Что такое жизнь и как она возникла? II-3. Немученик науки
II-3. Немученик науки
(Что такое жизнь и как она возникла)
Выше я объяснял почему я начал писать эту книгу. Одновременно с началом этой работы мне на глаза попался блог человека, который пишет под именем "Мученик науки". Он очень подробно, с приведением схем, диаграмм и уравнений объяснял, что сумел решить все проблемы физики элементарных частиц, вывести все основные уравнения, часть - совместно со своим сыном-восьмиклассником, - однако, несмотря на невообразимо большой вклад в науку, никто не желает признавать, что в физике элементарных частиц не осталось проблем, которые бы не решил "Мученик науки". В дальнейшем меня начали преследовать кошмары: мне стало мерещиться, что в процессе написания книги я становлюсь слишком похожим на "Мученика науки". В связи с этим в начале своего научного сочинения я считаю необходимым заявить, что не являюсь мучеником Науки. У меня с Наукой с дошкольных времён немеркантильная, немотивированная, беспорядочная любовь.
Под влиянием опасения быть похожим на "Мученика" я понял, что, наряду с некоторыми философскими проблемами, которые должны быть обязательно затронуты при изложении сущности моей весьма непростой гипотезы, наряду с конкретным анализом тех или иных аспектов превращения абиогенного вещества в живые клетки и эволюции протобионтов в современные формы жизни, я непременно должен рассказать и о себе, о том, как получилось так, что я загорелся идеей объяснить феномен происхождения жизни на Земле, каким образом с этой идеей была связана моя непосредственная работа, попытаться показать и рассказать, кто я такой и почему имеет смысл мне априорно доверять. Предисловие, посвященное вхождению в проблему, которое лишь условно связано с изложением моей гипотезы о происхождении жизни, мне кажется необходимой и важной частью книги, которая может быть полезна не только тем, кого интересует затронутая мною проблема, но и научная обстановка в СССР 70-80-х годов. Здесь я раскрою небольшую часть того, что я хорошо знаю, но эта небольшая часть, как мне кажется, будет чрезвычайно интересна социально-неравнодушному читателю.
В предыдущем разделе я писал о том, что эта книга посвящена самому сложному и таинственному из всех явлений, с которыми когда-либо сталкивался разум человеческий. Я не думаю, что кто-то станет возражать против этого утверждения. Но из того, что я ни на йоту не сомневаюсь в справедливости своей гипотезы происхождения жизни, уникальной по отсутствию малейшего намёка на какие-либо даже самые далёкие аналогии, со всей неизбежностью вытекает, что я считаю себя самым умным на Земле. Это далеко не так. Я никогда не считал себя глупым, но и никогда не считал себя очень умным. Хотя понятие "самоуверенность" имеет, как правило, негативную коннотацию, у меня "самоуверенность" или, может быть, точнее - "уверенность в себе" никак не связана с самодовольством, превышением уровня самооценки против реального.
Уверенность в себе - это один из самых натуральных и важных компонентов моей личности. Эта уверенность в себе в итоге сделала меня дилетантом, за что я этой уверенности премного благодарен. Дилетантом постольку, поскольку, не сомневаясь в своих способностях влезать в любую интересующую меня область знания, я невероятно разбрасывался, хватая многое по верхам. Но при этом, я никогда не был способен принять на веру какое-либо утверждение только на том основании, что его озвучил какой-то из великих, по мнению как научной, так и ненаучной общественности, человек. Поэтому каждый раз мне приходилось думать своими, а не чужими мозгами.
По причине скептического отношения к своим умственным способностям я ни разу не пытался измерить свой IQ, поскольку не сомневаюсь в том, что он у меня значительно ниже среднего. По моим представлениям, с помощью IQ измеряется не уровень интеллекта, а уровень пронырливости и степень похожести на среднего представителя массы думающих. Меня никогда не тянуло разгадывать головоломки, решать кроссворды, участвовать в конкурсах и вообще демонстрировать остроту моего интеллекта. Я считал всё это унизительным способом демонстрации своих умственных способностей. Я очень ленив, у меня где-то в таинственных загашниках спрятаны большие залежи тестотерона, и мой мозг оживает только тогда, когда я во что-то сильно влюбляюсь и эти залежи активизирую. Вот тогда мой IQ заводится и растёт. В остальное же время невозбуждённого состояния я туп, негорюч, невезуч и неинтересен.
В 1968 году я по семейным обстоятельствам перехал в биологический центр Академии наук СССР Пущино-на-Оке и поступил работать в Институт биохимии и физиологии микроорганизмов АН СССР (ИБФМ АН СССР). Перед тем, как я был зачислен на работу в ИБФМ, я получил краткую аудиенцию у Г.К. Скрябина, который к тому моменту был директором ИБФМ и Пущинского центра одновременно. В этом же году он стал членом-корреспондентом АН СССР. Г.К. Скрябин был человеком умным и прекрасным физиономистом, умел подбирать людей, умел вызывать у людей симпатию. Учёным он был, по моему мнению, никаким. Он со знанием дела специализировался на использовании массы других учёных в своих личных и общественных, как он их понимал, интересах, и делал это в высшей степени интеллигентно и добросовестно.
Он не был жадным человеком и остро чувствовал уровень здравого смысла. Например, у меня, не защитившего никакой диссертации, было примерно такое же количество научных трудов и изобретений, какое было у него, что заметно отличало его от иных ненасытных научных руководителей высокого ранга, вставлявших свою фамилию в число авторов работ нижестоящих по административному положению сотрудников. Г.К. Скрябин мог давать умные советы, легко мог при желании войти в понимание проблемы, которую ему растолковывали, но, повторяю, учёным он, по моему мнению, не был и, как мне казалось, не испытывал в этом большой необходимости. Но, главное, что Г.К. Скрябин никогда не переоценивал своих способностей в науке и очень часто был удивительно откровенен со своими ближайшими помощниками. Он мог сказать: "Лёня, я в этом ничего не понимаю" или спросить: "Как ты думаешь, я могу поставить свою подпись под этой статьёй? Здесь всё порядке?" Я невероятно ценил и уважал Г.К. Скрябина за непохожесть на других.
До поступления в этот институт я не имел ни малейшего представления о микробиологии. Помнил лишь изображение холерного вибриона на одном из плакатов Владимира Маяковского. До Пущино я занимался органическим синтезом, катализом, анализом веществ с помощью различных методов хроматографии. В ИБФМ я стал заведующим т.н. "кабинетом хроматографии", что в реальности означало заведование лабораторией. К тому времени я был уже автором солидного числа научных работ и изобретений, и предполагалось, что я вскоре защищу кандидатскую диссертацию и стану заведующим лабораторией, будучи научно-остепенённым. Но защищать диссертацию я не имел ни малейших намерений и остался таким же неотмеченным степенями после 20 лет работы в Институте к моменту бегства из СССР.
Подготовка к защите диссертации и сам процесс защиты мне всегда представлялись нонсенсом и бредом . Я даже скажу больше: мне всё это казалось очень смешным. Трата времени коту под хвост, необходимость точно следовать бюрократическим установкам, порой совершенно бессмысленным, бессилие перед тем, кто будет решать твою судьбу, причём в советских условиях это мог быть идиот, который умудрился защитить диссертацию просто немного раньше. Перед тем, как мы со Скрябиным поругались, он сначала приказным порядком заставлял меня подготовить кандидатскую диссертацию, а потом дважды как главный учёный секретарь АН приказывал мне подготовить защиту докторской диссертации по совокупности опубликованных работ. В его понимании жизни мои выходки с диссертацией были проявлением дешёвых и глупых эффектов. Это его раздражало, но это не влияло в общем на его отношение ко мне. Все знали, что он мне очень симпатизирует. Конечно, для советских учёных прибавка к зарплате за кандидатскую или докторскую степень была весьма существенным фактором, но я умудрялся зарабатывать намного больше с помощью различных центролизованных и нецентрализованных премий Академии наук. А потребности доказывать, что я не хуже других, у меня никогда не возникало по причине моей облигатной интровертности.
Главной задачей Г.К. Скрябина в его карьере академического администратора было курирование подготовки к разработке биологического оружия в Академии наук и в целом работа на партию-правительство-КГБ-армию. Выбор места основания Пущино, планировка города, архитектура институтов - всё было подчинено этой задаче. На "военку" работали примерно треть сотрудников ИБФМ и весьма большой процент работников остальных институтов Биологического центра АН СССР. Г.К. Скрябин бы мастером организации работ по секретной тематике, он умел выкладывать скрываемое на самое видное место так, чтобы никто на него не обращал внимания. До сих пор бОльшая часть людей, работавших в Пущино, даже не имеет представления о том, что в Пущино всё было подчинено "военке". Я ещё вернусь к этой теме.
При первом чисто формальном контакте (поскольку вопрос о принятии меня на работу уже был до этого решён) Г.К. Скрябин очень по-доброму мне улыбнулся, увидев меня в первый раз, и тем самым вдохновил меня, поскольку я очень неплохо к тому времени разбирался в качестве улыбок. О Г.К. Скрябине я сохранил самые лучшие воспоминания, несмотря на то, что он мне принёс много бед в течение последних лет моей работы в Пущино. Из-за него, из-за его желания наказать меня за отказ работать на "военку" я не смог довести до ума свою работу по исследованию липидов бактерий, которой посвятил много лет тяжелого труда. У меня слёзы навернулись на глаза, когда я увидел его больным, в последней стадии рака лёгких. Г.К. Скрябин был талантливой уникальной личностью. Коммунистический режим принуждал таких самородков, каким был Г.К. Скрябин, служить мерзкой идеологии, построенной на лжи и человеконенавистничестве. Мне кажется, что лучше всего это сочетание хитрости и практичности служителей режима с полным отсутствием человеческой морали описано в книге Якова Рапопорта, посвящённой делу еврейских врачей 1953 года. Г.К. Скрябин очень часто демонстрировал показной антисемитизм, который в те времена был знаком качества больших людей у советской власти, но антисемитом в реальности не был.
Я не могу считать себя безупречным, поскольку вынужден был идти на какие-то сделки со своей совестью для того, чтобы сохранить возможность быть абсолютно независимым, без чего я не смог бы выполнить поставленные перед собой задачи и, в частности, работать над проблемой происхождения жизни. Но меня спасало то, что я был приручён только к себе и ни к кому другому, поэтому никому меня "одомашнить" так и не удалось. Так, например, через несколько дней после моего выхода на работу в ИБФМ непосредственный мой начальник А., который призван был выполнять в отделе биоорганической химии работу за академика М.Н. Колосова, работавшего в Москве, для которого Пущино было просто дополнительной административной нагрузкой, пригласил меня для "душевного" разговора. Этот человек имел самое прямое отношение к моему переезду из г. Новокуйбышевска, где я работал во ВНИИ Синтезспирта и органических продуктов (коротко ВНИИСС). В этом институте мы оба состояли с ним в должности заведующих лабораториями. Именно он порекомендовал меня на должность специалиста по хроматографии. В течение нескольких месяцев пока я перезжал в Пущино, он говорил всем более мелким руководителям в отделе, что скоро приедет Андреев и всем вам покажет, как нужно работать. Следствием этого идиотизма было настороженное, предвзятое и даже враждебное ко мне отношение у сотрудников отдела, которое сформировалось у них задолго до моего поступления на работу в ИБФМ.
В процессе "душевного разговора" А. мне сказал, что, несмотря на то, что у меня больше чем у него научных трудов и авторских свидетельств на изобретения, я должен буду теперь работать на него, поскольку он мой начальник. Я должен буду заниматься только тем, на что он мне укажет. Я ему тотчас ответил, что, поскольку я уже не смогу вернуться на прежнюю должность по прежнему месту работы, то он должен будет готовиться к увольнению. Непосредственный мой начальник, доктор химических наук и обладатель прочных, я бы даже сказал, блатных связей в академических кругах, от неожиданности расхохотался и хохотал ещё некоторое время после того, как я хлопнул дверью его кабинета. Через 3 месяца он неожиданно для всех уволился, хотя его жена продолжала работать заведующей лабораторией в нашем институте. Избавиться от рэкетира мне помог Г.К. Скрябин, за что я ему тоже весьма благодарен. В противном случае мне бы пришлось искать новую работу, а это при отсутствии у меня научных степеней было далеко непростым делом. Понятно, что мне пришлось сильно постараться и сильно раскинуть мозгами для того, чтобы Г.К. Скрябин пришёл к определенному мнению, не подозревая о том, кто его к этому подтолкнул. Всё происшедшее помогло мне понять, что я могу быть незаурядным интриганом, но эта область человеческой активности никогда меня не привлекала, поэтому будем считать, что здесь мои таланты оказались практически невостребованными.
Т.о. в этой части несколькими беспорядочными мазками я пытался нарисовать общую картину своего вступления в жизнь академической науки. Я хотел подчеркнуть, что никогда не был мучеником науки, а существовал в науке легко и весело, как говориться, "с песнЯми", порой преодолевая мощные административные и исследовательские барьеры. Но тем не менее заявляю, что не имею злости к тем, кто пытался испортить мне жизнь, и хорошо помню всех, кто сделал мне хорошее. Я всегда был одиночкой, и всё последующее описание моей жизни и работы, которое я даю в этом предисловии, рассчитанном исключительно на любителя, как мне кажется, однозначно это подтвердит.
(Что такое жизнь и как она возникла)
Выше я объяснял почему я начал писать эту книгу. Одновременно с началом этой работы мне на глаза попался блог человека, который пишет под именем "Мученик науки". Он очень подробно, с приведением схем, диаграмм и уравнений объяснял, что сумел решить все проблемы физики элементарных частиц, вывести все основные уравнения, часть - совместно со своим сыном-восьмиклассником, - однако, несмотря на невообразимо большой вклад в науку, никто не желает признавать, что в физике элементарных частиц не осталось проблем, которые бы не решил "Мученик науки". В дальнейшем меня начали преследовать кошмары: мне стало мерещиться, что в процессе написания книги я становлюсь слишком похожим на "Мученика науки". В связи с этим в начале своего научного сочинения я считаю необходимым заявить, что не являюсь мучеником Науки. У меня с Наукой с дошкольных времён немеркантильная, немотивированная, беспорядочная любовь.
Под влиянием опасения быть похожим на "Мученика" я понял, что, наряду с некоторыми философскими проблемами, которые должны быть обязательно затронуты при изложении сущности моей весьма непростой гипотезы, наряду с конкретным анализом тех или иных аспектов превращения абиогенного вещества в живые клетки и эволюции протобионтов в современные формы жизни, я непременно должен рассказать и о себе, о том, как получилось так, что я загорелся идеей объяснить феномен происхождения жизни на Земле, каким образом с этой идеей была связана моя непосредственная работа, попытаться показать и рассказать, кто я такой и почему имеет смысл мне априорно доверять. Предисловие, посвященное вхождению в проблему, которое лишь условно связано с изложением моей гипотезы о происхождении жизни, мне кажется необходимой и важной частью книги, которая может быть полезна не только тем, кого интересует затронутая мною проблема, но и научная обстановка в СССР 70-80-х годов. Здесь я раскрою небольшую часть того, что я хорошо знаю, но эта небольшая часть, как мне кажется, будет чрезвычайно интересна социально-неравнодушному читателю.
В предыдущем разделе я писал о том, что эта книга посвящена самому сложному и таинственному из всех явлений, с которыми когда-либо сталкивался разум человеческий. Я не думаю, что кто-то станет возражать против этого утверждения. Но из того, что я ни на йоту не сомневаюсь в справедливости своей гипотезы происхождения жизни, уникальной по отсутствию малейшего намёка на какие-либо даже самые далёкие аналогии, со всей неизбежностью вытекает, что я считаю себя самым умным на Земле. Это далеко не так. Я никогда не считал себя глупым, но и никогда не считал себя очень умным. Хотя понятие "самоуверенность" имеет, как правило, негативную коннотацию, у меня "самоуверенность" или, может быть, точнее - "уверенность в себе" никак не связана с самодовольством, превышением уровня самооценки против реального.
Уверенность в себе - это один из самых натуральных и важных компонентов моей личности. Эта уверенность в себе в итоге сделала меня дилетантом, за что я этой уверенности премного благодарен. Дилетантом постольку, поскольку, не сомневаясь в своих способностях влезать в любую интересующую меня область знания, я невероятно разбрасывался, хватая многое по верхам. Но при этом, я никогда не был способен принять на веру какое-либо утверждение только на том основании, что его озвучил какой-то из великих, по мнению как научной, так и ненаучной общественности, человек. Поэтому каждый раз мне приходилось думать своими, а не чужими мозгами.
По причине скептического отношения к своим умственным способностям я ни разу не пытался измерить свой IQ, поскольку не сомневаюсь в том, что он у меня значительно ниже среднего. По моим представлениям, с помощью IQ измеряется не уровень интеллекта, а уровень пронырливости и степень похожести на среднего представителя массы думающих. Меня никогда не тянуло разгадывать головоломки, решать кроссворды, участвовать в конкурсах и вообще демонстрировать остроту моего интеллекта. Я считал всё это унизительным способом демонстрации своих умственных способностей. Я очень ленив, у меня где-то в таинственных загашниках спрятаны большие залежи тестотерона, и мой мозг оживает только тогда, когда я во что-то сильно влюбляюсь и эти залежи активизирую. Вот тогда мой IQ заводится и растёт. В остальное же время невозбуждённого состояния я туп, негорюч, невезуч и неинтересен.
В 1968 году я по семейным обстоятельствам перехал в биологический центр Академии наук СССР Пущино-на-Оке и поступил работать в Институт биохимии и физиологии микроорганизмов АН СССР (ИБФМ АН СССР). Перед тем, как я был зачислен на работу в ИБФМ, я получил краткую аудиенцию у Г.К. Скрябина, который к тому моменту был директором ИБФМ и Пущинского центра одновременно. В этом же году он стал членом-корреспондентом АН СССР. Г.К. Скрябин был человеком умным и прекрасным физиономистом, умел подбирать людей, умел вызывать у людей симпатию. Учёным он был, по моему мнению, никаким. Он со знанием дела специализировался на использовании массы других учёных в своих личных и общественных, как он их понимал, интересах, и делал это в высшей степени интеллигентно и добросовестно.
Он не был жадным человеком и остро чувствовал уровень здравого смысла. Например, у меня, не защитившего никакой диссертации, было примерно такое же количество научных трудов и изобретений, какое было у него, что заметно отличало его от иных ненасытных научных руководителей высокого ранга, вставлявших свою фамилию в число авторов работ нижестоящих по административному положению сотрудников. Г.К. Скрябин мог давать умные советы, легко мог при желании войти в понимание проблемы, которую ему растолковывали, но, повторяю, учёным он, по моему мнению, не был и, как мне казалось, не испытывал в этом большой необходимости. Но, главное, что Г.К. Скрябин никогда не переоценивал своих способностей в науке и очень часто был удивительно откровенен со своими ближайшими помощниками. Он мог сказать: "Лёня, я в этом ничего не понимаю" или спросить: "Как ты думаешь, я могу поставить свою подпись под этой статьёй? Здесь всё порядке?" Я невероятно ценил и уважал Г.К. Скрябина за непохожесть на других.
До поступления в этот институт я не имел ни малейшего представления о микробиологии. Помнил лишь изображение холерного вибриона на одном из плакатов Владимира Маяковского. До Пущино я занимался органическим синтезом, катализом, анализом веществ с помощью различных методов хроматографии. В ИБФМ я стал заведующим т.н. "кабинетом хроматографии", что в реальности означало заведование лабораторией. К тому времени я был уже автором солидного числа научных работ и изобретений, и предполагалось, что я вскоре защищу кандидатскую диссертацию и стану заведующим лабораторией, будучи научно-остепенённым. Но защищать диссертацию я не имел ни малейших намерений и остался таким же неотмеченным степенями после 20 лет работы в Институте к моменту бегства из СССР.
Подготовка к защите диссертации и сам процесс защиты мне всегда представлялись нонсенсом и бредом . Я даже скажу больше: мне всё это казалось очень смешным. Трата времени коту под хвост, необходимость точно следовать бюрократическим установкам, порой совершенно бессмысленным, бессилие перед тем, кто будет решать твою судьбу, причём в советских условиях это мог быть идиот, который умудрился защитить диссертацию просто немного раньше. Перед тем, как мы со Скрябиным поругались, он сначала приказным порядком заставлял меня подготовить кандидатскую диссертацию, а потом дважды как главный учёный секретарь АН приказывал мне подготовить защиту докторской диссертации по совокупности опубликованных работ. В его понимании жизни мои выходки с диссертацией были проявлением дешёвых и глупых эффектов. Это его раздражало, но это не влияло в общем на его отношение ко мне. Все знали, что он мне очень симпатизирует. Конечно, для советских учёных прибавка к зарплате за кандидатскую или докторскую степень была весьма существенным фактором, но я умудрялся зарабатывать намного больше с помощью различных центролизованных и нецентрализованных премий Академии наук. А потребности доказывать, что я не хуже других, у меня никогда не возникало по причине моей облигатной интровертности.
Главной задачей Г.К. Скрябина в его карьере академического администратора было курирование подготовки к разработке биологического оружия в Академии наук и в целом работа на партию-правительство-КГБ-армию. Выбор места основания Пущино, планировка города, архитектура институтов - всё было подчинено этой задаче. На "военку" работали примерно треть сотрудников ИБФМ и весьма большой процент работников остальных институтов Биологического центра АН СССР. Г.К. Скрябин бы мастером организации работ по секретной тематике, он умел выкладывать скрываемое на самое видное место так, чтобы никто на него не обращал внимания. До сих пор бОльшая часть людей, работавших в Пущино, даже не имеет представления о том, что в Пущино всё было подчинено "военке". Я ещё вернусь к этой теме.
При первом чисто формальном контакте (поскольку вопрос о принятии меня на работу уже был до этого решён) Г.К. Скрябин очень по-доброму мне улыбнулся, увидев меня в первый раз, и тем самым вдохновил меня, поскольку я очень неплохо к тому времени разбирался в качестве улыбок. О Г.К. Скрябине я сохранил самые лучшие воспоминания, несмотря на то, что он мне принёс много бед в течение последних лет моей работы в Пущино. Из-за него, из-за его желания наказать меня за отказ работать на "военку" я не смог довести до ума свою работу по исследованию липидов бактерий, которой посвятил много лет тяжелого труда. У меня слёзы навернулись на глаза, когда я увидел его больным, в последней стадии рака лёгких. Г.К. Скрябин был талантливой уникальной личностью. Коммунистический режим принуждал таких самородков, каким был Г.К. Скрябин, служить мерзкой идеологии, построенной на лжи и человеконенавистничестве. Мне кажется, что лучше всего это сочетание хитрости и практичности служителей режима с полным отсутствием человеческой морали описано в книге Якова Рапопорта, посвящённой делу еврейских врачей 1953 года. Г.К. Скрябин очень часто демонстрировал показной антисемитизм, который в те времена был знаком качества больших людей у советской власти, но антисемитом в реальности не был.
Я не могу считать себя безупречным, поскольку вынужден был идти на какие-то сделки со своей совестью для того, чтобы сохранить возможность быть абсолютно независимым, без чего я не смог бы выполнить поставленные перед собой задачи и, в частности, работать над проблемой происхождения жизни. Но меня спасало то, что я был приручён только к себе и ни к кому другому, поэтому никому меня "одомашнить" так и не удалось. Так, например, через несколько дней после моего выхода на работу в ИБФМ непосредственный мой начальник А., который призван был выполнять в отделе биоорганической химии работу за академика М.Н. Колосова, работавшего в Москве, для которого Пущино было просто дополнительной административной нагрузкой, пригласил меня для "душевного" разговора. Этот человек имел самое прямое отношение к моему переезду из г. Новокуйбышевска, где я работал во ВНИИ Синтезспирта и органических продуктов (коротко ВНИИСС). В этом институте мы оба состояли с ним в должности заведующих лабораториями. Именно он порекомендовал меня на должность специалиста по хроматографии. В течение нескольких месяцев пока я перезжал в Пущино, он говорил всем более мелким руководителям в отделе, что скоро приедет Андреев и всем вам покажет, как нужно работать. Следствием этого идиотизма было настороженное, предвзятое и даже враждебное ко мне отношение у сотрудников отдела, которое сформировалось у них задолго до моего поступления на работу в ИБФМ.
В процессе "душевного разговора" А. мне сказал, что, несмотря на то, что у меня больше чем у него научных трудов и авторских свидетельств на изобретения, я должен буду теперь работать на него, поскольку он мой начальник. Я должен буду заниматься только тем, на что он мне укажет. Я ему тотчас ответил, что, поскольку я уже не смогу вернуться на прежнюю должность по прежнему месту работы, то он должен будет готовиться к увольнению. Непосредственный мой начальник, доктор химических наук и обладатель прочных, я бы даже сказал, блатных связей в академических кругах, от неожиданности расхохотался и хохотал ещё некоторое время после того, как я хлопнул дверью его кабинета. Через 3 месяца он неожиданно для всех уволился, хотя его жена продолжала работать заведующей лабораторией в нашем институте. Избавиться от рэкетира мне помог Г.К. Скрябин, за что я ему тоже весьма благодарен. В противном случае мне бы пришлось искать новую работу, а это при отсутствии у меня научных степеней было далеко непростым делом. Понятно, что мне пришлось сильно постараться и сильно раскинуть мозгами для того, чтобы Г.К. Скрябин пришёл к определенному мнению, не подозревая о том, кто его к этому подтолкнул. Всё происшедшее помогло мне понять, что я могу быть незаурядным интриганом, но эта область человеческой активности никогда меня не привлекала, поэтому будем считать, что здесь мои таланты оказались практически невостребованными.
Т.о. в этой части несколькими беспорядочными мазками я пытался нарисовать общую картину своего вступления в жизнь академической науки. Я хотел подчеркнуть, что никогда не был мучеником науки, а существовал в науке легко и весело, как говориться, "с песнЯми", порой преодолевая мощные административные и исследовательские барьеры. Но тем не менее заявляю, что не имею злости к тем, кто пытался испортить мне жизнь, и хорошо помню всех, кто сделал мне хорошее. Я всегда был одиночкой, и всё последующее описание моей жизни и работы, которое я даю в этом предисловии, рассчитанном исключительно на любителя, как мне кажется, однозначно это подтвердит.