«Фауст» Гете - гимн антропоцентризму, переходящему в эгоизм (2)
Мы продолжаем публиковать части третьего доклада на ЛИКе посвященном «Фаусту» Гете. И это первый доклад, непосредственно обсуждающий само произведение и его автора. В первой части доклада речь шла большей частью об общих позициях и автора «Фауста» и об обществе, которое из среды которого возникло это великое произведение. Во второй части речь пойдет взаимосвязи Гете и Фауста.
* * *
В России Гете и его «Фауст» были оценены только уже к концу 19 века и именно в качестве образчика символизма. О символизме будет сказано ниже. Тут же несколько оценок восприятия Фауста во второй половине XIX века.
«Существенным недостатком Гёте в глазах Л.Толстого оставалось - другое - равнодушие к христианству. Упрекая Гёте в недостатке религиозности, Л.Толстой в то же время ставил в вину, как художнику, “мистицизм”, введение аллегорических и религиозно-мистических мотивов в сюжет “Фауста”».
«…одно имя "Фауста" производило в нас впечатление довольно смутное и странное; мы чувствовали, что в этом произведении отразилась целая жизнь мыслящего, уже не юного, несколько чуждого нам народа, и - либо с простодушным благоговением склонялись перед созданием Гёте, в котором видели альфу и омегу всей человеческой мудрости, либо с торопливой поспешностью проходили мимо, отделываясь словами: "туманное произведение!.."» (И. С. Тургенев «Фауст, трагедия, соч. Гёте»).
Туманное произведение… Вообще все творчество Гете и особенно «Фауст» вызывали много споров. Его считали своим и одновременно критиковали представители романтизма и классицизма. А Романтизм по определению того же Тургенева - это «не что иное, как апофеоза личности…общество, так же как и наука существуют для него - не он для них». Самому Гете было, по большому счету, все равно кем его считают, так как главная черта у Фауста взята автором с самого себя. Гете после бурных и наполненных пессимизмом дней юности приобрел качество, которое Мечников назвал «природный (животный) оптимизм», то есть почти, что полное безразличие, что происходило вне его самого, или точнее сказать, того, что Гете считал своими миром.
«Белыневский: "Путешествие в Италию сделало его новым человеком. Болезненные черты и нервность исчезли. Меланхолия, под влиянием которой он часто думал о преждевременной смерти и предпочитал ее своей предшествовавшей жизни, уступила место ненарушимому спокойствию и жизнерадостности. Прежняя сосредоточенность и мрачность, наводившие его на серьезные размышления, даже среди шумного света, уступили место детской веселости" (т. I, стр. 42).
Гёте становится тем "невозмутимым олимпийцем, который внушил такое почитание потомству, в то время как многие современники не узнавали в нем прежнего преданного и отзывчивого человека" (id., стр. 417)». (И.И. Мечников «Этюды оптимизма»).
У Тургенева мы читаем нечто похожее. По его словам, Гете
«преспокойно позволял обожать себя… Первым и последним словом, альфой и омегой всей его жизни было, как у всех поэтов, его собственное я… Понятно, почему Гёте, под старость, мог не шутя почитать себя Юпитером Олимпийским…».
И еще одно замечание о Гете, брошенное вскользь, но очень показательное: «…его современники и друзья (если только у Гёте могли быть друзья)…». Все эти слова в равной степени относится и к Фаусту вслед за его создателем.
Мечников чуть ли не с научной точки зрения в своей работе, посвященной Гете раскрывает истоки такого мироощущения и превращения юного Гете - скептика и пессимизма - в несклоняемого оптимиста, каким он стал к зрелым годам:
«Страх ожидающих нас бедствий, которых мы не можем избежать, делает жизнь невыносимой. Такое душевное состояние Фауста очень напоминает вечный страх перед чем-нибудь у Шопенгауэра.
…
"Не лучше ли покончить с таким существованием и лишить себя жизни, рискуя даже впасть в небытие?" - спрашивает себя Фауст.
…
Он выходит на улицу, смешивается с толпой, старается рассеяться среди людей… Здесь Фауст произносит свой знаменитый монолог, над которым ломали себе голову и потратили море чернил его комментаторы».
«Тебе знакомо лишь одно стремленье,
Другое знать - несчастье для людей.
Ах, две души живут в больной груди моей,
Друг другу чуждые, - и жаждут разделенья!
Из них одной мила земля -
И здесь ей любо, в этом мире,
Другой - небесные поля,
Где тени предков, там, в эфире».
«Во всемирной литературе нет лучшего поэтического выражения человеческой дисгармонии, чем в этом монологе о душевной двойственности.
…
Фауст доходит до такого состояния, что обращается к "духу отрицания", к тому, которого называют "греховным" и "злым".
…
Фауст прибегает к одному из советов Броун-Секара [французский медик, полагавший, что принятие в той или иной форме препаратов на основании половых клеток, оздоравливает организм и подымает жизненный тонус организма]. Мозговое переутомление, вызванное усиленными занятиями, препятствует продолжению их.
…
Мозг отказывается работать, а слепой инстинкт, в форме мечты, подсказывает, что организм обладает чем-то, могущим усилить умственную деятельность. Только это "нечто" считается греховным, и нужна большая отвага, чтобы отрешиться от всяких колебаний. Но жизнь не в жизнь без этого греха; поэтому остается один выбор: смерть или любовь. И Фауст останавливается на последней.
Точно так же, как роман Гёте с Фредерикой, так и роман Фауста с Маргаритой кончается печально, даже более чем печально». (И.И. Мечников «Этюды оптимизма»).
В этом пути обретения «оптимизма», а я бы говорил о высочайшем безразличии к другим как его основе, отчетливо видны многие те начала, которые соотносятся с «принципами» Модерна, о которых сказал мой товарищ. Тут тебе и крайняя индивидуализация - общество помочь найти выход из тупика не может. Фауст, как было сказано вообще не интересуется обществом, для него его нет. Задавшись вопросом, отчего человек несчастен волей неволей приходишь к ответу - в силу того, что он таков как есть. Ему дан разум постигать, но не дано сил изменять мир. И тут же мы видим следующий принцип Модерна - безутешителность - человеческое начало бессильно обрести счастье. И Фауст вместе с ним.
« "Фауст" (мы говорим о первой части) разделяется в наших глазах на две половины: первая представляет зрелище вечной, внутренней борьбы личного духа; в другой разыгрывается перед нами трагикомедия любви. В обеих видим человека, который без веры в счастие стремится к нему. И что ж? Ни собственные убеждения, ни близость другого существа, ни знание, ни любовь, ничто не может заставить его сказать мгновению: "Не улетай! ты так прекрасно...» (И. С. Тургенев «Фауст, трагедия, соч. Гёте»).
Критики Гете, сравнивая его с Шиллером, упрекали его произведения в том, что, несмотря на пламенность сказанных Гете слов, они не зажигают читателя, не родят в человеке стремления к действию. И все потому, что «Гёте, который был Фауст и Фауст который был Гёте» - биограф Гете Бельшевский - творили и свершали только ради самих себя. Я начал этот текст с высказывания Гете о религии. В ней по существу выражена важнейшая константа Модерна - безутешительность человеческого бытия. Да, остается место некому «утешению» со стороны прогресса. Но... Фауст (в котором Гете) отвергает и этот способ оправдания человеческой деятельности. Покончить с собой Фауст хочет именно от осознания что разум (наука) неспособны сделать Человека настоящим творцом и хозяином своей судьбы.
И кстати, самой науке Гете служил очень опосредовано. В студенческие годы он тяготился естественными науками, предпочитая им поэзию. А период пребывания на министерских должностях, Гете обращался к ней лишь как к средству решения своих задач чиновника. Гете был великим человеком, и потому даже такое обращение позволило ему внести вклад в науку. Но все же говорить о нем, как о служителе науки вряд ли можно. Все, то же самое относится и к Фаусту.
Модерн, отвергнув утешение божественное, предложил сперва в качестве такового труд. Но ко времени творческой активности Гете утешительность и метафизичность труда - стала также проблематизироваться. Европа переживала череду контрреволюций. В противовес протестантскому аскетизму возрождается аристократический гедонизм. Святость труда проблематизируется. Мы видим это и в Фаусте, который отвергает, труд как служение людям. Он высмеивает медицинские заслуги отца. В сценах с Императором Гете высмеивает и государственное служение. И на предположение Мефистофеля, что очередным увлечением Фауста станет забота о людях, он отвечает решительным отказом, наполненным сарказмом в адрес рода человеческого. При этом труд как таковой еще воспевается Гете и Фаустом. Но направленность усилий труда не человек и не общество, а самоудовлетворение.
Фауст и бюргерство.
Снова обращусь к словам Тургенева:
«Мы назвали "Фауста" эгоистическим произведением... но могло ли быть оно иначе? Гёте, этот защитник всего человеческого, земного, этот враг всего ложно-идеального и сверхъестественного, первый заступился за права - не человека вообще, нет - за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры и что при всей неразрешимости собственных сомнений, при всей бедности верований и убеждений человек имеет право и возможность быть счастливым и не стыдиться своего счастия. Фауст не погиб же…». (И. С. Тургенев «Фауст, трагедия, соч. Гёте»).
Не погиб и более того, оправдан Богом! Но об этом ниже. Тут же важно выделить право на величие в рамах обывательского ограниченного мирка, которое обосновал в «Фаусте» Гете.
Я думаю, это одна из тех черт «Фауста», которая и позволяет говорить об идейной близости Гете и бюргерства. Ученый, ли ты, мясник ли - не суть важно, если ты сам определяешь что для тебя истинно благо и наполнено величием. Ты сам мерка всему этому.
А еще неважно то, как ты достигаешь объявленного самим тобой величия. Кого и что ты приносишь в жертву этому служению по существу самому себе. Даже в любви ты служишь тому же кумиру - своему я. Любовная история с Маргаритой Гретхен, которая глубоко автобиографичная для Гете, иллюстрирует именно этот предельный эгоизм.
«… Я шел, чтоб насладиться,-
Пришел - и сердце грёзами томится!…»
Казалось бы, в Фаусте начинает звучать что-то большее, чем похоть. Но вот черт говорит ему, что путь к обладанию Маргаритой лежит через обман и Фауст демонстрирует все тоже желание обладать любой ценой:
«Итак, скорей! Что толку в болтовне?
Будь прав хоть потому, что нужно это мне!»
Фауст в этой страсти предельно эгоистичен:
«За разговором Фауста с Гретхен о религии следует ее падение... и вот - всё кончено... Гретхен сокрушается под бременем своего горя, а Фауст отправляется на Брокен, где с ним разговаривают разные аллегорические лица…
…
Гретхен, этот бедный, глупый, обманутый ребенок, в этой сцене [в тюремной камере] не в тысячу ли раз выше умного Фауста…
…
Гретхен можно сравнить с Офелией; но Гамлет, разрушив ее, разрушается сам, между тем как в начале второй части трагедии Гёте мы видим Фауста спокойно отдыхающего весной на траве, под пение сильфов, и вполне позабывшего всё свое прошедшее. Ему теперь не до бедной и простой девушки вроде Гретхен... он мечтает о Елене...» (И. С. Тургенев «Фауст, трагедия, соч. Гёте»).
Не смотря на эту очевидность, многие критики бодро оправдывают Фауста, тем, что такому уму было бы тесно в семейном, мещанском мирку. Мол, через такую страсть, он освободился от уныния порожденной осознанием собственной ничтожности. Мол, «животное начало - инстинкты- подсказали» Фаусту, как выйти из этого мировоззренческого тупика. По костям и ценой крови. И что примечательно и важно - в союзе с античеловеческим началом.
(продолжение публикации доклада - завтра)