День Кулинарных Приключений в Заповеднике Сказок
ТЩЕТА ВСЕГО СУЩЕГО
Кончался еще один февральский день - когда вечером уже не можешь вспомнить утро. В доме было холодно, и ничто не могло этому помочь - даже включенный с утра до вечера масляный обогреватель не менял дела, невзирая на безумные киловатты, которые без конца наматывал электросчетчик. Арина зарылась в подушки и одеяла, высунув наружу озябший красный нос, и так и жила, вылезая из этого своего логова только в случае совсем уж крайней необходимости. Что с ней творилось - ни один доктор не мог понять, но чувствовала она себя все хуже и хуже, кашляла все сильнее и сильнее, и что ни вечер, температура ползла все выше и выше. Добрые друзья приносили ей лекарства, лимон, малину, имбирь, мед и неизвестно что еще, но эффект от этого был невеликий, а если сказать честно - то вообще никакого. Хворь, начавшаяся с безобидного насморка, набирала силы, и похоже, дело было не в том, что не работали лекарства - а в чем-то другом. Возможно, в тщете всего сущего. Арина не могла вспомнить,что бы ее порадовало за последнюю пару месяцев.
Примерно в семь вечера, когда уже совсем смерклось, раздался телефонный звонок. Арина неохотно взяла трубку телефона: ей не хотелось ни с кем общаться, а приходилось, потому что было неловко расстраивать друзей и родственников. На самом деле, вопрос о том, чего ей хотелось - был тем самым коварным вопросом на засыпку, который, видимо, и должны были бы разрешить доктора, если бы их занимались непосредственно Ариной, а не ее болячками. Но докторов интересовали показания температуры, анализы крови, цифры замеров давления, и прочая больничная дребедень. Вопрос же о том, кто должен был заниматься Ариной, был еще более любопытным. Вроде бы у нее была толпа друзей, довольно много родни, и даже жених - впрочем, она не была уверена, точно ли он жених, хоть и позволяла ему так считать. Но она тоже интересовала их как-то не так, как ей хотелось бы, и может быть, это была ее вина - ей не удалось рассказать миру, как именно она должна его интересовать.
На сей раз ей звонила ее ближайшая подруга Аня.
- Как дела? - спросила она бодрым голосом.
От бодрых голосов Аринино настроение портилось еще больше. Они как бы призывали ее вылезать из болезни, где она как-никак, но прижилась, пустила корни в свои подушки и одеяла, и создала свой маленький уют - пусть хворый, но хоть какой-то, где не было пронизывающего холода неопрятной комнаты с плохо работающим обогревателем.
- Да ничего, - промямлила Арина в ответ.
- Ну так молодцом! - воскликнула подруга Аня. - Еще немножко, и наступит май. Мы с тобой поедем за город, на дачу, настрогаем там салат из помидоров с луком, усядемся на солнышке в гамаке и будет благодать. Договорились?
- Договорились, - слабо улыбнулась Арина в трубку.
Дала отбой, положила трубку на стул у постели, и вдруг заревела неожиданными и горькими слезами. Ей так явственно представилась Анькина дача, ее желтенький веселый домик с кружевными занавесками, где на маленькой летней кухне они лепили голубцы с Анькиной мамой, и выковыривали косточки из вишен, чтобы получилось варенье в тазу с пенками, и где за домом была старая яблоня, а под ней шезлонг, в котором можно было валяться с книжкой августовским вечером на закате, грызя еще кислое яблоко, которое пахло наступающей осенью, свободой, счастьем и чуть-чуть - печалью. И да, действительно, каждую весну они открывали сезон душераздирающе вкусным шашлыком, который жарили Анькины папа и брат, и салатом из помидор, который никто не умел резать так, как Анькина мама - из крепких красных плодов со слегка пыльными боками и иссиня - белого лука, от которого не расплакаться было невозможно.
Сквозь слезы и воспоминания она не услышала, как открылась входная дверь. На пороге стоял жених и очень, очень внимательно смотрел на ревущую Арину. На ее несчастный, мокрый взгляд он ничего не сказал, только покачал головой и ушел куда-то в недра кухни или коридора. Это было радостно - значит, можно было спокойно и с удовольствием реветь дальше, без помех. Тем она и занялась, и занималась до тех пор, пока он снова не возник на пороге комнаты. В руках у него была миска - странно, она у себя такую не помнила - желтенькая, керамическая, летняя, как у Аньки на даче. В миске был салат из помидоров с луком - тем самым, иссиня-белым, от которого невозможно не расплакаться.
- На вот, возьми, хоть повод пореветь будет, - сказал он ворчливо, ставя миску с вилкой и куском черного ароматного хлеба на маленький сервировочный столик. Арина сделала первый глоток, зажмурилась от счастья, и вдруг в голове услышала вопрос, заданный чьим-то ехидным голосом:
- Может быть, ну ее, эту тщету всего сущего, как ты думаешь?
Кончался еще один февральский день - когда вечером уже не можешь вспомнить утро. В доме было холодно, и ничто не могло этому помочь - даже включенный с утра до вечера масляный обогреватель не менял дела, невзирая на безумные киловатты, которые без конца наматывал электросчетчик. Арина зарылась в подушки и одеяла, высунув наружу озябший красный нос, и так и жила, вылезая из этого своего логова только в случае совсем уж крайней необходимости. Что с ней творилось - ни один доктор не мог понять, но чувствовала она себя все хуже и хуже, кашляла все сильнее и сильнее, и что ни вечер, температура ползла все выше и выше. Добрые друзья приносили ей лекарства, лимон, малину, имбирь, мед и неизвестно что еще, но эффект от этого был невеликий, а если сказать честно - то вообще никакого. Хворь, начавшаяся с безобидного насморка, набирала силы, и похоже, дело было не в том, что не работали лекарства - а в чем-то другом. Возможно, в тщете всего сущего. Арина не могла вспомнить,что бы ее порадовало за последнюю пару месяцев.
Примерно в семь вечера, когда уже совсем смерклось, раздался телефонный звонок. Арина неохотно взяла трубку телефона: ей не хотелось ни с кем общаться, а приходилось, потому что было неловко расстраивать друзей и родственников. На самом деле, вопрос о том, чего ей хотелось - был тем самым коварным вопросом на засыпку, который, видимо, и должны были бы разрешить доктора, если бы их занимались непосредственно Ариной, а не ее болячками. Но докторов интересовали показания температуры, анализы крови, цифры замеров давления, и прочая больничная дребедень. Вопрос же о том, кто должен был заниматься Ариной, был еще более любопытным. Вроде бы у нее была толпа друзей, довольно много родни, и даже жених - впрочем, она не была уверена, точно ли он жених, хоть и позволяла ему так считать. Но она тоже интересовала их как-то не так, как ей хотелось бы, и может быть, это была ее вина - ей не удалось рассказать миру, как именно она должна его интересовать.
На сей раз ей звонила ее ближайшая подруга Аня.
- Как дела? - спросила она бодрым голосом.
От бодрых голосов Аринино настроение портилось еще больше. Они как бы призывали ее вылезать из болезни, где она как-никак, но прижилась, пустила корни в свои подушки и одеяла, и создала свой маленький уют - пусть хворый, но хоть какой-то, где не было пронизывающего холода неопрятной комнаты с плохо работающим обогревателем.
- Да ничего, - промямлила Арина в ответ.
- Ну так молодцом! - воскликнула подруга Аня. - Еще немножко, и наступит май. Мы с тобой поедем за город, на дачу, настрогаем там салат из помидоров с луком, усядемся на солнышке в гамаке и будет благодать. Договорились?
- Договорились, - слабо улыбнулась Арина в трубку.
Дала отбой, положила трубку на стул у постели, и вдруг заревела неожиданными и горькими слезами. Ей так явственно представилась Анькина дача, ее желтенький веселый домик с кружевными занавесками, где на маленькой летней кухне они лепили голубцы с Анькиной мамой, и выковыривали косточки из вишен, чтобы получилось варенье в тазу с пенками, и где за домом была старая яблоня, а под ней шезлонг, в котором можно было валяться с книжкой августовским вечером на закате, грызя еще кислое яблоко, которое пахло наступающей осенью, свободой, счастьем и чуть-чуть - печалью. И да, действительно, каждую весну они открывали сезон душераздирающе вкусным шашлыком, который жарили Анькины папа и брат, и салатом из помидор, который никто не умел резать так, как Анькина мама - из крепких красных плодов со слегка пыльными боками и иссиня - белого лука, от которого не расплакаться было невозможно.
Сквозь слезы и воспоминания она не услышала, как открылась входная дверь. На пороге стоял жених и очень, очень внимательно смотрел на ревущую Арину. На ее несчастный, мокрый взгляд он ничего не сказал, только покачал головой и ушел куда-то в недра кухни или коридора. Это было радостно - значит, можно было спокойно и с удовольствием реветь дальше, без помех. Тем она и занялась, и занималась до тех пор, пока он снова не возник на пороге комнаты. В руках у него была миска - странно, она у себя такую не помнила - желтенькая, керамическая, летняя, как у Аньки на даче. В миске был салат из помидоров с луком - тем самым, иссиня-белым, от которого невозможно не расплакаться.
- На вот, возьми, хоть повод пореветь будет, - сказал он ворчливо, ставя миску с вилкой и куском черного ароматного хлеба на маленький сервировочный столик. Арина сделала первый глоток, зажмурилась от счастья, и вдруг в голове услышала вопрос, заданный чьим-то ехидным голосом:
- Может быть, ну ее, эту тщету всего сущего, как ты думаешь?