Что такое жизнь и как она возникла? II-4. МикроКаГэБэология
II-4. МикроКаГэБэология
Совершив в России бандитский переворот, большевики никогда не гнушались признаваться самим себе в полной неспособности своими силами поддерживать необходимый уровень научно-технического прогресса. Среди очень высоких чинов в особенности, открытое признание эректильной дисфункции советской науки, включая академическую, выглядело чем-то вроде шарма принадлежности к высокому уровню понимания реальной обстановки в стране. Всем было понятно, что в науке важно не количество научных талантов, а качество научных работников и научной организации работы, что в СССР можно было обеспечить с помощью очень ограниченного набора очень специфических средств. В постоянном стремлении "заимствовать" новейшие разработки, КГБ непрерывно совершенствовался в эффективном использовании "полезных идиотов" Запада. Кое-что я на эту тему уже писал. Запад продавал и дарил всё, что необходимо было СССР для разработки очередной пакости в отношении западных стран.
Так, например, активация подготовки к бактериологической войне в СССР происходит дважды - в 1925 и 1972 годах сразу же после принятия международных документов, запрещающих биологическое оружие как средство ведения войны. И в обоих случаях лучшими помощники СССР в подготовке к нападению с помощью бактерий чумы и сибирской язвы, являлись учёные и правительства западных стран. В книге Л.А. Фёдорова "Советское биологическое оружие: история, экология, политика" (Москва, 2005 г.) в главе 1 читаем: "В общем отчёт за год, подготовленный А.Н. Гинсбургом 12 ноября 1926 года, свидетельствовал о принципиальных достижениях в подготовке биологической войне. Указывалось, что сразу же после образования лаборатория заказала зарубежное оборудование, которое начало прибывать в конце года. Тем не менее это не помешало начать решение задачи - "изучение возможности боевого применения бактериальных средств - самих бактерий и бактериальных токсинов".
Большинство научно-исследовательских заведений, включая институты Академии наук, были абсолютно неэффективны, что было связано вовсе не с качеством людей, а с качеством организации работы и способов стимулирования учёных. Однажды по плану в течение года я должен был выполнять работу по секретной тематике. Исходя из каких-то малопонятных мне соображений, головным по этой теме назначили исследовательский институт министерства обороны, укомплектованный малообразованными живчиками. Ближе ко времени сдачи отчёта я вспомнил, что совершенно забыл об этой работе. Быстро кое-что сделал и, понимая, что схалтурил, решил компенсировать очень подробным развитием темы. Включая диаграммы, чертежи, таблицы, получился отчёт примерно на 450 страницах. Я этот отчёт сдал, его одобрили и я про него забыл. Через три года я оказался в этом самом бывшем головным институте. Совершенно случайно я узнал, что эта организация, кстати говоря, укомплектованная новейшей и очень дорогой американской аналитической техникой, в течение 3 лет отчитывалась моим отчётом. Этот отчёт был типичной халтурой. Я ни разу не прочёл его после того, как написал. Мне трудно было вообразить, какими идиотами должны были быть генералы, которые в течение 3 лет жевали эту муру, написанную мною за две недели как-бы по-инерции.
Советские микробиологи отставали от западных катастрофически. Вместо того, чтобы вкладывать деньги в настоящую науку, по всей стране строились исследовательские и технологические предприятия с целью разработки биологического оружия нападения. У меня есть сведения, что эти работы не прекратились, по крайней мере, в начальный ельцинский период. У советских научных работников не было практически ничего. Микрошприцы, дозаторы, фильтры, ферменты, даже самые простые реактивы покупали за рубежом, их выклянчивали и те, кто дослужился до того, чтобы их выпускали заграницу. Например, сотрудники академика А.А. Баева в отделе молекулярной биологии ИБФМ дневали и ночевали в Америке и Европе и привозили оттуда необходимые материалы для работы, которые им дарили по дружбе или по жалости полезные американско-европейские идиоты. А между тем на биологическую войну тратились миллиарды, причём тратились заведомо бессмысленно, и тот же академик А.А. Баев не только не поднял голос против этой бессмысленной дурости, но и активно пользовался идиотизмом высших чинов страны, которые направляли эту несчастную страну ленинским путём победы пролетариата во всём мире над всеми, кто производит хорошие пипетки, фильтры, реактивы, питательные среды, хроматографы и т.д.
За 20 лет пребывания в системе АН СССР мне редко приходилось встречать людей, которых я мог бы считать учёными. Когда у какого-то академика в институте случалось малое или большое открытие, то радость от этого была двойная. А если уж быть скрупулёзно точным, то тройная: одна радость за директора, воспитавшего таких передовиков науки, и двойная радость за то, что на Западе не сумели до этого догадаться. Это было предметом хвастовства, в особенности эффективного среди больших начальников. Критерии того, что такое хорошо, а что такое плохо, были настолько глупыми, искажёнными по отношению к здравому смыслу, что не представляло большого труда обходить все препятствия и избавляться от ненужной работы. Часто начальство, дав задание, быстро о нём забывало. Со временем у меня выработалась реакция на такого рода амнезию. Короче говоря, я всегда себя чувствовал полностью свободным везде, где работал: в Академии наук Азербайджана, в Новокуйбышевском филиале синтетических спиртов и органических продуктов, в Институте биохимии и физиологии микроорганизмов.
Тем, кто хорошо понимал основы основ марксизма-ленинизма, было в СССР не так уж и тяжело. Но по мере того, как я осваивал некоторые уникальные области научной активности (обо всём я расскажу немного позже), мне становилось всё сложнее передвигаться между струями, поскольку моя собственная система контактов и деловых взаимоотношений росла очень быстро. Тут однажды я прибег к такой хитрости. Я придумал способ синтеза половых аттрактантов бабочек путём химической трансформации обитающей на них микрофлоры. На Западе такое не было известно. Мне понадобилось несколько дней, чтобы провести весь "цикл исследования" и убедиться, что способ работает. Ко мне на кухню прилетали бабочки. В основном сОвки, которые в большинстве своём являются вредителями сельскохозяйственных посевов. Бабочки одного из необычных видов прилетали на мою кухню несколько лет подряд, поскольку феромон, видимо, оказался очень стойким. Эти бабочки были имитацией пожелтевшего берёзового листа.
Не нужно было быть очень грамотным, чтобы иметь представление о том, что с помощью половых аттрактантов можно прогнозировать динамику популяций вредителей сельскохозяйственных культур. Для этой цели на картонку, смазанную полиизобутиленовым клеем, кладётся небольшой отрезок резиновой трубочки, пропитанным раствором феромона. Самцы, обманутые по женской линии, летят на резинку и приклеиваются к картонке. Их - приклеенных - считают и учитывают при подготовки обработке полей пестицидами.
После того, как в домашних условиях я убедился, что мой способ работает, я рассказал об этом Г.К.Скрябину, и, под звон фанфар, стал реализовывать задуманное. Всех сотрудников своей лаборатории я отправил в экспедиции по всей стране, и пока они дышали свежим воздухом, сам я тихо и спокойно в это время занимался своими делами. Через несколько дней академик Г.К.Скрябин и тогдашний замдиректора член-корреспондент М.В.Иванов повезли меня к президенту Академии наук академику А.П. Александрову. Где-то более двух часов в кабинете у президента Академии я рассказывал всем троим сказки об энтомологии, с которой впопыхах ознакомился лишь за день до визита, а Георгий Константинович и Михаил Владимирович с нескрываемой гордостью поглядывали на меня, как на одного из "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов".
Дальше мы с Г.К.Скрябиным подали две заявки на изобретения. Кто-то там засомневался в том, выдавать нам или нет свидетельства. За эти сомнения поплатился начальник Патентного отдела - старик, проработавший в этом отделе всю жизнь, его по настоянию Г.К.Скрябина уволили, а мы стали авторами изобретений в области борьбы с вредителями сельского хозяйства. Отправив всех сотрудников на поля, я по-настоящему вкусил свободу творчества.
Ко мне постоянно поступали какие-то задания от руководства, что-то от меня требовали сделать немедленно, над чем-то очень серьёзно подумать... Я, практически не задумываясь, отдавал заслуженную дань тем, кто мне платил зарплату, не испытывая ни малейших затруднений с получением текущих удовольствий от науки, от поиска красивых и интересных областей приложения моего интеллекта. Я легко передвигался между струями вышестоящих указаний и было мне хорошо и просто. Однажды, когда я должен был вечером улетать в командировку в Чехословакию и, заперев двери кабинета, направился к выходу из института, меня догнал заместитель директора тогда член-корреспондент АН СССР, а впоследствие академик Михаил Владимирович Иванов, к которому я относился с большой симпатией. Он протянул мне маленькую ампулу и сказал, что Г.К. Скрябин просил меня срочно идентифицировать эту бактерию.
В ампуле, сделанной из тонкостенной стеклянной трубочки диаметром миллиметра 3, на донышке виднелся порошок серого цвета. Я объяснил М.В. Иванову, что еду в аэропорт, поскольку у меня билет в Чехословакию, на что он мне сказал, что ему всё равно, куда я собираюсь ехать, но приказ директора необходимо срочно выполнить. Я вернулся в кабинет, включил ещё не остывший прибор и через несколько минут уже звонил Иванову, чтобы сообщить результат. Он как раз только что вернулся после разговора со мной. Я ему сказал, что в ампуле была метилотрофная (растущая на метане) бактерия Methylococcus capsulatus. Иванов спросил меня, могу ли я ручаться за точность идентификации, на что я ему ответил, что со 100%-ной гарантией.
Через некоторое время я узнал подробности этой истории от человека, курировавшего Пущинский центр от Лубянки. В те годы у руководителей промышленной и исследовательской микробиологии вкупе с руководителями партии и правительства СССР была тяжёлая форма помешательства. Они собирались в ближайшее время перейти к выращиванию скота на белке дрожжей, выращенных на углеводородах нефти. В институте ВНИИСинтезбелок кроме углеводородной технологии разрабатывалась также технология выращивания бактерий на метане. Термофильный Methylococcus capsulatus был очень удобен для этих целей, поскольку заметно упрощалась промышленная технология выращивания. При повышенной температуре культивирования не были жизнеспособны многие опасные бактерий, например, бактерии кишечной группы, попадающие в ферментационное оборудование в виде примесей.
Один из сотрудников ВНИИСинтезбелка, переезжавший на постоянное место жительства в Израиль, решил прихватить с собой промышленный штамм Methylococcus capsulatus, намереваясь, видимо, продолжить в Израиле работу, которой занимался в СССР. Дело в том, что определить, что данная бактерия растёт именно на метане, а не на чём-то другом, было маловероятно. Но даже, если каким-то чудом стало бы известно, что бактерия метанотрофная, реанимация лиофильно высушенных бактерий потребовала бы определенное время, что по мнению эмигранта в Израиль не позволило бы таможенникам в случае обнаружения у него бактерий предъявить ему обоснованные юридические претензии.
Но главное заключалось в том, что для видовой идентификации метанотрофной бактерии с помощью существовавших в то время методов понадобилось бы 2-3 месяца. По этой причине эмигрант был абсолютно спокоен на предмет предъявления ему обвинения. Вероятно, как всегда, выдал человека близкий друг. КГБ быстро нашёл запрятанную ампулу, тутже позвонили главному учёному секретарю АН СССР академику Г.К. Скрябину. Ампулу на большой скорости отправили в Пущино. Бедный эмигрант не знал, что есть такой человек, которые осуществляет безошибочную идентификацию до вида за несколько минут вместо нескольких месяцев. Когда его ввели к следователю и следователь спросил у эмигранта, зачем от украл из института промышленный штамм "метилокОккус капсулЯтус", от шока подследственный раскололся, решив, что его заложили.
Главный учёный секретарь Академии наук СССР - личность достаточно крупная для того, чтобы беспокоить его по таким мелким вопросам. Но для КГБ Г.К. Скрябин был с давних лет человеком родным и близким. В СССР существовало два направления научно-технического обеспечения страны: КГБ как наиболее эффективный источник, и собственные платоны и невтоны, на которых особо не рассчитывали, поскольку они в основном нужны были лишь для того, чтобы понять, что именно и для какой цели изобрели враги трудового пролетариата из того ассортимента, который сумели добыть наши доблестные секретные агенты. При определённом уровне секретности можно было даже подавать в первый отдел заявки на информацию, которую нужно было бы выкрасть там, где человек человеку волк. Рядовые советские люди с замурзанными коммунистической пропагандой мозгами очень всегда гордились своими передовиками, а вот передовики не всегда могли гордиться сами собой, поскольку гордиться запрещал строгий режим секретности.
А.М. Боронин, член-корреспондент РАН, директор ИБФМ им. Г.К.Скрябина писал в журнале "Микробиология" (1999 г., т.68, вып. 6, стр.809): "Получив отличную первоначальную подготовку в отделе Н.А. Красильникова, Скрябин в 1957 году выехал в стажировку в США, в лабораторию выдающегося американского микробиолога С.Я Ваксмана. Ваксман в 1943 г. открыл стрептомицин и заложил таким образом основы химиотерапии туберкулёза, за что ему в 1952 г. была присуждена Нобелевская премия. Ваксман неоднократно приезжал в СССР, где имел возможность ознакомиться с исследованиями советских микробиологов. Он посетил Институт микробиологии, встречался с Н.А. Красильниковым, к которому он относился с высочайшим почтением, и его сотрудниками. Ваксман предложил принять на длительную стажировку учёного-микробиолога из СССР, но при условии, что он сам его выберет. Ваксман назвал имя Скрябина.
Целью стажировки Г.К. Скрябина в Америке было изучение опыта работы по исследованию и получению антибиотиков. Однако по возвращении, выяснилось, что Скрябин, проявив свойственную ему "недисциплинированность" занимался в Америке изучением микробиологической трансформации стероидов. На самом деле это было одним из выражений его постоянного стремления к научному поиску, к изучению нового и неизвестного. В то время в СССР постепенно расширялись поиски микроорганизмов-продуцентов антибиотиков и их изучение, организовывался промышленный выпуск антибиотиков, но мир уже вступал в эру стероидных препаратов".
Вот в этом месте не могу я не вспомнить старый одесский анекдот и попросить купить на рынке гуся, чтобы крутить мозги ему, а не мне. А дело было так. После того, как в 40-х годах появились реактивные истребители, начался форсаж сверхзвуковых скоростей. 14 октября 1947 года американский лётчик Чак Йегер на экспериментальном самолёте Bell X-1 впервые превысил скорость звука. Прошло немного времени и выяснилось, что одним из основных препятствий к развитию сверхскоростной авиации является ... геморрой лётчиков. С 50-х до 70-х годов профилактика и лечение геморроя перешли в разряд оборонных проблем и американцы прекратили продавать в СССР гидрокортизон, с помощью которого можно было преодолевать геморойный барьер сверхзвуковых скоростей. Вот тут-то младший научный сотрудник Г.К.Скрябин получил ответственное правительственное задание.
В том, что говоривший по-русски Зелман Абрахам Ваксман, родившийся 1888 г. в местечке Новые Прилуки около Бердичева, выберет именно Г.К.Скрябина, можно было не сомневаться. Ему в этом целенаправленно помогли. Через него Г.К.Скрябин попал в лабораторию, в которой занимались микробиологической трансформацией стероидов, нечаянно уронил пробирку с культурой и вытер платком замусоренный пол... После того, как по возвращении выяснилось, что он уронил именно ту пробирку, какую было нужно ронять, его повысили до старшего научного сотрудника, затем до начальника лаборатории, отдела и выше.
А темой "микробиологическая трансформация кортикостероидов" Г.К.Скрябин занимался после успешной поездки уже до самого конца жизни. Когда я взял на исследование штамм основного продуцента из лаборатории микробиологической трансформации кортикостероидов, входившей в отдел Скрябина, то был удивлён тем, что бактерия была идентифицирована неправильно вопреки элементарному смыслу. Я разгорячённо выступил по поводу того, что бактерию нужно правильно переименовать, но по выражению лица заведующей лабораторией я понял, что она знает о том, что бактерия намеренно идентифицирована неправильно, чтобы скрыть информацию об источнике появления данного штамма бактерий в отделе, руководимом Г.К. Скрябиным.
Г.К. Скрябин работал на партию, правительство, КГБ и министерство обороны всегда честно, самоотверженно, с мобилизацией всех своих душевных и физических сил. Одной из главных областей его деятельности было обеспечение благожелательности со стороны знаменитых иностранцев, владеющих уникальными научными технологиями. Скрябин умел обхаживать этих людей, тем более, что ему можно было говорить всё, что хочется, и обеспечивать возможность стажировки и учёбы специально отобранных спецслужбами молодых талантов. Кроме технологии получения кортикостероидов, которая положила начало его удачному карьерному росту, его отдел занимался исследованием микробной технологии очистки окружающей среды от потенциальных последствий применения советского наступательного химического оружия.
А.М.Боронин, которого Г.К.Скрябин начал давно готовить в директора института, заведовал лабораторией в его отделе и занимался ответственнейшим с точки зрения скрябинского масштаба делом. Вместе с родной сестрой знаменитого онколога академика Н.Н. Блохина академиком АМН И.К. Блохиной Боронин выделял плазмиды резистентности бактерий к антибиотикам от людей, погибших от тяжёлых форм сепсиса. Плазмиды - это дополнительные факторы наследственности, расположенные вне хромосом в виде кольцевых или линейных молекул ДНК. И.К. Блохина обеспечивала "хороших" покойников, А.М.Боронин выделял в лаборатории плазмиды, которыми предполагалось снабдить советские боевые штаммы бактерий чумы и сибирской язвы, против которых империалисты не смогут быстро подобрать антибиотики.
С целью повышения эффективности этих очень важных для советской науки исследований Г.К. Скрябин катал А.М.Боронина по всему белу свету. Полезные идиоты принимали Боронина по рекомендации Скрябина и учили его, как их - империалистов - поквалифицированнее уморить. За время нескольких полугодовых командировок Боронин мужал, умнел, получал практический опыт и резко по сравнению со средними советскими учёными повышал уровень своего материального благосостояния. Из Австралии, например, он привёз столик, который, если позвать "столик, ко мне!", привозил хозяину бутылку виски и рюмки. Это было в 80-х годах, когда советские люди дожидались десяток лет очереди на "Запорожец".
Совершив в России бандитский переворот, большевики никогда не гнушались признаваться самим себе в полной неспособности своими силами поддерживать необходимый уровень научно-технического прогресса. Среди очень высоких чинов в особенности, открытое признание эректильной дисфункции советской науки, включая академическую, выглядело чем-то вроде шарма принадлежности к высокому уровню понимания реальной обстановки в стране. Всем было понятно, что в науке важно не количество научных талантов, а качество научных работников и научной организации работы, что в СССР можно было обеспечить с помощью очень ограниченного набора очень специфических средств. В постоянном стремлении "заимствовать" новейшие разработки, КГБ непрерывно совершенствовался в эффективном использовании "полезных идиотов" Запада. Кое-что я на эту тему уже писал. Запад продавал и дарил всё, что необходимо было СССР для разработки очередной пакости в отношении западных стран.
Так, например, активация подготовки к бактериологической войне в СССР происходит дважды - в 1925 и 1972 годах сразу же после принятия международных документов, запрещающих биологическое оружие как средство ведения войны. И в обоих случаях лучшими помощники СССР в подготовке к нападению с помощью бактерий чумы и сибирской язвы, являлись учёные и правительства западных стран. В книге Л.А. Фёдорова "Советское биологическое оружие: история, экология, политика" (Москва, 2005 г.) в главе 1 читаем: "В общем отчёт за год, подготовленный А.Н. Гинсбургом 12 ноября 1926 года, свидетельствовал о принципиальных достижениях в подготовке биологической войне. Указывалось, что сразу же после образования лаборатория заказала зарубежное оборудование, которое начало прибывать в конце года. Тем не менее это не помешало начать решение задачи - "изучение возможности боевого применения бактериальных средств - самих бактерий и бактериальных токсинов".
Большинство научно-исследовательских заведений, включая институты Академии наук, были абсолютно неэффективны, что было связано вовсе не с качеством людей, а с качеством организации работы и способов стимулирования учёных. Однажды по плану в течение года я должен был выполнять работу по секретной тематике. Исходя из каких-то малопонятных мне соображений, головным по этой теме назначили исследовательский институт министерства обороны, укомплектованный малообразованными живчиками. Ближе ко времени сдачи отчёта я вспомнил, что совершенно забыл об этой работе. Быстро кое-что сделал и, понимая, что схалтурил, решил компенсировать очень подробным развитием темы. Включая диаграммы, чертежи, таблицы, получился отчёт примерно на 450 страницах. Я этот отчёт сдал, его одобрили и я про него забыл. Через три года я оказался в этом самом бывшем головным институте. Совершенно случайно я узнал, что эта организация, кстати говоря, укомплектованная новейшей и очень дорогой американской аналитической техникой, в течение 3 лет отчитывалась моим отчётом. Этот отчёт был типичной халтурой. Я ни разу не прочёл его после того, как написал. Мне трудно было вообразить, какими идиотами должны были быть генералы, которые в течение 3 лет жевали эту муру, написанную мною за две недели как-бы по-инерции.
Советские микробиологи отставали от западных катастрофически. Вместо того, чтобы вкладывать деньги в настоящую науку, по всей стране строились исследовательские и технологические предприятия с целью разработки биологического оружия нападения. У меня есть сведения, что эти работы не прекратились, по крайней мере, в начальный ельцинский период. У советских научных работников не было практически ничего. Микрошприцы, дозаторы, фильтры, ферменты, даже самые простые реактивы покупали за рубежом, их выклянчивали и те, кто дослужился до того, чтобы их выпускали заграницу. Например, сотрудники академика А.А. Баева в отделе молекулярной биологии ИБФМ дневали и ночевали в Америке и Европе и привозили оттуда необходимые материалы для работы, которые им дарили по дружбе или по жалости полезные американско-европейские идиоты. А между тем на биологическую войну тратились миллиарды, причём тратились заведомо бессмысленно, и тот же академик А.А. Баев не только не поднял голос против этой бессмысленной дурости, но и активно пользовался идиотизмом высших чинов страны, которые направляли эту несчастную страну ленинским путём победы пролетариата во всём мире над всеми, кто производит хорошие пипетки, фильтры, реактивы, питательные среды, хроматографы и т.д.
За 20 лет пребывания в системе АН СССР мне редко приходилось встречать людей, которых я мог бы считать учёными. Когда у какого-то академика в институте случалось малое или большое открытие, то радость от этого была двойная. А если уж быть скрупулёзно точным, то тройная: одна радость за директора, воспитавшего таких передовиков науки, и двойная радость за то, что на Западе не сумели до этого догадаться. Это было предметом хвастовства, в особенности эффективного среди больших начальников. Критерии того, что такое хорошо, а что такое плохо, были настолько глупыми, искажёнными по отношению к здравому смыслу, что не представляло большого труда обходить все препятствия и избавляться от ненужной работы. Часто начальство, дав задание, быстро о нём забывало. Со временем у меня выработалась реакция на такого рода амнезию. Короче говоря, я всегда себя чувствовал полностью свободным везде, где работал: в Академии наук Азербайджана, в Новокуйбышевском филиале синтетических спиртов и органических продуктов, в Институте биохимии и физиологии микроорганизмов.
Тем, кто хорошо понимал основы основ марксизма-ленинизма, было в СССР не так уж и тяжело. Но по мере того, как я осваивал некоторые уникальные области научной активности (обо всём я расскажу немного позже), мне становилось всё сложнее передвигаться между струями, поскольку моя собственная система контактов и деловых взаимоотношений росла очень быстро. Тут однажды я прибег к такой хитрости. Я придумал способ синтеза половых аттрактантов бабочек путём химической трансформации обитающей на них микрофлоры. На Западе такое не было известно. Мне понадобилось несколько дней, чтобы провести весь "цикл исследования" и убедиться, что способ работает. Ко мне на кухню прилетали бабочки. В основном сОвки, которые в большинстве своём являются вредителями сельскохозяйственных посевов. Бабочки одного из необычных видов прилетали на мою кухню несколько лет подряд, поскольку феромон, видимо, оказался очень стойким. Эти бабочки были имитацией пожелтевшего берёзового листа.
Не нужно было быть очень грамотным, чтобы иметь представление о том, что с помощью половых аттрактантов можно прогнозировать динамику популяций вредителей сельскохозяйственных культур. Для этой цели на картонку, смазанную полиизобутиленовым клеем, кладётся небольшой отрезок резиновой трубочки, пропитанным раствором феромона. Самцы, обманутые по женской линии, летят на резинку и приклеиваются к картонке. Их - приклеенных - считают и учитывают при подготовки обработке полей пестицидами.
После того, как в домашних условиях я убедился, что мой способ работает, я рассказал об этом Г.К.Скрябину, и, под звон фанфар, стал реализовывать задуманное. Всех сотрудников своей лаборатории я отправил в экспедиции по всей стране, и пока они дышали свежим воздухом, сам я тихо и спокойно в это время занимался своими делами. Через несколько дней академик Г.К.Скрябин и тогдашний замдиректора член-корреспондент М.В.Иванов повезли меня к президенту Академии наук академику А.П. Александрову. Где-то более двух часов в кабинете у президента Академии я рассказывал всем троим сказки об энтомологии, с которой впопыхах ознакомился лишь за день до визита, а Георгий Константинович и Михаил Владимирович с нескрываемой гордостью поглядывали на меня, как на одного из "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов".
Дальше мы с Г.К.Скрябиным подали две заявки на изобретения. Кто-то там засомневался в том, выдавать нам или нет свидетельства. За эти сомнения поплатился начальник Патентного отдела - старик, проработавший в этом отделе всю жизнь, его по настоянию Г.К.Скрябина уволили, а мы стали авторами изобретений в области борьбы с вредителями сельского хозяйства. Отправив всех сотрудников на поля, я по-настоящему вкусил свободу творчества.
Ко мне постоянно поступали какие-то задания от руководства, что-то от меня требовали сделать немедленно, над чем-то очень серьёзно подумать... Я, практически не задумываясь, отдавал заслуженную дань тем, кто мне платил зарплату, не испытывая ни малейших затруднений с получением текущих удовольствий от науки, от поиска красивых и интересных областей приложения моего интеллекта. Я легко передвигался между струями вышестоящих указаний и было мне хорошо и просто. Однажды, когда я должен был вечером улетать в командировку в Чехословакию и, заперев двери кабинета, направился к выходу из института, меня догнал заместитель директора тогда член-корреспондент АН СССР, а впоследствие академик Михаил Владимирович Иванов, к которому я относился с большой симпатией. Он протянул мне маленькую ампулу и сказал, что Г.К. Скрябин просил меня срочно идентифицировать эту бактерию.
В ампуле, сделанной из тонкостенной стеклянной трубочки диаметром миллиметра 3, на донышке виднелся порошок серого цвета. Я объяснил М.В. Иванову, что еду в аэропорт, поскольку у меня билет в Чехословакию, на что он мне сказал, что ему всё равно, куда я собираюсь ехать, но приказ директора необходимо срочно выполнить. Я вернулся в кабинет, включил ещё не остывший прибор и через несколько минут уже звонил Иванову, чтобы сообщить результат. Он как раз только что вернулся после разговора со мной. Я ему сказал, что в ампуле была метилотрофная (растущая на метане) бактерия Methylococcus capsulatus. Иванов спросил меня, могу ли я ручаться за точность идентификации, на что я ему ответил, что со 100%-ной гарантией.
Через некоторое время я узнал подробности этой истории от человека, курировавшего Пущинский центр от Лубянки. В те годы у руководителей промышленной и исследовательской микробиологии вкупе с руководителями партии и правительства СССР была тяжёлая форма помешательства. Они собирались в ближайшее время перейти к выращиванию скота на белке дрожжей, выращенных на углеводородах нефти. В институте ВНИИСинтезбелок кроме углеводородной технологии разрабатывалась также технология выращивания бактерий на метане. Термофильный Methylococcus capsulatus был очень удобен для этих целей, поскольку заметно упрощалась промышленная технология выращивания. При повышенной температуре культивирования не были жизнеспособны многие опасные бактерий, например, бактерии кишечной группы, попадающие в ферментационное оборудование в виде примесей.
Один из сотрудников ВНИИСинтезбелка, переезжавший на постоянное место жительства в Израиль, решил прихватить с собой промышленный штамм Methylococcus capsulatus, намереваясь, видимо, продолжить в Израиле работу, которой занимался в СССР. Дело в том, что определить, что данная бактерия растёт именно на метане, а не на чём-то другом, было маловероятно. Но даже, если каким-то чудом стало бы известно, что бактерия метанотрофная, реанимация лиофильно высушенных бактерий потребовала бы определенное время, что по мнению эмигранта в Израиль не позволило бы таможенникам в случае обнаружения у него бактерий предъявить ему обоснованные юридические претензии.
Но главное заключалось в том, что для видовой идентификации метанотрофной бактерии с помощью существовавших в то время методов понадобилось бы 2-3 месяца. По этой причине эмигрант был абсолютно спокоен на предмет предъявления ему обвинения. Вероятно, как всегда, выдал человека близкий друг. КГБ быстро нашёл запрятанную ампулу, тутже позвонили главному учёному секретарю АН СССР академику Г.К. Скрябину. Ампулу на большой скорости отправили в Пущино. Бедный эмигрант не знал, что есть такой человек, которые осуществляет безошибочную идентификацию до вида за несколько минут вместо нескольких месяцев. Когда его ввели к следователю и следователь спросил у эмигранта, зачем от украл из института промышленный штамм "метилокОккус капсулЯтус", от шока подследственный раскололся, решив, что его заложили.
Главный учёный секретарь Академии наук СССР - личность достаточно крупная для того, чтобы беспокоить его по таким мелким вопросам. Но для КГБ Г.К. Скрябин был с давних лет человеком родным и близким. В СССР существовало два направления научно-технического обеспечения страны: КГБ как наиболее эффективный источник, и собственные платоны и невтоны, на которых особо не рассчитывали, поскольку они в основном нужны были лишь для того, чтобы понять, что именно и для какой цели изобрели враги трудового пролетариата из того ассортимента, который сумели добыть наши доблестные секретные агенты. При определённом уровне секретности можно было даже подавать в первый отдел заявки на информацию, которую нужно было бы выкрасть там, где человек человеку волк. Рядовые советские люди с замурзанными коммунистической пропагандой мозгами очень всегда гордились своими передовиками, а вот передовики не всегда могли гордиться сами собой, поскольку гордиться запрещал строгий режим секретности.
А.М. Боронин, член-корреспондент РАН, директор ИБФМ им. Г.К.Скрябина писал в журнале "Микробиология" (1999 г., т.68, вып. 6, стр.809): "Получив отличную первоначальную подготовку в отделе Н.А. Красильникова, Скрябин в 1957 году выехал в стажировку в США, в лабораторию выдающегося американского микробиолога С.Я Ваксмана. Ваксман в 1943 г. открыл стрептомицин и заложил таким образом основы химиотерапии туберкулёза, за что ему в 1952 г. была присуждена Нобелевская премия. Ваксман неоднократно приезжал в СССР, где имел возможность ознакомиться с исследованиями советских микробиологов. Он посетил Институт микробиологии, встречался с Н.А. Красильниковым, к которому он относился с высочайшим почтением, и его сотрудниками. Ваксман предложил принять на длительную стажировку учёного-микробиолога из СССР, но при условии, что он сам его выберет. Ваксман назвал имя Скрябина.
Целью стажировки Г.К. Скрябина в Америке было изучение опыта работы по исследованию и получению антибиотиков. Однако по возвращении, выяснилось, что Скрябин, проявив свойственную ему "недисциплинированность" занимался в Америке изучением микробиологической трансформации стероидов. На самом деле это было одним из выражений его постоянного стремления к научному поиску, к изучению нового и неизвестного. В то время в СССР постепенно расширялись поиски микроорганизмов-продуцентов антибиотиков и их изучение, организовывался промышленный выпуск антибиотиков, но мир уже вступал в эру стероидных препаратов".
Вот в этом месте не могу я не вспомнить старый одесский анекдот и попросить купить на рынке гуся, чтобы крутить мозги ему, а не мне. А дело было так. После того, как в 40-х годах появились реактивные истребители, начался форсаж сверхзвуковых скоростей. 14 октября 1947 года американский лётчик Чак Йегер на экспериментальном самолёте Bell X-1 впервые превысил скорость звука. Прошло немного времени и выяснилось, что одним из основных препятствий к развитию сверхскоростной авиации является ... геморрой лётчиков. С 50-х до 70-х годов профилактика и лечение геморроя перешли в разряд оборонных проблем и американцы прекратили продавать в СССР гидрокортизон, с помощью которого можно было преодолевать геморойный барьер сверхзвуковых скоростей. Вот тут-то младший научный сотрудник Г.К.Скрябин получил ответственное правительственное задание.
В том, что говоривший по-русски Зелман Абрахам Ваксман, родившийся 1888 г. в местечке Новые Прилуки около Бердичева, выберет именно Г.К.Скрябина, можно было не сомневаться. Ему в этом целенаправленно помогли. Через него Г.К.Скрябин попал в лабораторию, в которой занимались микробиологической трансформацией стероидов, нечаянно уронил пробирку с культурой и вытер платком замусоренный пол... После того, как по возвращении выяснилось, что он уронил именно ту пробирку, какую было нужно ронять, его повысили до старшего научного сотрудника, затем до начальника лаборатории, отдела и выше.
А темой "микробиологическая трансформация кортикостероидов" Г.К.Скрябин занимался после успешной поездки уже до самого конца жизни. Когда я взял на исследование штамм основного продуцента из лаборатории микробиологической трансформации кортикостероидов, входившей в отдел Скрябина, то был удивлён тем, что бактерия была идентифицирована неправильно вопреки элементарному смыслу. Я разгорячённо выступил по поводу того, что бактерию нужно правильно переименовать, но по выражению лица заведующей лабораторией я понял, что она знает о том, что бактерия намеренно идентифицирована неправильно, чтобы скрыть информацию об источнике появления данного штамма бактерий в отделе, руководимом Г.К. Скрябиным.
Г.К. Скрябин работал на партию, правительство, КГБ и министерство обороны всегда честно, самоотверженно, с мобилизацией всех своих душевных и физических сил. Одной из главных областей его деятельности было обеспечение благожелательности со стороны знаменитых иностранцев, владеющих уникальными научными технологиями. Скрябин умел обхаживать этих людей, тем более, что ему можно было говорить всё, что хочется, и обеспечивать возможность стажировки и учёбы специально отобранных спецслужбами молодых талантов. Кроме технологии получения кортикостероидов, которая положила начало его удачному карьерному росту, его отдел занимался исследованием микробной технологии очистки окружающей среды от потенциальных последствий применения советского наступательного химического оружия.
А.М.Боронин, которого Г.К.Скрябин начал давно готовить в директора института, заведовал лабораторией в его отделе и занимался ответственнейшим с точки зрения скрябинского масштаба делом. Вместе с родной сестрой знаменитого онколога академика Н.Н. Блохина академиком АМН И.К. Блохиной Боронин выделял плазмиды резистентности бактерий к антибиотикам от людей, погибших от тяжёлых форм сепсиса. Плазмиды - это дополнительные факторы наследственности, расположенные вне хромосом в виде кольцевых или линейных молекул ДНК. И.К. Блохина обеспечивала "хороших" покойников, А.М.Боронин выделял в лаборатории плазмиды, которыми предполагалось снабдить советские боевые штаммы бактерий чумы и сибирской язвы, против которых империалисты не смогут быстро подобрать антибиотики.
С целью повышения эффективности этих очень важных для советской науки исследований Г.К. Скрябин катал А.М.Боронина по всему белу свету. Полезные идиоты принимали Боронина по рекомендации Скрябина и учили его, как их - империалистов - поквалифицированнее уморить. За время нескольких полугодовых командировок Боронин мужал, умнел, получал практический опыт и резко по сравнению со средними советскими учёными повышал уровень своего материального благосостояния. Из Австралии, например, он привёз столик, который, если позвать "столик, ко мне!", привозил хозяину бутылку виски и рюмки. Это было в 80-х годах, когда советские люди дожидались десяток лет очереди на "Запорожец".