«Пишу, пока живу. Пока дышу.»
Юрию Левитанскому исполнилось бы 90 лет. С тех пор как его не стало, я ничего не читала о нем, чтобы не потревожить свои юношеские воспоминания, только перечитывала его стихи. Не ждите от меня многого. Мне хотелось бы рассказать нечто значительное, а вспоминаются мелкие повседневные факты и шутки для внутреннего пользования. В тот год, когда я поступила в Литинститут, поэтический семинар набирал другой поэт, но друзья привели меня к Левитанскому, и Юрий Давыдович благосклонно согласился «приютить» меня у себя после короткой беседы. Дело в том, что мои бабушка с дедушкой тоже были ИФЛИйцами, и все связанное с ИФЛИ было для меня в высшей степени притягательно. Я любила рассматривать их студенческие фотографии с необыкновенной концентрацией содержательных лиц, дружила с их сокурсниками и даже невольно подражала их манере разговора. Левитанскому это, вероятно, показалось забавным. Они принял меня к себе, даже текстов моих не посмотрев. Таким образом, я оказалась в привилегированном положении: других семнадцатилетних в семинаре не было.
Юрий Давыдович был знатным спорщиком, на этом мы сошлись. Наше поколение он упрекал в незрелости, что неудивительно: сам он в девятнадцать лет ушел на фронт. Ему не нравилось, что мимо нас прошли, как ему казалось, целые пласты отечественной поэзии. Он называл при этом, в частности, моих любимых Самойлова и Мартынова. Мы начинали спорить, цитировать. Я, на правах младшего и чуть ли не единственной девочки, громче всех. «Не спорь со мной, - говорил он мне назидательно. - У меня три дочери твоего возраста».
У него были в литературе смешные враги. В частности, воевал он с одним знаменитым шестидесятником, называя его стихи не иначе как «Тыр. Быр. Дыр.» Сам он был был аристократичен, по-старомодному интеллигентен, пустых игр с формой не терпел, хотя формой владел виртуозно. Он пытался вести семинар в жанре творческой мастерской, но сделать это было непросто: состав был очень «неровный» - у меня было ощущение, что часть учеников изящной, ироничной речи Левитанского не понимали совсем. Собеседник он был изумительный - тонкий, деликатный, неизменно уважительный к оппонентам, напрочь лишенный высокомерия и догматизма - хотя все его тогда уже воспринимали как классика. Диалог, увы, поддерживали буквально несколько человек. Из этого семинара вышел, в частности, талантливый грузинский поэт Дима Мониава, но я с ним почти не пересеклась, потому что он был пятикурсником и вскоре вернулся в Тбилиси. С другими своими товарищами по семинару - Сашей Вайнштейном, Димой Поляниным, Андроником Назаретяном, Олег Столяровым - я тоже давно утратила связь, и не знаю, занимается ли кто-то из них сейчас литературным трудом. В студенческие годы мы вместе устраивали поэтические вечера в ЦДЛ и на других площадках: в смутные времена поэзия пользуется спросом. Я не знаю, кстати, кто из упомянутых выше, числился в семинаре официально (кроме Саши, который был старостой), а кто сбежал туда так же, как я. К Левитанскому все стремились попасть, потому что с ним было интересно, и сам он с любопытством относился к новому поколению и новым временам. Застывшим классиком на пьедестале он уж точно не был!
Я могла бы похвалиться, что Юрий Давыдович лестно отзывался о моих стихах, но, справедливости ради, надо заметить, что он вообще был снисходителен к своим ученикам, и чаще хвалил, чем ругал, хотя в глазах у него при этом горел ехидный огонек: мне казалось, что он подыгрывает. А вот в крайней молодости и легкомыслии он упрекал только меня! «Машенька, я так в вас верил, а вы в этой возмутительной юбке лезете через этот возмутительный забор с этим возмутительным N!» По поводу юбки и N он был совершенно прав - они и впрямь были возмутительны, а вот в том, что на территории института вечно велись какие-то подозрительные раскопки, моей вины не было.
Юрий Давыдович с ревностью отнесся к тому, что я стала, параллельно с его семинаром, заниматься у Рященцева, хотя семинары были по стилю совершенно разные. Однажды он отправил нас с приятелем за журналом, зачем-то вдвоем, и вернулись мы через полчаса. «Не понимаю, где вы пропадали все это время? - язвительно спросил Левитанский. - Побывали на семинаре у Ряшенцева?» Я в отместку сочинила про него стихотворение, которое начиналось словами: «На минуту представьте, что эти строки пишет автор, который уже не молод». «Это вы на меня намекаете?» - спросил он. Впрочем, после его многочисленных шуток про мой возраст, ни малейшего раскаяния я не испытывала.
Я о многом, разумеется, теперь жалею. Левитанский так по-доброму, так фамильярно ко мне относился. Столько интересного можно было бы еще с ним обсудить. Я совершенно не понимала, что жить ему осталось недолго, не воспринимала его как старого человека. Он был в блестящей интеллектуальной форме, ему явно тесно было в рамках литинститутского семинара. Мне так странно писать о нем в прошедшем времени. Кроме шуток и цитат у меня остался на память вот этот смешной документ:
Юрий Давыдович был знатным спорщиком, на этом мы сошлись. Наше поколение он упрекал в незрелости, что неудивительно: сам он в девятнадцать лет ушел на фронт. Ему не нравилось, что мимо нас прошли, как ему казалось, целые пласты отечественной поэзии. Он называл при этом, в частности, моих любимых Самойлова и Мартынова. Мы начинали спорить, цитировать. Я, на правах младшего и чуть ли не единственной девочки, громче всех. «Не спорь со мной, - говорил он мне назидательно. - У меня три дочери твоего возраста».
У него были в литературе смешные враги. В частности, воевал он с одним знаменитым шестидесятником, называя его стихи не иначе как «Тыр. Быр. Дыр.» Сам он был был аристократичен, по-старомодному интеллигентен, пустых игр с формой не терпел, хотя формой владел виртуозно. Он пытался вести семинар в жанре творческой мастерской, но сделать это было непросто: состав был очень «неровный» - у меня было ощущение, что часть учеников изящной, ироничной речи Левитанского не понимали совсем. Собеседник он был изумительный - тонкий, деликатный, неизменно уважительный к оппонентам, напрочь лишенный высокомерия и догматизма - хотя все его тогда уже воспринимали как классика. Диалог, увы, поддерживали буквально несколько человек. Из этого семинара вышел, в частности, талантливый грузинский поэт Дима Мониава, но я с ним почти не пересеклась, потому что он был пятикурсником и вскоре вернулся в Тбилиси. С другими своими товарищами по семинару - Сашей Вайнштейном, Димой Поляниным, Андроником Назаретяном, Олег Столяровым - я тоже давно утратила связь, и не знаю, занимается ли кто-то из них сейчас литературным трудом. В студенческие годы мы вместе устраивали поэтические вечера в ЦДЛ и на других площадках: в смутные времена поэзия пользуется спросом. Я не знаю, кстати, кто из упомянутых выше, числился в семинаре официально (кроме Саши, который был старостой), а кто сбежал туда так же, как я. К Левитанскому все стремились попасть, потому что с ним было интересно, и сам он с любопытством относился к новому поколению и новым временам. Застывшим классиком на пьедестале он уж точно не был!
Я могла бы похвалиться, что Юрий Давыдович лестно отзывался о моих стихах, но, справедливости ради, надо заметить, что он вообще был снисходителен к своим ученикам, и чаще хвалил, чем ругал, хотя в глазах у него при этом горел ехидный огонек: мне казалось, что он подыгрывает. А вот в крайней молодости и легкомыслии он упрекал только меня! «Машенька, я так в вас верил, а вы в этой возмутительной юбке лезете через этот возмутительный забор с этим возмутительным N!» По поводу юбки и N он был совершенно прав - они и впрямь были возмутительны, а вот в том, что на территории института вечно велись какие-то подозрительные раскопки, моей вины не было.
Юрий Давыдович с ревностью отнесся к тому, что я стала, параллельно с его семинаром, заниматься у Рященцева, хотя семинары были по стилю совершенно разные. Однажды он отправил нас с приятелем за журналом, зачем-то вдвоем, и вернулись мы через полчаса. «Не понимаю, где вы пропадали все это время? - язвительно спросил Левитанский. - Побывали на семинаре у Ряшенцева?» Я в отместку сочинила про него стихотворение, которое начиналось словами: «На минуту представьте, что эти строки пишет автор, который уже не молод». «Это вы на меня намекаете?» - спросил он. Впрочем, после его многочисленных шуток про мой возраст, ни малейшего раскаяния я не испытывала.
Я о многом, разумеется, теперь жалею. Левитанский так по-доброму, так фамильярно ко мне относился. Столько интересного можно было бы еще с ним обсудить. Я совершенно не понимала, что жить ему осталось недолго, не воспринимала его как старого человека. Он был в блестящей интеллектуальной форме, ему явно тесно было в рамках литинститутского семинара. Мне так странно писать о нем в прошедшем времени. Кроме шуток и цитат у меня остался на память вот этот смешной документ: