"In Black"
Я заставляю себя не писать. Молчать!
Сжимая душу в кулак, я думаю, что становлюсь сильнее, упрощая тем самым свою жизнь. Но это не так! Я пытаюсь избавиться от ярких красок эмоций, от чувственных переживаний, становящихся все острее именно от того, что сами эти переживания в реальном мире недостижимы. Я живу иллюзией обмана, наблюдая, как происходит смена кадров раз за разом, когда мои мысли возвращаются к нему.
Я живу, словно в темной сырой каменной тюрьме. Здесь свет рассеивается в каплях холодного тумана. Те самые яркие эмоции, слепящие глаза - как этот свет в камере, проникают извне, внося разнообразие в серую и тусклую жизнь, где «я» сидит съежившись от холода в самом темном углу, в луже собственной мочи и тихо плачет от бессилия, обхватив слабыми тонкими ручишками острые коленки. Его ничто не может согреть, он здесь одинок. Тюремщик не придет. Про него все забыли. Он так и умрет в одиночестве, в этой серой и зябкой камере. И лишь изредка будет проникать сюда свет, сменяя день ночью, и все так же безжалостно освещая истлевшее тело. Оно скоро покроется мхом. Сквозь останки прорастет новая жизнь, способная, питаться светом и влагой, которой здесь предостаточно. Тонкий блеклый побег будет тянуться вверх по стенам к свободе, разрастаясь по бетонным плитам, цепляясь за трещины и разрушая их. Скоро камера станет
зеленой цветущей ямой, куда иногда, совершенно случайно, будут залетать бабочки.
Сжимая душу в кулак, я думаю, что становлюсь сильнее, упрощая тем самым свою жизнь. Но это не так! Я пытаюсь избавиться от ярких красок эмоций, от чувственных переживаний, становящихся все острее именно от того, что сами эти переживания в реальном мире недостижимы. Я живу иллюзией обмана, наблюдая, как происходит смена кадров раз за разом, когда мои мысли возвращаются к нему.
Я живу, словно в темной сырой каменной тюрьме. Здесь свет рассеивается в каплях холодного тумана. Те самые яркие эмоции, слепящие глаза - как этот свет в камере, проникают извне, внося разнообразие в серую и тусклую жизнь, где «я» сидит съежившись от холода в самом темном углу, в луже собственной мочи и тихо плачет от бессилия, обхватив слабыми тонкими ручишками острые коленки. Его ничто не может согреть, он здесь одинок. Тюремщик не придет. Про него все забыли. Он так и умрет в одиночестве, в этой серой и зябкой камере. И лишь изредка будет проникать сюда свет, сменяя день ночью, и все так же безжалостно освещая истлевшее тело. Оно скоро покроется мхом. Сквозь останки прорастет новая жизнь, способная, питаться светом и влагой, которой здесь предостаточно. Тонкий блеклый побег будет тянуться вверх по стенам к свободе, разрастаясь по бетонным плитам, цепляясь за трещины и разрушая их. Скоро камера станет
зеленой цветущей ямой, куда иногда, совершенно случайно, будут залетать бабочки.