Железные дороги Невервилля
В первую очередь, хочу несколько извинится
Я тут подумал - дай продолжу славные невервилльские игры, раз конкурс кончился.
Как-то так засел - и в общем в два раза превысил лимит знаков. Да и не во всех местах в настроение заданной песни попал. И ваще. Меня б дисквалифицировать надо. Но у нас таких правил нет, и я совершенно безнаказанный такой.
- Ты подумал, Док?
- Я… еще не решил.
- Боже мой, Док, да что тут решать! - нервно воскликнул мистер Лоу. - Ты нужен нам. Ты нужен городу - точнее, твоя станция. Если с тобой что случится… В общем, соглашайся.
- Я очень хотел бы согласиться, Эллис. Не надо уговаривать. Но что-то мешает… Что-то… Наверное, просто боюсь…
- Да чего бояться? Есть много способов стать бессмертным. Найдем самый безболезненный. Нужно только твое согласие.
Не дождавшись ответа, Лоу пообещал, что зайдет вечером, и рванул дальше по делам. В неспокойное время Невервилля помощник шерифа крутился, как белка в колесе.
…
Док Викери и железнодорожная станция всегда были одним целым. Сколько себя помнят старожилы города - от миссис Сейфирд, Царствие ей Небесное, до папаши Чинаски: всю их жизнь, с самого детства, Док Викери сидел за кассой на вокзале. Звонко щелкал ее золоченным рычагом. Пробивал билеты. С доброй улыбкою желал счастливого пути. И кажется… кажется, уже тогда его волосы были припорошены седым снегом.
Но что удивительно, Док Викери почти не пользовался своими же услугами.
Док остановился, подумал, затем присел на краешек кресла. В зале ожидания было пусто, до прихода следующего ночного поезда было не меньше двух часов. Он еще успеет домести пол, и так сверкающий уютной чистотой. А пока - пока он может немного посидеть здесь, среди старых друзей. Средь старинной лепнины, скрипящих стульев, начищенных латунных дверных ручек, слушая громкое тиканье резных ходиков из своей комнатушки.
И вспомнить, сколько же раз он, зажимая в кулаке билет, поднимался в вагон поезда и покидал родной город.
Первый раз - когда он в детстве сбежал из дома и добрался поездом до Талсы. Здесь снималось кино. И не просто кино. Кино об Уайатте Эрпе.
Док никогда не забудет, как увидел двух сидящих за столиком в открытом кафе мужчин. Один был уже стариком, его лицо было сурово и изборождено морщинами, а голос хриплым. Второй был молод, весь вид его дышал светлой свежестью и обаянием. Они попивали себе вино и смеялись над какой-то шуткой - старик словно каркал, и плескался в его рюмке темно-красный рубин. Второй же смеялся легко и звонко, откинув голову и хватаясь рукой за светлые кудри.
Оба были из мира легенд и мифов. Но один - из старого мира, запорошенного золотым песком и оглохшего от пальбы из кольтов. А второй - из мира, покрытого белым порошком и звучащего стрекотанием камер.
Они были одним человеком. Уайаттом Эрпом.
Он поднялся тогда к ним по скрипящим ступеням и протянул свой билет. Старик недоуменно посмотрел на молодого собеседника. Тот лукаво улыбнулся.
- Это к тебе, Уайатт. Ко мне пока рановато.
И старик неловко расписался на потрепанном клочке бумаги.
- Спроси, кому пишешь, - подсказал парень, и пригубил вино.
- Как зовут? - смущенно спросил старик у мальчонки.
- Д…Док, - пролепетал Док. - Док Викери.
- Док… Знавал я одного Дока… Смотри, не повтори его судьбу, - старик, усмехнувшись, аккуратно вписал имя на бумажку.
…
Док вздохнул, и извлек из внутреннего кармана синей железнодорожной формы бумажник. В нем до сих пор лежал тот билет с оборванным корешком. На нем, поверх потускневших цифр цены и времени прибытия, красовались две твердые, словно напечатанные, буквы. Руки у Эрпа не дрожали никогда.
До самой смерти. Второй раз Док ездил в Додж-сити, когда был постарше. Он, паренек с волосами цвета седого снега стоял в тот холодный, промозглый день среди толпы, и в его зрачках отражалось неподдельное горе, свинцовое небо, мрачная процессия. Впереди нее шло несколько человек. А на их плечах покоился гроб. Среди них Док заметил молодого человека, что когда-то пил вино рядом с Уайатом Эрпом. Он уже не светился радостью и искрящимся смехом. Молча смотрел на дорогу перед собой, поддерживая порозовевшей от утреннего холода рукой тяжкий груз. Он знал, что нес тогда на кладбище часть себя.
А Док сейчас знал, что через несколько лет этого веселого парня найдут в его шикарном гостиничном номере. Уткнувшимся лицом в горку белого снега, рассыпанного на стеклянном столе.
Когда же был третий раз? На ярмарку в Талсе Док добирался с друзьями на попутках… С Джеймсом Райаном, Дугласом Сполдингом… и с Мэри Энн.
…
Ах да. Третий раз. На вокзале было необыкновенно шумно, народу здесь было столько, сколько за всю историю станции не бывало. Если не считать, конечно, золотое время Золотой Лихорадки. Правда, сейчас повод был не столь светлым…
Док Викери не слышал всей этой суеты. Он смотрел в голубые глаза Мэри Энн, держал ее руки, чувствовал только ее запах, наслаждался свежим лицом, словно сошедшим с яркой пин-ап рекламы огуречного лосьона.
И знал, что то же делает она. Не замечает на нем формы, не слышит перекличку солдат у соседнего вагона, не чувствует ядовитый запах смерти, запах сырых окопов, запах гнилого пота на коже, где шебуршатся вши и сочатся кровью язвы. Наслаждается его молодым лицом, словно сошедшим с рекламы нового бутика Кэри Гранта.
В тот день Док Викери покинул невервилльскую станцию на очень долгое время.
Потом он вновь воспользовался поездом, сидел в скрипящем, словно живом, вагоне, вздрагивал вместе с ним на переездах и стрелках. Глядел за мутное, немытое стекло на бесконечные прерии. И словно из-за темных пятен на этом стекле, казалось, что там, на теплом песке, стоит Джеймс Райан. И Билли Пилигрим. И капитан Питт. Парни из роты Изи.
Стоят и глядят на проходящий поезд. На темные окна. В его глаза. В один глаз. Второй давно был не его, а лишь холодной стекляшкой.
Согреть ее мог только поцелуй Мэри Энн.
…
Был еще один раз, когда он пользовался поездом с Невервилльской станции. Он пользовался ей не один.
Поезд нес их от деревянной платформы, на который столпились друзья и семьи. Нес их в Нью-Йорк, на свадебное путешествие. Они обожающе смотрели друг другу в глаза (для нее оба его глаза были настоящими), сплетались в поцелуе, а в мечтах предавались любви.
В Нью-Йорке Док встретил на вокзале старого друга, Дугласа Сполдинга. Они вместе росли, вместе играли и бегали по улицам за странным мороженщиком с заячьей губой. Вместе пили утреннюю росу на золотых одуванчиках. Затем они вместе бежали по горячему от солнца и жаркого от обстрела пляжу в Нормандии, придерживая каски, вместе вжимались лицом в колючий снег в Арденнах, вместе, стискивая зубы и стараясь не зажмуриваться, стреляли очередями в живых людей.
Они встретились снова в Нью-Йорке. Дуг был в темном пальто и старомодной фетровой шляпе. На вечно загорелой щеке отпечатался шрам войны.
- Как вечное напоминание о прошедшем кошмаре, - сказал Док.
- Война - не сон, - покачал головой Дуг. - Для меня она еще не кончилась.
Он нисколько не удивился, узнав, что Док женился на Мэри Энн, и, поздравив, пригласил их в неплохое кафе. Вместе они отлично провели день. Дуг был все так же весел, все так же отчаянно прекрасен, как тогда, давным-давно, в детстве... Когда они вместе носились по бесконечным полям, по золотым прериям, по тенистым лесам, когда чувствовали, что они живы, а изнутри располняло какое-то неведомое, широкое чувство. Казалось, они сошли тогда с ума, а с возрастом сходил с ума мир вокруг...
Затем Дуга позвали к телефону. Он извинился и поднялся из-за стола. Подошел к трубке, висевшей у широкого окна, в которое устало светило закатное солнце. И в это окно с улицы стреляли из автоматов несколько человек. Разрядив все магазины, они бросились в машину и скрылись в лабиринте-паутине нью-йоркских улиц.
Дуглас выжил. Но теперь Док понимал, что тот имел в виду, говоря о войне. Он видел это в его глазах на бледном, осунувшемся лице, когда навещал в больнице. Дуга охраняли мрачные исполины в пиджаках с оттопыренными карманами. Дуглас посмотрел тогда на Дока и спросил:
- Ты ведь поможешь мне отомстить за эти гребанные дырки?
Док покачал головой. Он сделал выбор, закончил свою войну. И Сполдинг это понял. Откинулся на подушку и замолчал. Больше Док никогда не видел Дугласа Сполдинга.
…
Чета Викери скоро покинула Нью-Йорк. Они постарались выкинуть из головы все, кроме любви. Только горячая, как песок пляжа Омаха, вечная, как миф об Уайате Эрпе, отчаянная, как детский взгляд Дугласа Сполдинга... Одна любовь, до самого возвращения домой.
Поезд до станции Невервиль тоже немало знал о любви. И он изо всех сил пытался спасти ее, когда под колесами обрушился дряхлый мост. Заскрипев всеми сочленениями, он взвыл гудком последний раз и рухнул на дно. Он переломал все деревянные ребра, он свернул все металлические мышцы, пытаясь уберечь влюбленную пару от страшного удара.
Но не смог.
Это был последний раз, когда Док Викери пользовался поездом. С той поры он никогда больше не выходил из старого здания вокзала Невервилля. Лишь вытирал деревянные полы, начищал латунные ручки, звонко щелкал рычагом кассы и с доброй улыбкою желал счастливого пути. Он делал это искренне. И надеялся, что его пожелание поможет людям достичь своей цели. Что под их ногами не разверзнется бездна, как однажды случилось с ним.
…
И вот теперь начинается новая война. И великодушный мистер Эллис Лоу предлагал ему бессмертие. Ведь без него, без Дока Викери станция будет уже не той. А Невервиллю нужна станция. Это стратегия.
Док Викери, кряхтя, поднялся со стула и вновь взялся за швабру. Бессмертие? Неплохая идея. Но теперь он вспомнил, что пользовался поездом от Невервилля всего четыре раза. А четыре - это неровное, неудобное число.
Снаружи вдруг раздались приглушенные крики, затем два хлопка. Док насторожился. Кажется, слышно голос Эллиса Лоу…
Он повернулся к двери. В нее влетел человек, в руках у него было ружье. Док не успел ничего разобрать, как грохот войны вдруг оглушил его, а яркий, как сама любовь, свет, застил его глаза. Из ослабших рук выпала швабра.
…
Он вышел на перрон. В черных небесах слабо светили звезды. Словно далекие семафоры неизведанных путей. Док вдохнул ночной воздух прерии. Узнал запах - запах своего детства.
У перрона стоял поезд. Черный, поблескивающий луной, незнакомый - явно не из депо Талсы.
Перед ним открылись двери вагона, в глаза ударил свет, и Викери не мог разобрать, кто его встречает. Но он узнал голос.
- Здравствуй, Док. Ты последовал моему совету. Не повторил судьбу своего тезки. Садись… я вас познакомлю… Но сначала дай-ка проверю билет.
Док дрожащей рукой вытянул мятый, старый клочок бумаги и протянул его силуэту. На глаза его навернулись слезы. Он наконец разобрал в силуэте во дверях вагона высокого человека со стетсоном и в бесформенном пыльнике.
- Все верно, - тепло ответил хриплый голос. - Можешь ехать.
И Док Викери поднялся в вагон. Его уже ждали. Давно и терпеливо - в этом вагоне не имеет значения время. У поезда никогда не было времени прибытия и отбытия. Но он никогда не опаздывал.
В вагоне-ресторане его встретили приветствиями и улыбками второй, молодой Уайат Эрп, Джеймс Райан, Билл Пилигримм, парни из роты «Изи», и даже капитан Питт, и Дуглас Сполдинг.
И Мэри Энн.
- Дайте молодым запереться в купе,ребята, - хмыкнул кто-то из-за углового столика. Неизвестно как, но Док сразу узнал в этом человеке другого Дока - Дока Холлидэя. Он лукаво подмигнул, и Док Викери тут же почувствовал, что действительно молод. И хотя волосы по-прежнему седы, какими были с самого детства, зато глазницу уже не морозит крашеная стекляшка. Он чувствовал это.
И что никогда не было той железнодорожной аварии на мосту через Совиный ручей, нет, не было никогда стрельбы в кафе «Мальтийский сокол», никогда не ел снег во время адовых обстрелов в Арденнах. Все будто написано, снято, сделано про него, но не с ним.
А были только он и Мэри Энн. И будут теперь всегда.
...
Эллис Лоу стоял на пустом перроне и глядел вдаль уходящему поезду. Из дверей зала ожидания за его спиной был слышен шум, скрежет сдвигаемых стульев и шорох волочащихся по полу тел.
- Долбанные ублюдки, - пробормотал Лоу неизвестно о ком. Сплюнул с перрона. Затем заметил, что на его глазах рельсы станции Невервилль покрывались рыжим налетом. Шпалы гнили и темнели. Провода на телеграфных столбах обвисали. Перрон под ногами угрожающе заскрипел.
- Эх, если б он согласился пораньше, - пожалел Лоу, и велел покинуть станцию немедленно. За спинами уходящих людей здание вокзала медленно покосилось, окна ослепли, перекрытия устало прогнулись под собственным весом.
А затем станция Невервилля исчезла навсегда.
Из глубин прерий, с занесенных золотым песком и белым снегом рельс, донесся слабый гудок поезда. Он был похож на колыбельную.
Я тут подумал - дай продолжу славные невервилльские игры, раз конкурс кончился.
Как-то так засел - и в общем в два раза превысил лимит знаков. Да и не во всех местах в настроение заданной песни попал. И ваще. Меня б дисквалифицировать надо. Но у нас таких правил нет, и я совершенно безнаказанный такой.
- Ты подумал, Док?
- Я… еще не решил.
- Боже мой, Док, да что тут решать! - нервно воскликнул мистер Лоу. - Ты нужен нам. Ты нужен городу - точнее, твоя станция. Если с тобой что случится… В общем, соглашайся.
- Я очень хотел бы согласиться, Эллис. Не надо уговаривать. Но что-то мешает… Что-то… Наверное, просто боюсь…
- Да чего бояться? Есть много способов стать бессмертным. Найдем самый безболезненный. Нужно только твое согласие.
Не дождавшись ответа, Лоу пообещал, что зайдет вечером, и рванул дальше по делам. В неспокойное время Невервилля помощник шерифа крутился, как белка в колесе.
…
Док Викери и железнодорожная станция всегда были одним целым. Сколько себя помнят старожилы города - от миссис Сейфирд, Царствие ей Небесное, до папаши Чинаски: всю их жизнь, с самого детства, Док Викери сидел за кассой на вокзале. Звонко щелкал ее золоченным рычагом. Пробивал билеты. С доброй улыбкою желал счастливого пути. И кажется… кажется, уже тогда его волосы были припорошены седым снегом.
Но что удивительно, Док Викери почти не пользовался своими же услугами.
Док остановился, подумал, затем присел на краешек кресла. В зале ожидания было пусто, до прихода следующего ночного поезда было не меньше двух часов. Он еще успеет домести пол, и так сверкающий уютной чистотой. А пока - пока он может немного посидеть здесь, среди старых друзей. Средь старинной лепнины, скрипящих стульев, начищенных латунных дверных ручек, слушая громкое тиканье резных ходиков из своей комнатушки.
И вспомнить, сколько же раз он, зажимая в кулаке билет, поднимался в вагон поезда и покидал родной город.
Первый раз - когда он в детстве сбежал из дома и добрался поездом до Талсы. Здесь снималось кино. И не просто кино. Кино об Уайатте Эрпе.
Док никогда не забудет, как увидел двух сидящих за столиком в открытом кафе мужчин. Один был уже стариком, его лицо было сурово и изборождено морщинами, а голос хриплым. Второй был молод, весь вид его дышал светлой свежестью и обаянием. Они попивали себе вино и смеялись над какой-то шуткой - старик словно каркал, и плескался в его рюмке темно-красный рубин. Второй же смеялся легко и звонко, откинув голову и хватаясь рукой за светлые кудри.
Оба были из мира легенд и мифов. Но один - из старого мира, запорошенного золотым песком и оглохшего от пальбы из кольтов. А второй - из мира, покрытого белым порошком и звучащего стрекотанием камер.
Они были одним человеком. Уайаттом Эрпом.
Он поднялся тогда к ним по скрипящим ступеням и протянул свой билет. Старик недоуменно посмотрел на молодого собеседника. Тот лукаво улыбнулся.
- Это к тебе, Уайатт. Ко мне пока рановато.
И старик неловко расписался на потрепанном клочке бумаги.
- Спроси, кому пишешь, - подсказал парень, и пригубил вино.
- Как зовут? - смущенно спросил старик у мальчонки.
- Д…Док, - пролепетал Док. - Док Викери.
- Док… Знавал я одного Дока… Смотри, не повтори его судьбу, - старик, усмехнувшись, аккуратно вписал имя на бумажку.
…
Док вздохнул, и извлек из внутреннего кармана синей железнодорожной формы бумажник. В нем до сих пор лежал тот билет с оборванным корешком. На нем, поверх потускневших цифр цены и времени прибытия, красовались две твердые, словно напечатанные, буквы. Руки у Эрпа не дрожали никогда.
До самой смерти. Второй раз Док ездил в Додж-сити, когда был постарше. Он, паренек с волосами цвета седого снега стоял в тот холодный, промозглый день среди толпы, и в его зрачках отражалось неподдельное горе, свинцовое небо, мрачная процессия. Впереди нее шло несколько человек. А на их плечах покоился гроб. Среди них Док заметил молодого человека, что когда-то пил вино рядом с Уайатом Эрпом. Он уже не светился радостью и искрящимся смехом. Молча смотрел на дорогу перед собой, поддерживая порозовевшей от утреннего холода рукой тяжкий груз. Он знал, что нес тогда на кладбище часть себя.
А Док сейчас знал, что через несколько лет этого веселого парня найдут в его шикарном гостиничном номере. Уткнувшимся лицом в горку белого снега, рассыпанного на стеклянном столе.
Когда же был третий раз? На ярмарку в Талсе Док добирался с друзьями на попутках… С Джеймсом Райаном, Дугласом Сполдингом… и с Мэри Энн.
…
Ах да. Третий раз. На вокзале было необыкновенно шумно, народу здесь было столько, сколько за всю историю станции не бывало. Если не считать, конечно, золотое время Золотой Лихорадки. Правда, сейчас повод был не столь светлым…
Док Викери не слышал всей этой суеты. Он смотрел в голубые глаза Мэри Энн, держал ее руки, чувствовал только ее запах, наслаждался свежим лицом, словно сошедшим с яркой пин-ап рекламы огуречного лосьона.
И знал, что то же делает она. Не замечает на нем формы, не слышит перекличку солдат у соседнего вагона, не чувствует ядовитый запах смерти, запах сырых окопов, запах гнилого пота на коже, где шебуршатся вши и сочатся кровью язвы. Наслаждается его молодым лицом, словно сошедшим с рекламы нового бутика Кэри Гранта.
В тот день Док Викери покинул невервилльскую станцию на очень долгое время.
Потом он вновь воспользовался поездом, сидел в скрипящем, словно живом, вагоне, вздрагивал вместе с ним на переездах и стрелках. Глядел за мутное, немытое стекло на бесконечные прерии. И словно из-за темных пятен на этом стекле, казалось, что там, на теплом песке, стоит Джеймс Райан. И Билли Пилигрим. И капитан Питт. Парни из роты Изи.
Стоят и глядят на проходящий поезд. На темные окна. В его глаза. В один глаз. Второй давно был не его, а лишь холодной стекляшкой.
Согреть ее мог только поцелуй Мэри Энн.
…
Был еще один раз, когда он пользовался поездом с Невервилльской станции. Он пользовался ей не один.
Поезд нес их от деревянной платформы, на который столпились друзья и семьи. Нес их в Нью-Йорк, на свадебное путешествие. Они обожающе смотрели друг другу в глаза (для нее оба его глаза были настоящими), сплетались в поцелуе, а в мечтах предавались любви.
В Нью-Йорке Док встретил на вокзале старого друга, Дугласа Сполдинга. Они вместе росли, вместе играли и бегали по улицам за странным мороженщиком с заячьей губой. Вместе пили утреннюю росу на золотых одуванчиках. Затем они вместе бежали по горячему от солнца и жаркого от обстрела пляжу в Нормандии, придерживая каски, вместе вжимались лицом в колючий снег в Арденнах, вместе, стискивая зубы и стараясь не зажмуриваться, стреляли очередями в живых людей.
Они встретились снова в Нью-Йорке. Дуг был в темном пальто и старомодной фетровой шляпе. На вечно загорелой щеке отпечатался шрам войны.
- Как вечное напоминание о прошедшем кошмаре, - сказал Док.
- Война - не сон, - покачал головой Дуг. - Для меня она еще не кончилась.
Он нисколько не удивился, узнав, что Док женился на Мэри Энн, и, поздравив, пригласил их в неплохое кафе. Вместе они отлично провели день. Дуг был все так же весел, все так же отчаянно прекрасен, как тогда, давным-давно, в детстве... Когда они вместе носились по бесконечным полям, по золотым прериям, по тенистым лесам, когда чувствовали, что они живы, а изнутри располняло какое-то неведомое, широкое чувство. Казалось, они сошли тогда с ума, а с возрастом сходил с ума мир вокруг...
Затем Дуга позвали к телефону. Он извинился и поднялся из-за стола. Подошел к трубке, висевшей у широкого окна, в которое устало светило закатное солнце. И в это окно с улицы стреляли из автоматов несколько человек. Разрядив все магазины, они бросились в машину и скрылись в лабиринте-паутине нью-йоркских улиц.
Дуглас выжил. Но теперь Док понимал, что тот имел в виду, говоря о войне. Он видел это в его глазах на бледном, осунувшемся лице, когда навещал в больнице. Дуга охраняли мрачные исполины в пиджаках с оттопыренными карманами. Дуглас посмотрел тогда на Дока и спросил:
- Ты ведь поможешь мне отомстить за эти гребанные дырки?
Док покачал головой. Он сделал выбор, закончил свою войну. И Сполдинг это понял. Откинулся на подушку и замолчал. Больше Док никогда не видел Дугласа Сполдинга.
…
Чета Викери скоро покинула Нью-Йорк. Они постарались выкинуть из головы все, кроме любви. Только горячая, как песок пляжа Омаха, вечная, как миф об Уайате Эрпе, отчаянная, как детский взгляд Дугласа Сполдинга... Одна любовь, до самого возвращения домой.
Поезд до станции Невервиль тоже немало знал о любви. И он изо всех сил пытался спасти ее, когда под колесами обрушился дряхлый мост. Заскрипев всеми сочленениями, он взвыл гудком последний раз и рухнул на дно. Он переломал все деревянные ребра, он свернул все металлические мышцы, пытаясь уберечь влюбленную пару от страшного удара.
Но не смог.
Это был последний раз, когда Док Викери пользовался поездом. С той поры он никогда больше не выходил из старого здания вокзала Невервилля. Лишь вытирал деревянные полы, начищал латунные ручки, звонко щелкал рычагом кассы и с доброй улыбкою желал счастливого пути. Он делал это искренне. И надеялся, что его пожелание поможет людям достичь своей цели. Что под их ногами не разверзнется бездна, как однажды случилось с ним.
…
И вот теперь начинается новая война. И великодушный мистер Эллис Лоу предлагал ему бессмертие. Ведь без него, без Дока Викери станция будет уже не той. А Невервиллю нужна станция. Это стратегия.
Док Викери, кряхтя, поднялся со стула и вновь взялся за швабру. Бессмертие? Неплохая идея. Но теперь он вспомнил, что пользовался поездом от Невервилля всего четыре раза. А четыре - это неровное, неудобное число.
Снаружи вдруг раздались приглушенные крики, затем два хлопка. Док насторожился. Кажется, слышно голос Эллиса Лоу…
Он повернулся к двери. В нее влетел человек, в руках у него было ружье. Док не успел ничего разобрать, как грохот войны вдруг оглушил его, а яркий, как сама любовь, свет, застил его глаза. Из ослабших рук выпала швабра.
…
Он вышел на перрон. В черных небесах слабо светили звезды. Словно далекие семафоры неизведанных путей. Док вдохнул ночной воздух прерии. Узнал запах - запах своего детства.
У перрона стоял поезд. Черный, поблескивающий луной, незнакомый - явно не из депо Талсы.
Перед ним открылись двери вагона, в глаза ударил свет, и Викери не мог разобрать, кто его встречает. Но он узнал голос.
- Здравствуй, Док. Ты последовал моему совету. Не повторил судьбу своего тезки. Садись… я вас познакомлю… Но сначала дай-ка проверю билет.
Док дрожащей рукой вытянул мятый, старый клочок бумаги и протянул его силуэту. На глаза его навернулись слезы. Он наконец разобрал в силуэте во дверях вагона высокого человека со стетсоном и в бесформенном пыльнике.
- Все верно, - тепло ответил хриплый голос. - Можешь ехать.
И Док Викери поднялся в вагон. Его уже ждали. Давно и терпеливо - в этом вагоне не имеет значения время. У поезда никогда не было времени прибытия и отбытия. Но он никогда не опаздывал.
В вагоне-ресторане его встретили приветствиями и улыбками второй, молодой Уайат Эрп, Джеймс Райан, Билл Пилигримм, парни из роты «Изи», и даже капитан Питт, и Дуглас Сполдинг.
И Мэри Энн.
- Дайте молодым запереться в купе,ребята, - хмыкнул кто-то из-за углового столика. Неизвестно как, но Док сразу узнал в этом человеке другого Дока - Дока Холлидэя. Он лукаво подмигнул, и Док Викери тут же почувствовал, что действительно молод. И хотя волосы по-прежнему седы, какими были с самого детства, зато глазницу уже не морозит крашеная стекляшка. Он чувствовал это.
И что никогда не было той железнодорожной аварии на мосту через Совиный ручей, нет, не было никогда стрельбы в кафе «Мальтийский сокол», никогда не ел снег во время адовых обстрелов в Арденнах. Все будто написано, снято, сделано про него, но не с ним.
А были только он и Мэри Энн. И будут теперь всегда.
...
Эллис Лоу стоял на пустом перроне и глядел вдаль уходящему поезду. Из дверей зала ожидания за его спиной был слышен шум, скрежет сдвигаемых стульев и шорох волочащихся по полу тел.
- Долбанные ублюдки, - пробормотал Лоу неизвестно о ком. Сплюнул с перрона. Затем заметил, что на его глазах рельсы станции Невервилль покрывались рыжим налетом. Шпалы гнили и темнели. Провода на телеграфных столбах обвисали. Перрон под ногами угрожающе заскрипел.
- Эх, если б он согласился пораньше, - пожалел Лоу, и велел покинуть станцию немедленно. За спинами уходящих людей здание вокзала медленно покосилось, окна ослепли, перекрытия устало прогнулись под собственным весом.
А затем станция Невервилля исчезла навсегда.
Из глубин прерий, с занесенных золотым песком и белым снегом рельс, донесся слабый гудок поезда. Он был похож на колыбельную.