этого я не знаю.
Остальную часть ночи я не спал, т. к. был очень взволнован. В 4 часа утра, а это время я хорошо помню, поскольку как раз считал себе пульс с помощью фосфоресцирующих часов, я услышал выстрелы со стороны Вулецких Холмов. Как раз светало и было уже немного видно. На краю Вулецких Холмов, хорошо видных из окна моей угловой комнаты, наиболее выдвинутой на север, я увидел несколько десятков людей в штатской одежде, стоящих в один ряд, а немного вдали от них, справа и слева, стояли с шиком, я сказал бы, элегантно одетые немецкие офицеры с револьверами в руках. Я не считал людей в штатском, но по моему мнению их было примерно 40-50 человек. Примерно на середине склона я увидел над выкопанной ямой четверых людей в штатском, стоящих лицом к склону, а спиной ко мне. За спиной этих людей стояли четверо немецких солдат с карабинами в руках, а рядом с ними - офицер. Очевидно, по команде этого офицера солдаты одновременно выстрелили и все четыре человека упали в яму. После этого привели по тропинке с горы еще четверых человек, вся сцена в точности повторилась. Так продолжалось до конца, пока все люди в штатском не были приведены к яме и расстреляны. Последней расстрелянной была женщина в длинном черном платье. Сходила она сама, покачиваясь. Когда ее подвели к яме, полной трупов, она зашаталась, но офицер поддержал ее, солдаты выстрелили и она упала в яму.
Что касается подробностей этой казни, то некоторых людей я опознал очен точно. Я не только опознал их, т. к. смотрел через бинокль, но некоторых из них я прекрасно знал и узнал их даже невооруженным глазом по одежде, характерным движениям и т. п. Вне всякого сомнения, я опознал проф. Стожeка. Он стоял над ямой в характерной позе с руками за спиной. Я опознал обоих сыновей проф. Стожeка, с которыми я дружил, профессоров Ломницкого, Пилата и Виткевича. Я не видел или не распознал профессоров Вейгeля и Круковского. Хочу, однако, заметить, что казни первых людей я не видел, поскольку только после первых выстрелов я подошел к окну. Я не видел также больше женщин, кроме той одной, расстрелянной в самом конце.
Пусть эта книга, как и памятные таблицы и памятник, отдадут честь убитым профессорам, и пусть постоянно напоминают о них следующим поколениям. Чтобы такие преступления не повторялись больше никогда.
Перевела Татьяна Шымчак
Текст относительно длинный - полностью не помещается в одном сообщении ЖЖ.
Полностью здесь: Убийство львовских профессоров в июле 1941 года (Зигмунт Альберт)
В третий год II мировой войны гитлеровская Германия решила напасть на Советский Союз. (Здесь странное упоминание про "третий год II мировой войны - видимо, просто имеется ввиду, 1939, 1940, 1941 - порядковый номер года. Ведь понятно, что с 01.09.1939 г. до 22.06.1941 г. прошло чуть менее 2-х лет - прим szturman). Подготовка была проведена очень старательная, как милитарная, так и политическая. Одновременно с уничтожением идеологического противника решено было расправиться не только с евреями и советскими руководителями, но также и с польской интеллигенцией, живущей на восток от Сана. Речь шла не о вывозе этих слоев населения в тюрьмы или концентрационные лагеря, а об их физическом уничтожении, о ликвидации, как это повсеместно называли сами немцы.
Вот как высказывался генеральный губернатор Ганс Франк об арестованных в 1939 г. краковских профессорах: „Невозможно описать, сколько мы имели хлопот с краковскими профессорами. Если бы мы завершили это дело на месте, то оно выглядело бы совсем иначе. Поэтому настоятельно прошу вас, чтобы вы больше никого не направляли в концентрационные лагеря в Рейхе, а осуществляли ликвидацию на месте или же назначали наказание в соответствии с правилами. Всякий другой способ решения этой проблемы является обременительным для Рейха и приносит нам дополнительные трудности. Здесь мы пользуемся совершенно иными методами и следует их применять и впредь"1. Эту речь Франк произнес перед представителями СС и полиции 30.V.1940 г., но она не была доведена до сведения даже всех немцев.
1 Оккупация и движение сопротивления в Дневнике Ганса Франка, т. I: 1939-1942, Варшава 1970, с. 217-218.
Поляки узнали об этой зловещей угрозе только после войны, но испытывали ее на себе уже раньше, после начала войны в сентябре 1939 г., поскольку решение об уничтожении интеллигенции и вообще польских выдающихся деятелей было принято еще до войны. Британский обвинитель Сэр Дэвид Мак-свэлл-Файф 29 августа 1946 г. на 214 день Нюрнбергского процесса привел в качестве примера речь Гиммлера, произнесенную им в 1941 г. перед офицерами дивизии СС-Лейбстандарт: „Очень часто члены Ваффен СС размышляют над депортациями, которые имеют здесь место. И мне тоже пришло это в голову, когда я смотрел на столь трудную работу полиции безопасности, выполняемую там нашими людьми. Точно так же было в Польше во время 40-градусного мороза, когда мы должны были гнать тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей, когда мы должны были иметь в себе достаточно беспощадности, чтобы - вы должны это услышать, но сразу же забыть - расстрелять тысячи ведущих польских деятелей".
Для этих целей Генрихом Гиммлером, министром Рейха, высшим руководителем гитлеровской полиции и одновременно предводителем пресловутой организации СС - Охранных Эстафет (Schutz-Staffeln), были созданы специальные отделы Эйнзацкомманда. Эти отделы под предводительством высших офицеров СС и полиции должны были двигаться непосредственно за армией, входить с готовыми проскрипционными списками в захваченные города, немедленно арестовывать ведущих деятелей и расстреливать их. Гитлер и Гиммлер предупреждали, что действия этих специальных отрядов не подлежать контролю ни со стороны прокуратуры, ни судов, а какие-либо попытки этих инстанций вмешиваться в деятельность указанных отрядов будут присекаться.
30 июня 1941 г. Львов был захвачен немецкой армией, которую горячо приветствовала часть украинцев. Сразу же на улицах Львова появились многочисленные группы украинской молодежи с желто-голубыми повязками на рукавах и бантами тех же цветов в петлицах пиджаков. Эти молодые люди вытаскивали из домов евреев, зазаставляя их голыми руками убирать стекла из разбитых окон, застилающие улицы. На следующий день вошли в город несколько ейнзацкоммандо, среди них одна под предводительством СС-бригаденфюрера доктора Эберхарда Шоэнгарта. Этот человек в звании генерала уже хорошо был известен полякам в генеральной губернии. Именно его отряд по приказу Гиммлера арестовал краковских профессоров 6. XI. 1939 г. и выслал их в концентрационные лагеря. Многие из них умерли в лагерях или вскоре после освобождения. Группа Шоэнгарта начала свою деятельность во Львове уже на следующий день после вступления в него, арестовывая прежде всего евреев. 2 июля, в первой половине дня, был арестрован бывший премьер правительства Польши, 59-летний проф. политехнического института Казимеж Бартль. Жену и дочь профессора немедленно выгнали из квартиры, позволяя забрать только личные вещи. Профессора поместили в здании бывшей дирекции электростанции на ул. Пелчинской, где в то время размещалось руководство группы Шоэнгарта.
Никто из поляков не отдавал себе отчета в том, что арест проф. Бартеля был только вступлением к трагедии, которая разыгралась на следующий день. В ночь с 3 на 4 июля 1941 г. между 22 и 2 часами несколько отделов, состоящих из членов СС, полиции и полевой жандармерии под предводительством офицеров СС, разъехались по городу и произвели аресты профессоров высших учебных заведений во Львове. Кроме профессоров забрали всех присутствующих в квартире мужчин старше 18 лет. Как правило, господствовала спешка, отдавался приказ быстро одеваться (часть профессоров уже спала), производился обычно поверхностный обыск, во время которого забиралось золото, валюта, другие ценные предметы, а в одном случае - пишущая машинка. Руководители каждой группы, производящей аресты, хорошо знали, какая судьба ждет задержанных ими профессоров, а также их сыновей. Сын проф. Чешинского, несмотря на то, что ему было 20 лет, не был арестован вместе с отцом. Видимо, что-то дрогнуло в сердце офицера и он сжалился над матерью. Это был единственный случай, когда мужчина старше 18 лет не был арестован. Комиссар полиции Курт во время ареста проф. Соловия расспрашивал его дочь пани Менсовичову есть ли у нее еще другие дети кроме присутствующего в квартире 19 летнего сына Адама. Не понимая, в чем дело, та сказала, что у нее есть еще дочь. На следующий вопрос о том, может ли она с ней видеться, ответила утвердительно. Это, по всей видимости, явилось окончательной причиной того, что ее сын был арестован вместе с 82-летним дедом. Эти два случая свидетельствуют о том, что офицеры, производя аресты отцов, могли сохранить жизнь хотя бы сыновьям, но единственное исключение подтверждает только правило гитлеровской жестокости. Руководителя кафедры патологической анатомии 63-летнего проф. Витольда Новицкого арестовали вместе с 29-летним сыном Ежим, доктором медицины, старшим ассистентом кафедры гигиены. Ежи в сентябре 1939 г. попал в советский плен и благодаря усиленным стараниям отца был освобожден весной 1941 г., но через полгода был убит гитлеровцами вместе с отцом.
Педиатра, 67-летнего проф. Станислава Прогульского, забрали вместе с сыном, 29-летним инженером Анджеем. К счастью, второго взрослого сына не было в то время дома, благодаря чему он уцелел. Вместе с 70-летним проф. судебной медицины Владимиром Серадским был арестован его жилец Волиш, а с 44-летним проф. хирургии Владиславом Добжанецким - его ровестник, друг, доктор юстиции Тадеуш Тапковский, а также муж хозяйки дома Эугениуш Костецкий. Гестаповцы спросили Костецкого, относится ли он к прислуге, а когда тот отрицал это, его забрали. Нападение на дом терапевта проф. Яна Грека привело также к аресту известного замечательного критика и переводчика шедевров французской литературы Тадеуша Боя-Желеньского, который в сентябре 1939 г. в связи с наступлением немцев выехал из Варшавы и поселился у свояка, поскольку их жены Марья и Софья Паренские были сестрами, увековеченными Выспяньским в Свадьбе. Греку и Бой-Желеньскому в момент смерти было по 66 лет.
В доме 60-летнего хирурга проф. Тадеуша Островского отряд Эйнзацкоммандо застал довольно большое количество людей. Жили у него его друг, ученик Ридигера, 69-летний хирург Станислав Руфф с женой Анной и 30-летним сыном инженером Адамом, медсестра и общественница Марья Рейманова, учительница английского языка Катажина Демко и 29-летний ксендз, доктор теологии Владислав Коморницкий, брат которого женился на одной из дочерей от первого брака пани Островской. Забрали всех мужчин.
В домах Греков и Островских не кончилось арестом мужчин. Через 2 часа вестники сметри вернулись опять и в еше большей спешке забрали всех женщин, в том числе и прислугу. Не подлежит сомнению, что целью уничтожения владельцев и жильцов этих двух домов был обыкновенный грабеж. Обе квартиры были очень богатые, полны старинных вещей, ценных ковров, картин. Гитлеровцы могли также вполне резонно предполагать, что найдут здесь также драгоценности и золото. Считая квартиру Островских безопасной, аристократические семьи Бадени и Яблоновских отдали на сохранение им свои самые ценные вещи, поэтому нет ничего удивительного в том, что гитлеровцы решили все это похитить. Мог к этому иметь отношение голландец Петер Николаас Мэнтен, который купив после I мировой войны имение в Польше, хорошо знал львовские отношения, он бывал в богатых домах, в том числе и профессорских, поэтому ему хорошо было известно, какие дома были особенно богаты. Является оказанным факт, что этот человек, в то время в мундире формации СС, получил в гестапо свидетельство о сметри супругов Островских, благодаря чему мог за бесценок купить их квартиру, а возможно, и квартиру Греков. Находился ли он во Львове во время ареста профессоров, а может был даже одним из арестовывающих, этого голландскому суду не удалось выяснить. Однако амстердамский суд доказал, что он во главе гестаповцев уничтожил большую группу поляков и евреев - своих соседей по имению Урыч и в Подгородцах. С его стороны это была личная месть, а также одновременно убийство евреев. Это свидетельствует о том, что такой человек не остановился бы перед убийством профессоров, чтобы завладеть их имуществом. В ту памятную ночь были арестованы доц. гинекологии, 49-летний Станислав Мончевский и 40-летний доцент окулистики Ежи Гжендельский. Этого последнего забрали вместо умершего уже его шефа проф. Адама Беднарского. Когда гитлеровцы ворвались в квартиру вдовы и та сообщила, что муж умер, ее спросили, кто является его преемником. В соответствии с правдой и ничего не подозревая, Беднарская назвала фамилию Гжендельского. Гестаповцы немедленно поехали к нему на квартиру и арестовали его.
Проф. Роман Ренцкий, 74-летний терапевт, тремя днями раньше вышел из тюрьмы и теперь попал в лапы гестаповцев; 51-летний хирург, проф. Хенрик Хилярович также попал в группу арестованных. Был он третьим выдающимся хирургом, арестованным в ту ночь.
Кроме медицинского факультета, который в одну ночь потерял 12 профессоров и доцентов, политехнический институт, включая проф. Бартеля, лишился восьмерых. Руководитель кафедры математики, 57-летний Владимир Стожек был арестован вместе с двумя сыновьями 29-летним инженером Эустахием и 24-летним выпускником политехнического института Эммануилом. Руководителя кафедры метрологии 61-летнего проф. Каспара Вейгеля забрали вместе с 33-летним сыном, магистром юстиции Юзефом. Арестованный 52-летний руководитель кафедры теоретической механики проф. Казимир Ветуляни жил один, и только соседка, Лидия Шаруглова, видела через стекло в двери, как его, посвистывающего, сопровождали гестаповцы по ступенькам к автомобилю.
Такая же судьба постигла 55-летнего руководителя кафедры машинных измерений проф. Романа Виткевича. Вместе с ним забрали его жильца, курьера политехнического института, Юзефа Войтыну. В ту же ночь другая группа арестовала брата жены проф. Виткевича, 43-летнего руководителя кафедры инфекционных болезней мелких животных Академии ветеринарной медицины, проф. Эдуарда Хамерского.
Среди остальных арестованных работников политехнического института оказался 60-летний руководитель кафедры технологии нефти и природного газа проф. Станислав Пилат. Этого выдающегося специалиста через несколько дней после его смерти разыскивали немецкие власти, желая использовать его огромные знания. Но было поздно. Жертвой гестапо стал также 53-летний руководитель кафедры электрических измерений и руководитель электротехнической лаборатории проф. Владимир Круковский. Последним из 8 арестованных профессоров политехнического института был 60-летний руковолитель кафедры математики Антони Ломницкий.
Кроме 12 профессоров медицинского факультета университет в ту памятную ночь потерял еще двух профессоров. Одним из них был уже упомянутый руководитель кафедры романистики Тадеуш Бой-Желеньский, вторым - 56-летний руководитель кафедры гражданского права проф. Роман Лонгхамлс де Бэвьер. Вместе с отцом Романом забрали трех сыновей: 25-летнего Бронислава, выпускника политехнического института, 23-летнего Зигмунта, также выпускника политехнического института, и 18-летнего Казимира, выпускника лицея. Только четвертого, 16-летнего сына, оставили несчастной матери.
Поведение гестаповцев во время арестов было различным: от редкого относительно мягкого до частого грубого. Доктор Хиляровичова рассказывала мне, что когда ее муж одевался, а она была очень взволнована, офицеры гестапо, держа на руках и поглаживая ее двух котов, посмеивались, спрашивая, почему она так нервничает, неужели не верит в невиновность своего мужа? А ведь они хорошо знали, что забирают совершенно невинного мужа на смерть. Ольга Новицкая хотела дать мужу мыло и полотенце, в ответ на что услышала жестокую правду: „Ему это не понадобится". Когда несколькими неделями позже я утешал ее, убеждая, что муж и сын находятся где-то в лагере, то постоянно слышал ее отчаянный вопрос, почему гестаповец сказал, что „ему это не понадобится?". К сожалению, он хорошо знал, что говорит.
Ворвавшись в дом проф. Лонгхампс де Бэрьер, гестаповцы вели себя грубо, выбили портсигар из рук профессора, не разрешили взять пальто, кричали, что пальто ему не понадобится, не позволили жене и матери попрощаться и проводить до ворот своих близких.
Проф. Чешинскому не позволили взять лекарство, которое он в течение длительного времени принимал в связи с болезнью сердца.
В квартирах Островских, Чешинских, Греков, Хиляровичей искали прежде всего золото, бижутерию и иностранную валюту, распихивая все это по карманам. Как писала домработница проф. Добжанецкого, Юзефа Костецкая, гитлеровцы забрали из сейфа бижутерию и доллары, забрали также 3 пары замшевых перчаток и другие вещи, которые запаковали в чемодан. В доме имелись также старинные вещи, персидские ковры, картины известных польских художников; все это забрали и вывезли через три дня после казни.
Всех арестованных свозили к бывшему Дому им. Абрахамовичей, находившемуся на унице Абрахамовичей (сейчас улица Боя). Обращение гестаповцев с заключенными в этом доме было исключительно жестоким: инженера Адама Руффа застрелили, когда у него начался приступ эпилепсии, пани Островскую заставили смывать с пола кровь, а когда во время мытья у нее из-за блузки выпал мешочек с драгоценностями, гестаповец не толко его отобрал, но еще и ударил ее изо всех сил.
Вот что рассказал проф. Гроёр, единственный из арестованных профессоров, который остался жить:,
„Нас отвезли в бурсу Абрахамовичей. Машина въехала во двор; грубо подталкивая, загнали нас в дом и выстроили в коридоре лицом к стене. Там уже были многие профессора. Головы нам сказали опустить вниз. Если кто-нибудь шевелился, его ударяли прикладом или кулаком по голове. Раз, когда ввели новую группу арестованных, я попытался повернуть голову, но тот час же получил удар по голове, больше я не пробовал этого делать. Было, может, 12:30 ночи, а я так неподвижно стоял примерно до 2 часов. В это время привозили все новых профессоров и выстраивали в ряд. Примерно через каждые 10 минут из подвала дома доносился крик или звук выстрела, а один из стерегущих нас немцев после каждого выстрела повторял: «Einer weinger»2, однако я считал, что это только попытка запугать нас. Через каждые несколько минут выкрикивали фамилию одного из профессоров и по одному вызывали в комнату по левой стороне. Хорошо помню, что вызвали профессора Островского, а после него вызывали меня как десятого, может двенадцатого. Я оказался в комнате, в которой находились два офицера; один, младший, тот, который меня арестовывал, и второй, более высокого ранга, огромного роста и комплекции. Этот второй сразу же заорал на меня: «Ты, собака, немец, а предал родину! Ты служил большевикам! Почему, когда это было возможно, ты не уехал вместе со всеми немцами на Запад?» Я начал объяснять, сначала обычным голосом, а потом, по мере того, как он все громче кричал, повышенным, что хоть я и немецкого происхождения, но сам являюсь поляком. Во-вторых, даже если бы я и хотел тогда выехать на Запад, то советские власти никогда бы мне этого не разрешили из-за высокой общественной позиции, которую я занимал, а также потому, что я был здесь нужен. Спрашивали меня также, что означают визитные карточки английских консулов, которые у меня обнаружили. Я ответил, что я женат на англичанке, и что английские консулы всегда наносили нам визиты. Под конец допроса офицер начал разговаривать спокойнее и сказал: «Я должен поговорить с шефом, посмотрим, что еще для тебя можно будет сделать», после чего выбежал из комнаты.
Офицер, который меня арестовал, сказал быстро: «Это зависит только от него, над ним здесь нет шефа. Скажи ему, что ты сделал важное открытие в медицине, которое пригодится для Вермахта. Может это тебе поможет». В эту минуту тот второй вернулся, но я не успел ничего произнести, потому что он сразу же выгнал меня за дверь. Меня отвели на противоположную, т.е. левую сторону коридора, разрешили сесть на стул и закурить сигарету. Мне даже дали стакан воды. Возле меня стояли в свободной позиции профессора Соловий и Ренцкий. Через некоторое время кто-то из гестаповцев спросил их, сколько им лет, на что они ответили, кажется, что 73 и 763. Я был уверен, что их из-за возраста сразу же отпустят.
2 Одним меньше.
3 В действнтельности им было 82 и 74 года.
Я сориентировался, что мои дела, по всей видимости, обстоят уже лучше. Через некоторое время тот шеф сказал, чтобы я вышел во двор и прогуливался, добавив: «Веди себя так, как будто ты не был арестован». Я начал ходить по двору, куря одну сигарету за другой. Руки я держал в карманах. Прошло еще какое-то время. Тогда снаружи, с улицы, вошли во двор двое гестаповцев. Следует отметить, что двор и дом охраняли часовые. Вошедшие увидели меня, бросились ко мне, ударили по лицу, крича со злостью, зачем я кручусь по двору, да еще с руками в карманах. Я пояснил, что мне приказано вести себя так, будто я не являюсь арестованным. Они что-то пробурчали, сразу же перестали мной интересоваться и вошли в здание. Было примерно 4 часа утра, когда из дома вывели группу приблезительно из 15-20 профессоров. Впереди колонны четверо несли окровавленный труп молодого Руффа. Это были профессора: Новицкий, Пилат, Островский и, кажется, Стожек. Сразу же за ними шел Виткевич. Когда эта процессия вышла за ворота на ул. Абрахамовичей и исчезла с наших глаз, гестаповцы заставили пани Островскую, а может Грекову, и Руффову, смывать кровь со ступеней.
Прошло примерно 20 минут, когда я услышал выстрелы, доносящиеся откуда-то со стороны Вулецких Холмов. Через некоторое время через ту же заднюю дверь вышла во двор новая группа, состоящая из 20-30 человек, люди выстроились в 2-3 ряда лицом к стене. Среди них я узнал только доц. Мончевского. Сразу же после этого вывели из дома прислугу Добжанецкого4, Островских (кухарку и младшую), Греков (кухарку и младшую), а также учительницу английского языка, которая жила у Островских. Известный мне по допросу шеф гестаповцев спросил все ли они относятся к прислуге, учительница отрицала это, говоря, кем она является. Гестаповец, разозлившись, приказал ей немедленно перейти в группу, стоящую лицом к стене, а затем громко сказал своему приятелю, что эти (указал на группу, стоящую под стеной) идут в тюрьму, а эти (указал на прислугу и на меня) свободны. Как я заметил, прислуга разговаривала с гестаповцами и агентами в штатском5.
4 Домработница проф. Добжанецкого не была арестована, но был арестован ее муж, который не относился к прислуге. 5 Это был курьер Войтына, арестованный вместе с проф. Виткевичем и затем освобожденный.
Гестаповцы объясняли им, что они могут идти домой, забрать свои веши, а затем идти куда хотят. Пусть себе поищут работу, теперь им будет хорошо, потому что не будет больше ни Польши, ни Советов, теперь всегда будет только Германия. Когда я должен был уже идти домой, я подошел к гестаповцу и спросил его, где могу получить обратно свой фотоаппарат. Тот показал мне комнату, в которой сидел какой-то гестаповец и упорядочивал собранные вещи. Боясь, что они могут вспомнить о 20-долларовом банкноте, я отдал ее этому гестаповцу, а он вернул мне мои вещи. Когда я вышел из комнаты, он выбежал за мной, говоря: «Слушай, оставь нам свой точный адрес, потому что когда приедет новый отряд, то тебя могут снова забрать, а мы здесь запишем, чтобы к тебе больше не цеплялись»6. Он записал адрес в блокноте, после этого я вышел из здания и пошел домой, В то же утро, но в более позднее время, по дороге из дома в клинику я встретил около квартиры профессора Островского одного из унтер-офицеров гестапо, арестовывавших меня. Этот офицер сказал мне с усмешкой: «Вам очень повезло». Несколькими днями позже пришли в мою квартиру два унтер-офицера, которые тоже участвовали в моем аресте, с вопросом, могу ли я им продать фотоаппарат и ковры. Во время этого визита я узнал их фамилии: фамилия одного была Хацке, второго - Келлер или Кёл-лер. В течение 2-3 месяцев, несмотря на то, что немцы выгнали меня из моей квартиры, они многократно приходили ко мне, выманивая различные более ценные предметы, как например, фотоаппараты, которых у меня была целая коллекция. Один раз я осмелился спросить Келлера, что случилось с остальными профессорами. Он только махнул рукой и сказал: «Их всех расстреляли тогда ночью...»".
Не следует исключать предположения, что своим освобождением профессор Гроёр обязан довоенному знакомству с голландцем Петером в. Мэнтеном, который в июле 1941 г. появился на львовских улицах в мундире гитлеровской формации СС и принадлежал именно к группе генерала СС Шоэнгарта. Мэнтен, как уже упоминалось выше, купил до войны помещичье имение в Польше и охотно заводил знакомства с членами польской элиты. Этот человек имел доступ в профессорские дома, и теперь он мог указать, какие семьи стоит уничтожить, чтобы завладеть их имуществом. На то, что Мэнтен мог спасти Гроёра от смерти, указывает тот факт, что когда сразу же после войны в голландском суде в Амстердаме слушалось дело против Мэнтена, который обвинялся в сотрудничестве с гитлеровцами. Гроёр, как мне сообщил в 1980 г. голланский прокурор Пэтерс, написал для суда свидетельство, в котором утверждал, что Мэнтен хорошо относился к польскому и еврейскому населению. Только в 1980 г, мы узнали, что Мэнтен вместе с другими гестаповцами уничтожил в 1941 г. поляков и евреев в своем имении и в его окрестностях, т. е. в Уриче и в Подгороддах.
6 Несмотря на это 11.XI.1942 г. Проф.Гроёр был вместе с другими 15 врачами арестован.
Слухи о том, что проф. Гроёр уцелел потому, что заявил гестаповцам в Доме Абрахамовичей, что чувствует себя немцем, более чем неправдивы. Прежде всего, вскоре после его освобождения, 4. VII, немцы выселили его из квартиры, чего, как хорошо известно, они никогда не делали по отношению к своим соотечественникам. Когда в 1942 г. немцы открыли львовский медицинский факультет, в клинике Гроёра хотела работать доктор Хильдегарда Шарлотт Беккер из Гамбурга. Я читал ответ, который дал ей директор факультета, немец, доц. Карл Шульц. Он объяснял, что как немка, она не может находиться в подчинении у не-немца Гроёра, поэтому она получит место на факультете патологии, которым руководит немка Шустер, и тогда сможет работать у проф. Гроёра. В конце концов, когда 11.XI.1942 г. гестапо, опасаясь восстания, арестовало примерно 80 поляков в качестве заложников, в том числе 10 доцентов и профессоров медицинского факультета, среди них оказался и профессор Гроёр. Все эти факты свидетельствуют о том, как безосновательны были обвинения Гроёра в отказе от принадлежности к польской нации.
Многие профессора политехнического института жили на ул. Набеляка, которая находилась как раз напротив Вулецких Холмов, на которых неподалеку размещился Воспитательный Дом им. Абрахамовичей. Арест профессоров, живущих на этой улице, взбудоражил не только их семьи, но и соседей. Многие из них, стоя у окон, с нетерпением ожидали рассвета. Давайте послушаем, что они говорят. Инженер Тадеуш Гумовский жил вместе с семьей на улице Набеляка, 53. В ночь с 3 на 4 июля 1941 г. их разбудили в связи с контролем домовой книги, который проводили немцы и украинцы. Он рассказывает:
„[...] Некоторое время я просидел в саду. Начало светать, и тогда я заметил, что на склонах Вулецких Холмов солдаты копают яму. Это меня очень обеспокоило. Я рассказал об этом членам своей семьи и с этой минуты уже не отходил от окна. Яму выкопали примерно в течение 30’. Осужденных приводили четверками со стороны строений «Абрахамов» (потому что так, насколько я помню, эти строения назывались)7 и выстраивали на самом краю ямы лицом к нам. Взвод солдат стоял на другой стороне могилы8. После залпа почти все падали непосредственно в яму. Проф. Виткевич перекрестился и в этот момент упал. Осужденные не были связаны. Мы считали четверки. Если я хорошо помню, было около пяти. Среди осужденных были, кажется, 3 женщины. Все это продолжалось недолго, т.к. следующие четверки ждали своей очереди поблизости. После казни быстро засыпали могилу и утрамбовали землю. Могилу закапывали солдаты. За казнью мы наблюдали через бинокль, который передавали друг другу. Кроме меня казнь видели мой отец, жена и сестра. Сестра находится за границей. Остальных уже нет среди живых. Мы следили за казнью из одной комнаты и через одно и то же окно. Я лично кроме проф. Виткевича никою не узнал. Помню, что остальные опознали некоторых людей, в частности, проф. Стожека с сыновьями, проф. Островского с женой, проф. Лонгхампс, кажется, с женой9 и других. У одной из женщин была голубая шаль. Всего женщин было, кажется, 3. Одну женщину, которая не могла идти, тянули двое солдат. Вот адрес сестры: Софья Новак-Пшигодска Paris VII, 31 rue Rousselet. Было расстреляно примерно 20 человек. Ни один из обреченных не получил после залпа выстрела из револьвера. Поэтому является вполне вероятным, что некоторые из них были засыпаны живыми. На второй или третий день после казни мы с сестрой или женой пошли на могилу. Могила была относительно плохо заметна и мы нашли ее только потому, что точно знали место. Там лежал букет цветов. Возможно, это послужило указанием для немцев, что место захоронения известно, и поэтому тела в течение нескольких дней были, по всей вероятности, выкопаны и куда-то перевезены10. Эксгумации я не видел. Мы только догадывались об этом, т. к. через несколько дней было заметно, что могила перекопана [...]".
7Правильное название: Воспитательный Дом им. Абрахамовичей.
8 Это ошибка, т. к. в этом случае стреляли бы не в сторону склона, а в направлении жилых домов на ул. Набеляка.
9 Жену проф. Лонгхампс не арестовали.
10 Эксгумация имела место только в 1943 г.
Сестра инж. Гумовского, доктор медицины Софья Новак-Пшигодска, после войны поселившаяся в Париже, свидетельствует: „[...]
Во Львове я жила в вилле на ул. Набеляка, 53, в непосредственной близости от дома кооператива профессоров политехнического института и проф. Виткевича. Эта вилла находится на 12-метровой насыпи, на расстоянии нескольких сотен метров от Вулецких Холмов, на которых находился Воспитательный Дом Абрахамовичей и II Дом Техников.
В критическую ночь я встала, как всегда, к своим маленьким детям. Начинало светать. Как обычно в те времена, я обошла окна, чтобы посмотреть, что делается вокруг. Тогда мы жили в непреходящем страхе из-за постоянных визитов гитлеровцев и обысков (двумя ночами раньше в моем доме искали проф. Виткевича, которого в ту же ночь вместе с другими профессорами политехнического института арестовали). Мое внимание привлекли Вулецкие Холмы, на которых я заметила необычное движение нескольких человек, что-то копавших. Я разбудила родителей (они уже умерли) и мы стали смотреть, следя за тем, чтобы самим не быть замеченными.
Через некоторое время мы заметили, что с вершины Вулецких Холмов, по ухабистой дороге с левой стороны, начали гуськом сходить люди: я видела солдат в немецких мундирах и более десяти человек в штатском. Сзади шли женщины (возможно, их было три), на одной была шаль, которую хорошо было видно, потому что она развевалась. Солдаты помогали некоторым людям сойти. После того, как все сошли на ровное место, где раньше копали, несколько человек установили в шеренгу. Мы услышали сухие тихие трески (выстрелов), люди исчезали из шеренги.
После первой группы выстроили следующую. Выделялся человек с седой головой, который перекрестился11. Последними были женщины. Яму закопали. Мы совершенно не представляли, что это могла быть за казнь. На следующий день нигде не появилось ни малейшего воспоминания о ней. Мы отдавали себе отчет в том, что уже то, что мы были ее свидетелями, представляет для нас опасность. Я знаю, что из соседних домов тоже наблюдали за казнью, знаю также, что тогда расстреляли профессоров.
11 Это был проф. Роман Виткевич.
Через несколько недель после этого я осмелилась пойти на Вулецкие Холмы, делая вид, что иду с детьми на прогулку. Я нашла место казни, оно ничем не отличалось от окружения, было скорее слегка вогнутое - трава как везде. Если бы не то, что я прекрасно знала это место, я не смогла бы его найти. Позже я узнала, что немцы тайком эксгумировали тела".
Ломницкая так описала казнь.
После ареста мужа"[...] о сне нечего было и говорить, тянулись длинные часы, я, перепуганная, стояла у окна, ожидая дня, чтобы выйти и постараться выяснить, что произошло. Когда начало светать, я из окна моей квартиры на четвертом этаже увидела, что на Вулецких Холмах началось какое-то движение. Показались силуэты людей; потом группа людей отделилась от остальных, оставшихся около бурсы Абрахамовичей, и сошла по склону ниже, а потом скрылась от меня за домом доктора Новак-Пшигодского. Я села на диван, не понимая, что означает это движение в такую ранную пору, а было около 4 часов утра. В это мгновение я услышала первые выстрелы, все поняла, выбежала на лестничную площадку, окна которой, несколько выдвинутые вправо, давали возможность более широкого обзора, и тогда я увидела, что люди, которые сходили с горы, останавливались примерно на середине возвышенности в небольшой котловине. Я разглядела немецких солдат, потом мужчин в штатской одежде, были также какие-то женшины, а одна фигура выглядела как ксендз в сутанне. Я видела человека в серой одежде. Оттенок совершенно такой же, как у моего мужа, но я не хотела даже допускать такую мысль. Несколько раз приводили по пять человек, и я видела, как после ружейных залпов эти люди падали. Я стояла, как пригвожденная к месту, и отсутствующим взглядом смотрела на это ужасное зрелище, а рядом со мной две женщины из соседних квартир: Янина Венциковска, позже она стала женой судьи Зенека из Кракова, и пани Солецка, жена проф. гимназии, Львов, ул. Казимежовска. Были ли это профессора, арестованные в эту ночь? Был ли среди них мой муж? Из-за большого расстояния я не смогла их опознать [...]"...
Однако наиболее точное описание расстрела профессоров дал инж. Кароль Чешковский:
[...] В ночь с 3 на 4 июля примерно в 22 часа я услышал резкий стук в дверь соседнего дома, т. е. на ул. Набеляка, 53с, где жил проф. Виткевич. Когда никто не открыл стучащим, они выстрелили, как я позже узнал, в дверной замок.
Вскоре, примерно в 0.30 час, немцы пришли в наш дом и забрали живущего на первом этаже проф. Стожeка с двумя сыновьями. Увели их пешком или отвезли на автомобиле, этого я не знаю.
Остальную часть ночи я не спал, т. к. был очень взволнован. В 4 часа утра, а это время я хорошо помню, поскольку как раз считал себе пульс с помощью фосфоресцирующих часов, я услышал выстрелы со стороны Вулецких Холмов. Как раз светало и было уже немного видно. На краю Вулецких Холмов, хорошо видных из окна моей угловой комнаты, наиболее выдвинутой на север, я увидел несколько десятков людей в штатской одежде, стоящих в один ряд, а немного вдали от них, справа и слева, стояли с шиком, я сказал бы, элегантно одетые немецкие офицеры с револьверами в руках. Я не считал людей в штатском, но по моему мнению их было примерно 40-50 человек. Примерно на середине склона я увидел над выкопанной ямой четверых людей в штатском, стоящих лицом к склону, а спиной ко мне. За спиной этих людей стояли четверо немецких солдат с карабинами в руках, а рядом с ними - офицер. Очевидно, по команде этого офицера солдаты одновременно выстрелили и все четыре человека упали в яму. После этого привели по тропинке с горы еще четверых человек, вся сцена в точности повторилась. Так продолжалось до конца, пока все люди в штатском не были приведены к яме и расстреляны. Последней расстрелянной была женщина в длинном черном платье. Сходила она сама, покачиваясь. Когда ее подвели к яме, полной трупов, она зашаталась, но офицер поддержал ее, солдаты выстрелили и она упала в яму.
Что касается подробностей этой казни, то некоторых людей я опознал очен точно. Я не только опознал их, т. к. смотрел через бинокль, но некоторых из них я прекрасно знал и узнал их даже невооруженным глазом по одежде, характерным движениям и т. п. Вне всякого сомнения, я опознал проф. Стожeка. Он стоял над ямой в характерной позе с руками за спиной. Я опознал обоих сыновей проф. Стожeка, с которыми я дружил, профессоров Ломницкого, Пилата и Виткевича. Я не видел или не распознал профессоров Вейгeля и Круковского. Хочу, однако, заметить, что казни первых людей я не видел, поскольку только после первых выстрелов я подошел к окну. Я не видел также больше женщин, кроме той одной, расстрелянной в самом конце.
Пусть эта книга, как и памятные таблицы и памятник, отдадут честь убитым профессорам, и пусть постоянно напоминают о них следующим поколениям. Чтобы такие преступления не повторялись больше никогда.
Перевела Татьяна Шымчак
Текст относительно длинный - полностью не помещается в одном сообщении ЖЖ.
Полностью здесь: Убийство львовских профессоров в июле 1941 года (Зигмунт Альберт)