"Старррые вещи" - часть четвёррртая
Перррвую, вторррую и тррретью части вы найдёте здесь, здесь и здесь. И пррродолжение следует, жду ваших рррассказов!
lorik
Эту историю мне рассказала одна взрослая девочка Ю.
Пришло время вступать в пионЭры и родители купили ей для этих целей красивый алый пионЭрский галстук.
А у девочки Ю. была новая дефицитная кукла Барби, которая шепнула Ю. на ушко:
- Мне совсем нечего носить. Я очень хочу новое красное платье, сшей мне его из своего пионЭрского галстука.
Ю. не смогла отказать Барби, и ночью, когда родители спали, она разрезала пионЭрский галстук и сшила для любимой куклы роскошное алое платье. А утром всем объявила, что по идейным соображениям вступать в ряды пионЭров отказывается. Папа сильно зауважал дочу и даже пожал ей руку, а новоявленные пионЭрки обзавидовались.
Про историю с галстуком родители Ю. узнали, когда выбирали для дочери свадебное платье.
luvida
У нас дома хранится гитара. Самая обычная гитара, изготовленная на Ленинградской фабрике народных (щипковых) инструментов имени Луначарского.
Когда-то давным-давно в одном доме и даже в одном подъезде жили два мальчика. Старшего звали Лёшей, и он активно занимался музыкой: учился в музыкальной школе по классу скрипки, а дома играл на гитаре.
Арсен был младше на год, музыкой он не занимался, но когда дядя спросил у него, что бы он хотел получить в подарок на день рождения, Арсен, не задумываясь, ответил:
- Большую гитару.
И получил в подарок замечательную классическую семиструнную гитару. С хорошим звучанием. Играть, однако, Арсен на ней не стал. Так и пролежала бы эта новенькая красавица без дела, если бы однажды Лёшка не пришёл к Арсену в гости и не взял её в руки.
Гитара его заворожила. Арсен увидел, что инструмент понравился другу, и предложил ему его забрать. Просто так. Ну, или поменяться.
Но Лёша понимал, что обмен был бы неравноценным. Тогда он на своей гитаре нарисовал большой корабль, и обмен состоялся.
Историю эту я услышала лишь недавно, когда Арсен был у нас в гостях. Кстати, он очень удивился, что его гитара ещё «жива», хоть и видоизменилась: лишилась одной струны, обзавелась татуажным рисунком, постарела…
eisa_ru
В середине 20 века мир маленького ребенка был полон неудобства, насилия и дискомфорта. Даже купание почему-то происходило в неимоверно горячей воде. Одно из первых воспоминаний: вода, кажущаяся раскаленной, - в нее взрослые руки опускают махонькое беспомощное тельце (все, что от меня остается после разматывания множества одежек); в воде плавает странное темно-коричневое одеяльце, опущенное туда, видимо для того, чтоб не скользить об стенки. Неизменная уточка и мячик колышутся где-то у края «бассейна», где нависли причудливой, фантастической конфигурации краны и высоко наверху - душ. Но самый странный предмет - гигантский градусник с красной жидкостью, с шариком на конце, заключенный в деревянный футляр. Мне часто снился этот градусник в зловещих снах с подъездами и мрачными подземельями, трубами, бойлерными и всем, чем положено пугать зрителя в любой заурядной крюгериане…
В детстве мы замечаем многое, на что взрослыми не обратили бы внимания, пробежали мимо. Скажем, многие дети пугаются самых обычных предметов. Предметы среднесоветского быта были грубыми и зловещими, как и вся послевоенная жизнь. Те, кому не больше 40, помнят прошлое светлым - коробки и башни домов, простор новых районов, бескрайние пустыри новостроек с лесами на окраинах. Это все позднесоветская архитектура. Она как раз и воплощает свершившееся Светлое будущее, как конструктивизм воплощал мечту о нем. И они похожи - эти просторные здания без лишних выкрутасов. Выкрутасы и прибамбасы - неуклюжие башенки, розетки, карнизики присущи тоталитарным зданиям так называемого «сталинского ампира», теми же деталями орнаментировали и мебель. Но это было для избранных чинов. Обычная мебель до- и послевоенной эпохи груба, страшна, невообразимо уродлива.
Кто помнит глухие московские переулки с лачугами? Бараки, в которых жила большая часть населения?
Наша семья постоянно улучшала жилищные условия, но дедушка был привязан к уродливой и безобразной мебели и тащил ее из одной коммуналки в другую, а потом сохранил эту допотопную обстановку и в отдельной квартире. Семья еще с конца войны привыкла к грубо сколоченному письменному столу вместо обеденного, ужасающим гробовидным диванам, откуда долго не могли вывести клопиное племя, чудовищному столу для гостей на рояльных ножищах, словно выточенных пьяным токарем из цельного бревна в пароксизме белой горячки… Среди этой мебели, под сенью гигантских потолков «ректорского» дома дышалось гораздо тяжелее, чем в светлой и просторной «однушке» на улице Симонова. Но мама пренебрегала уютным светлым жильем без лишних вещей и стремилась жить у родителей.
Все это допотопное наследие содержалось без ремонта. Наружная проводка тянулась по всем стенам, навернутая на белые маленькие изоляторы-пузырьки. Провода упирались в черные морды розеток. У каждой розетки был носик с двумя дырочками, но не было ни ротика, ни глазок. А у выключателей носики были маленькие, задорные, задранные вверх. По ночам через стены слышался бабушкин храп, но мне представлялось, что это рычат черным хрипом розетки, отравляя нас облаками невидимой злобной массы.
Дедушка предупреждал, что нельзя совать пальцы в розетку, «придет ток и ударит». Но я все-таки однажды не вытерпела и сунула палец в дырочку. Так я узнала, что ток в сети переменный. Думаете, он ударяет раз и навсегда? Вот и нет - ток течет маленькими волнами, через вашу конечность и возвращается обратно, примерно так:_ _ _ _. Чтобы это ощутить, понадобилась пара секунд, но и этого хватило, чтобы не испугаться, а обидеться. Взрослые не узнали: плакала я не долго, для себя, - меня же предупреждали. Сейчас никакому ребенку не сойдет с рук такой эксперимент: нынче в сети все 220, а в 60-е было только 127.
В нашей квартире был замечательный туалет с унитазом на высокой трубе и большая по площади ванная, где дедушка вечерами (когда не шел в гараж и не писал книгу) запирался и печатал фотографии. Все мои детские портреты - его работа.
Я очень любила рассиживать на эмалированном горшке в ванной. Никто не мешал думать и глазеть на окружающее. Предметов в ванной хватало, с возрастом я к ним привыкла и полюбила, только вантуз на толстенной палке пугал до жути. Домашние называли его «пурхалка», и название это отдавало запредельным злом, вроде «недотыкомки». Явный магический артефакт.
Не менее страшными были покрытые крапчатой эмалью кастрюли. Но я их очень любила. Это был кухонный мир - светлый и уютный, хотя невообразимо душный и заполненный до отказа пищевыми запахами. Кухня в нашем ректорском доме была крошечной, не больше, чем ванная. Чуть ли даже не меньше нее. На окне кривились столетники, разрывая могучими корнями горшки. По всем поверхностям были наставлены баночки, стаканы, сотейнички с крышечками, кефирные бутылки с непонятными жидкостями, лекарства в коробках и без. Время от времени мама пыталась чистить холодильник от остатков заплесневевшей колбасы. Она быстро приходила в ярость, пуляясь колбасными попками во все стороны. Из глубин холодильника слышалась ругань, слегка заглушаемая его тарахтением.
В конце 60-х уже появились «стенки», которые тогда назывались «секционной мебелью», про них мало кто знал, и их можно было приобрести, пока они не стали предметом массового спроса и дефицита. Мама как-то пристала к дедушке, чтобы он купил новую мебель. На это дедушка резонно возразил: «Тебе нужна мебель, ты и купи, а мне и такая сгодится.» Мама тогда не нашлась, что ответить, ведь несмотря на высокую зарплату, заморачиваться и доставать тот или иной дефицит она не умела. И мы продолжали жить с допотопным шкафом «гей, славяне!», откуда вылетала причудливыми зигзагами нанюхавшаяся нафталина моль, и высыпались полные пуговиц коробочки, шляпы-таблетки с вуальками, многочисленные ветхие шкатулки с нитками, дырявые зонтики и соломенные шляпы, украшенные поблекшими тряпичными букетами.
В большой комнате долгое время жил у нас телевизорчик «КВН», он просуществовал до начала 70-х, украшая комод с бабушкиными лекарствами. Потом ему на смену пришел широкоэкранный, но все еще черно-белый «Огонек».
Главенствовал в большой комнате стол на уродливых ножках, о нем я уже написала.
Но особенно любила я буфет.
Буфета у нас давно нет - мама продала его и взамен купила дешевую российскую стенку,
фото откуда-то с молотка
Старый добрый буфет сталинского ампира с круглыми резными блямбами на дверцах сверху украшал фарфоровый орел и две страшенные керамические вазы с ручками, похожими на бараньи головы. Их непропорциональность подавляла, отталкивала. Внутри буфет содержал хрусталь (непременный атрибут благополучия советского гражданина), наборы мельхиоровых столовых приборов (еще один атрибут степенности и благополучия), воняющую химией клеенчатую скатерть, бутылки с винами «Черные глаза», «Букет Молдавии», «Лидия», «Изабелла», «Напареули» и настойкой «Рябина на коньяке». Там же стояли бутылки темного стекла с соками для ребенка, т.е. для меня. Однажды мне ужасно захотелось выпить виноградного сока, я достала из буфета бутылку с нужной этикеткой, вытащила пробку и плеснула в чашку. Меня почему-то не смутило то, что «сок» был прозрачным. Я сделала большой глоток, и рот обожгло. В бутылке от виноградного сока хранился спирт. Не помню, как добежала до кухни и выплюнула его в раковину. Будь я старше, непременно выплюнула все на пол…
С буфетом связано одно мистическое переживание. Наверху, там, где стоял орел и страшные вазочки, долгое время валялись красные засохшие бессмертники - головки какого-то сухоцвета, напоминавшие петушиные гребни.
Однажды мне приснилась наша большая комната так, как она есть: с дедушкиным письменным столом, диваном, торшером и буфетом с вазами и пыльными соцветиями. Люстра, как обычно, тускло освещала комнату, стояло неопределенное время суток, какое часто бывает во сне. Я знала, что на крыше буфета - крыше мира обитает волшебная белка. Днем она спит, притворившись ветхой игрушкой, а ночью оживает.
В тот раз белка ожила впервые и спустилась ко мне. Я не боялась ее, хотя она выглядела очень ветхой, с протертой заштопанной шкуркой, облезлым хвостом и выцветшими глазками. Белка - хтонический страж подземелий водила меня по таинственным пещерам, показывала корни деревьев и цветов, загадочных зверюшек, скрывавшихся в норах, и другие подземные чудеса. Она снилась потом еще не раз, и я даже нарисовала ее в мантии и короне.
Это был абсолютно шванкмайеровский сон.
lorik
Эту историю мне рассказала одна взрослая девочка Ю.
Пришло время вступать в пионЭры и родители купили ей для этих целей красивый алый пионЭрский галстук.
А у девочки Ю. была новая дефицитная кукла Барби, которая шепнула Ю. на ушко:
- Мне совсем нечего носить. Я очень хочу новое красное платье, сшей мне его из своего пионЭрского галстука.
Ю. не смогла отказать Барби, и ночью, когда родители спали, она разрезала пионЭрский галстук и сшила для любимой куклы роскошное алое платье. А утром всем объявила, что по идейным соображениям вступать в ряды пионЭров отказывается. Папа сильно зауважал дочу и даже пожал ей руку, а новоявленные пионЭрки обзавидовались.
Про историю с галстуком родители Ю. узнали, когда выбирали для дочери свадебное платье.
luvida
У нас дома хранится гитара. Самая обычная гитара, изготовленная на Ленинградской фабрике народных (щипковых) инструментов имени Луначарского.
Когда-то давным-давно в одном доме и даже в одном подъезде жили два мальчика. Старшего звали Лёшей, и он активно занимался музыкой: учился в музыкальной школе по классу скрипки, а дома играл на гитаре.
Арсен был младше на год, музыкой он не занимался, но когда дядя спросил у него, что бы он хотел получить в подарок на день рождения, Арсен, не задумываясь, ответил:
- Большую гитару.
И получил в подарок замечательную классическую семиструнную гитару. С хорошим звучанием. Играть, однако, Арсен на ней не стал. Так и пролежала бы эта новенькая красавица без дела, если бы однажды Лёшка не пришёл к Арсену в гости и не взял её в руки.
Гитара его заворожила. Арсен увидел, что инструмент понравился другу, и предложил ему его забрать. Просто так. Ну, или поменяться.
Но Лёша понимал, что обмен был бы неравноценным. Тогда он на своей гитаре нарисовал большой корабль, и обмен состоялся.
Историю эту я услышала лишь недавно, когда Арсен был у нас в гостях. Кстати, он очень удивился, что его гитара ещё «жива», хоть и видоизменилась: лишилась одной струны, обзавелась татуажным рисунком, постарела…
eisa_ru
В середине 20 века мир маленького ребенка был полон неудобства, насилия и дискомфорта. Даже купание почему-то происходило в неимоверно горячей воде. Одно из первых воспоминаний: вода, кажущаяся раскаленной, - в нее взрослые руки опускают махонькое беспомощное тельце (все, что от меня остается после разматывания множества одежек); в воде плавает странное темно-коричневое одеяльце, опущенное туда, видимо для того, чтоб не скользить об стенки. Неизменная уточка и мячик колышутся где-то у края «бассейна», где нависли причудливой, фантастической конфигурации краны и высоко наверху - душ. Но самый странный предмет - гигантский градусник с красной жидкостью, с шариком на конце, заключенный в деревянный футляр. Мне часто снился этот градусник в зловещих снах с подъездами и мрачными подземельями, трубами, бойлерными и всем, чем положено пугать зрителя в любой заурядной крюгериане…
В детстве мы замечаем многое, на что взрослыми не обратили бы внимания, пробежали мимо. Скажем, многие дети пугаются самых обычных предметов. Предметы среднесоветского быта были грубыми и зловещими, как и вся послевоенная жизнь. Те, кому не больше 40, помнят прошлое светлым - коробки и башни домов, простор новых районов, бескрайние пустыри новостроек с лесами на окраинах. Это все позднесоветская архитектура. Она как раз и воплощает свершившееся Светлое будущее, как конструктивизм воплощал мечту о нем. И они похожи - эти просторные здания без лишних выкрутасов. Выкрутасы и прибамбасы - неуклюжие башенки, розетки, карнизики присущи тоталитарным зданиям так называемого «сталинского ампира», теми же деталями орнаментировали и мебель. Но это было для избранных чинов. Обычная мебель до- и послевоенной эпохи груба, страшна, невообразимо уродлива.
Кто помнит глухие московские переулки с лачугами? Бараки, в которых жила большая часть населения?
Наша семья постоянно улучшала жилищные условия, но дедушка был привязан к уродливой и безобразной мебели и тащил ее из одной коммуналки в другую, а потом сохранил эту допотопную обстановку и в отдельной квартире. Семья еще с конца войны привыкла к грубо сколоченному письменному столу вместо обеденного, ужасающим гробовидным диванам, откуда долго не могли вывести клопиное племя, чудовищному столу для гостей на рояльных ножищах, словно выточенных пьяным токарем из цельного бревна в пароксизме белой горячки… Среди этой мебели, под сенью гигантских потолков «ректорского» дома дышалось гораздо тяжелее, чем в светлой и просторной «однушке» на улице Симонова. Но мама пренебрегала уютным светлым жильем без лишних вещей и стремилась жить у родителей.
Все это допотопное наследие содержалось без ремонта. Наружная проводка тянулась по всем стенам, навернутая на белые маленькие изоляторы-пузырьки. Провода упирались в черные морды розеток. У каждой розетки был носик с двумя дырочками, но не было ни ротика, ни глазок. А у выключателей носики были маленькие, задорные, задранные вверх. По ночам через стены слышался бабушкин храп, но мне представлялось, что это рычат черным хрипом розетки, отравляя нас облаками невидимой злобной массы.
Дедушка предупреждал, что нельзя совать пальцы в розетку, «придет ток и ударит». Но я все-таки однажды не вытерпела и сунула палец в дырочку. Так я узнала, что ток в сети переменный. Думаете, он ударяет раз и навсегда? Вот и нет - ток течет маленькими волнами, через вашу конечность и возвращается обратно, примерно так:_ _ _ _. Чтобы это ощутить, понадобилась пара секунд, но и этого хватило, чтобы не испугаться, а обидеться. Взрослые не узнали: плакала я не долго, для себя, - меня же предупреждали. Сейчас никакому ребенку не сойдет с рук такой эксперимент: нынче в сети все 220, а в 60-е было только 127.
В нашей квартире был замечательный туалет с унитазом на высокой трубе и большая по площади ванная, где дедушка вечерами (когда не шел в гараж и не писал книгу) запирался и печатал фотографии. Все мои детские портреты - его работа.
Я очень любила рассиживать на эмалированном горшке в ванной. Никто не мешал думать и глазеть на окружающее. Предметов в ванной хватало, с возрастом я к ним привыкла и полюбила, только вантуз на толстенной палке пугал до жути. Домашние называли его «пурхалка», и название это отдавало запредельным злом, вроде «недотыкомки». Явный магический артефакт.
Не менее страшными были покрытые крапчатой эмалью кастрюли. Но я их очень любила. Это был кухонный мир - светлый и уютный, хотя невообразимо душный и заполненный до отказа пищевыми запахами. Кухня в нашем ректорском доме была крошечной, не больше, чем ванная. Чуть ли даже не меньше нее. На окне кривились столетники, разрывая могучими корнями горшки. По всем поверхностям были наставлены баночки, стаканы, сотейнички с крышечками, кефирные бутылки с непонятными жидкостями, лекарства в коробках и без. Время от времени мама пыталась чистить холодильник от остатков заплесневевшей колбасы. Она быстро приходила в ярость, пуляясь колбасными попками во все стороны. Из глубин холодильника слышалась ругань, слегка заглушаемая его тарахтением.
В конце 60-х уже появились «стенки», которые тогда назывались «секционной мебелью», про них мало кто знал, и их можно было приобрести, пока они не стали предметом массового спроса и дефицита. Мама как-то пристала к дедушке, чтобы он купил новую мебель. На это дедушка резонно возразил: «Тебе нужна мебель, ты и купи, а мне и такая сгодится.» Мама тогда не нашлась, что ответить, ведь несмотря на высокую зарплату, заморачиваться и доставать тот или иной дефицит она не умела. И мы продолжали жить с допотопным шкафом «гей, славяне!», откуда вылетала причудливыми зигзагами нанюхавшаяся нафталина моль, и высыпались полные пуговиц коробочки, шляпы-таблетки с вуальками, многочисленные ветхие шкатулки с нитками, дырявые зонтики и соломенные шляпы, украшенные поблекшими тряпичными букетами.
В большой комнате долгое время жил у нас телевизорчик «КВН», он просуществовал до начала 70-х, украшая комод с бабушкиными лекарствами. Потом ему на смену пришел широкоэкранный, но все еще черно-белый «Огонек».
Главенствовал в большой комнате стол на уродливых ножках, о нем я уже написала.
Но особенно любила я буфет.
Буфета у нас давно нет - мама продала его и взамен купила дешевую российскую стенку,
фото откуда-то с молотка
Старый добрый буфет сталинского ампира с круглыми резными блямбами на дверцах сверху украшал фарфоровый орел и две страшенные керамические вазы с ручками, похожими на бараньи головы. Их непропорциональность подавляла, отталкивала. Внутри буфет содержал хрусталь (непременный атрибут благополучия советского гражданина), наборы мельхиоровых столовых приборов (еще один атрибут степенности и благополучия), воняющую химией клеенчатую скатерть, бутылки с винами «Черные глаза», «Букет Молдавии», «Лидия», «Изабелла», «Напареули» и настойкой «Рябина на коньяке». Там же стояли бутылки темного стекла с соками для ребенка, т.е. для меня. Однажды мне ужасно захотелось выпить виноградного сока, я достала из буфета бутылку с нужной этикеткой, вытащила пробку и плеснула в чашку. Меня почему-то не смутило то, что «сок» был прозрачным. Я сделала большой глоток, и рот обожгло. В бутылке от виноградного сока хранился спирт. Не помню, как добежала до кухни и выплюнула его в раковину. Будь я старше, непременно выплюнула все на пол…
С буфетом связано одно мистическое переживание. Наверху, там, где стоял орел и страшные вазочки, долгое время валялись красные засохшие бессмертники - головки какого-то сухоцвета, напоминавшие петушиные гребни.
Однажды мне приснилась наша большая комната так, как она есть: с дедушкиным письменным столом, диваном, торшером и буфетом с вазами и пыльными соцветиями. Люстра, как обычно, тускло освещала комнату, стояло неопределенное время суток, какое часто бывает во сне. Я знала, что на крыше буфета - крыше мира обитает волшебная белка. Днем она спит, притворившись ветхой игрушкой, а ночью оживает.
В тот раз белка ожила впервые и спустилась ко мне. Я не боялась ее, хотя она выглядела очень ветхой, с протертой заштопанной шкуркой, облезлым хвостом и выцветшими глазками. Белка - хтонический страж подземелий водила меня по таинственным пещерам, показывала корни деревьев и цветов, загадочных зверюшек, скрывавшихся в норах, и другие подземные чудеса. Она снилась потом еще не раз, и я даже нарисовала ее в мантии и короне.
Это был абсолютно шванкмайеровский сон.