"Только радость доставлявший..." ч.2
*
Продолжение предыдущего поста.
Охота с лайкой - это время уединенного лесования, неторопливых раздумий за вечерним чаем.
(Фото А. РОЗНИКОВОЙ)
Пыж был рассудителен, спокоен и мудр, очень сдержан в выражении своих чувств. Неизменно расположенный ко всем людям, он вежливо отзывался на внимание постороннего человека, позволял поласкать себя, прилично ласкался в ответ и бежал дальше, тут же потеряв интерес к случайному человеку. Он никогда не был назойлив или капризен. Все это делало его «удобным» не только в лесу или в дороге, но и в быту - ведь большую часть времени мы все-таки проводили в очень людном городе.
Ни разу за много лет он не залаял - если только не просили «дать голос» - в квартире. Соседи говорили, что поначалу после нашего ухода, предвидя долгие часы одиночества, он порой тихонько подвывал, тоскуя, но быстро смирялся со своей участью и умолкал.
Ему было совершенно чуждо шкодничество и воровство. Мы забывали на табуретке - на уровне его носа - купленные пряники, печенье, самое большое его лакомство, но никогда он не позволял себе к ним притронуться. Он мог положить на табуретку свой нос и ждать в терпеливом молчании, не угостят ли, и если этого не делали - со вздохом разочарования уходил от соблазна. Только однажды «бес попутал» его. Вскоре после появления у нас он изжевал угол косынки. Мы не сразу поняли, вернувшись, чем так смущен и подавлен пес, пока не обнаружили косынки. До конца его жизни она стала укором ему: достаточно было взять в руки злополучную косынку, как на его физиономии появлялось крайнее смущение, он тупился и как бы извинялся: «Да, было, что ж теперь делать... Стыдно, конечно... Так уж получилось...»
В своем поведении, в своих привычках Пыж был подлинно аристократичен. Это было в характере, такому не научить. Учтивость к людям сочеталась в нем с чувством большого собственного достоинства, он был галантен по отношению к сукам и никогда попусту не приставал к ним, более того, он джентльменски отшивал от них других кобелей, бестактно и не вовремя домогавшихся их благосклонности. Никогда не увязывался он за собачьими свадьбами, перекатывавшимися по пустырям и задворкам пестрым тявкающим клубом разновеликих шавок. Его опрятность доходила до курьезов и веселила моих друзей-охотников.
«Ну, Пыж, начинаются твои страдания!» - по пути с охоты, где Пыж лазал в болотах и вываживался в тине, предстояло перейти широкую, разбитую в черноземе тракторами и машинами дорогу. Чертыхаясь, мы перебредали ее по колено. Пыж, аккуратно обходивший в городе лужицы на асфальте, не мог лезть в грязищу. Он мотался вдоль большака, искал местечко посуше, находил выложенные кирпичи и старался ступать по ним, брезгливо поджимая лапы.
Как бы ни был он голоден - никогда не хапал он еду, ел неторопливо и аккуратно, не брызгал и не растаскивал куски. И почему-то всегда оставлял недоеденным «церемонный» кусочек: «бонтон» сомнительного свойства, но такова уж была привычка. И так же аккуратно, преувеличенно замедленно брал он угощение из рук.
Ему очень нравилось, когда кто-нибудь, спускаясь на его «уровень обитания», ложился на полу. «Улыбаясь» такому чудачеству людей, он спешил развалиться рядом и замирал в тихом блаженстве. Трогательно и необычно было видеть лежащим на полу рядом с собакой нашего друга Поэта, человека очень сдержанного, не терпевшего в людях неискренности и демонстрации чувств. Это называлось у него так: «пыжетерапия».
Пыжа любили наши друзья и знакомые, с ним можно было спокойно ехать в гости в любой, самый чопорный дом и быть уверенным, что пес не подведет и не оконфузит.
- Только с Пыжом! - обговаривали друзья, приглашая в гости.
В чужом доме он ложился там, где расстилалась прихваченная подстилка, это становилось его «местом». Если, соскучившись, его приглашали к столу - он подходил не спеша, клал на колени голову, помахивая хвостом, церемонно брал угощение и возвращался на место.
Мы часто бывали с Пыжом, а случалось, и жили по несколько дней в загородном домике моего давнего старшего друга, Старого Писателя. Нам отводилась маленькая летняя комната, где у Пыжа было постоянное место в широком жестком кресле. В этом доме, в своё время известном кровными охотничьими собаками, Пыж был желанным гостем. По вечерам во время неторопливых бесед-чаепитий он чинно сидел между мной и хозяином и бурчал потихоньку, когда его просили «рассказать» что он видел во сне или «почитать» развернутую перед ним газету.
- Будь он человеком, я думаю, он был бы не прочь пропустить и рюмочку, - посмеивался благодушно в усы Старый Писатель и, почти полностью ослепший в эти годы, ощупью находил голову Пыжа, гладил ее сухой, с высокими мосолками рукой.
Пыж был дополнительной связью в моей дружбе с близкими мне людьми, я как бы чувствовал на себе отсвет их расположения к собаке.
С ним можно было без опаски ехать и в незнакомый дом. Однажды я даже рискнул его взять на утренник во Дворец пионеров. По знаку он вышел из-за кулис ко мне на сцену, по тихой команде «голос» «поздоровался» с ребятами, но, избегая слепящей рампы, допустил бестактность: сел к ребятам спиной.
Уверившись в его послушании, усвоенных привычках и рассудительности, я не брал его на сворку. Дойдя до края тротуара, он сам останавливался и ждал команды о переходе улицы. Так мы совершали длинные прогулки по Москве. Проходя мимо тренировочных собачьих площадок, я порой соблазнялся - слаб человек! - возможностью щегольнуть его исполнительностью. Достаточно было молча показать на бум, на лестницу - и Пыж легко и непринужденно, как бы играючи, пробегал по бревну, взбирался и опускался по крутым ступенькам, перепрыгивал через глухой забор. Проделав все это мимоходом, между прочим, мы шли дальше, оставляя в завистливом молчании владельцев громоздких упирающихся овчарок, для которых такая площадка была главным делом жизни...
Известно, что собаки, достаточно хорошо изучившие хозяина, угадывают его душевное состояние и соответственно настраиваются радостно, печально, задумчиво и тому подобное.
Пыж моментально догадывался, вышли ли мы просто погулять или встретить у дома ожидаемых гостей. Тут уж ему было не до прогулки; он напряженно приглядывался к сходившим на остановке, осматривал встречных, он ждал и издали узнавал знакомых.
Но как он порой угадывал мои желания? Этого я не берусь объяснить.
Однажды мы, будучи с Пыжом в гостях, зашли навестить одного из старейших наших писателей, широко признанного литературного Мэтра, жившего в том же доме. Несмотря на годы, он продолжал плодотворно работать со свойственной ему энергией интеллекта и силой своего оригинального, парадоксального мышления. У него побаливали, слабели ноги, и он, всунув их в теплые расшнурованные ботинки, сидел под пледом в кресле.
Уходя, я чуть задержался в дверях, еще раз прощаясь с ним взглядом. Он все так же сидел, склонив на грудь голову с большим лбом, грустно смотрел вслед. Сердце у меня сжалось - так больно было видеть его, так вопиюще не вязалась мощь его духа с детски-беспомощной покорностью перед тем, что влекли годы... Вдруг Пыж вернулся из дверей к нему, молча положил на колени голову, глядя ему в лицо, и Мэтр, никогда не отличавшийся слабостью характера и сентиментальностью, мужественно перенесший на долгом веку многие жизненные и литературные потрясения, неожиданно прослезился, с чувством прижал голову собаки...
Совершенно противоположного свойства эпизод произошел на перроне в Воронеже, где у нас была пересадка. Я отправился компостировать билеты, а Алла с Пыжом остались у брезентовой кучи нашего «экспедиционного» барахла. Под вечер на вокзале началось массовое движение бутылконосов. По неясной для меня причине, а может, по случайному стечению обстоятельств у всех мужчин, проходивших перроном, в руках были бутылки - самые разные, из-под ситро, кефира, воды...
Необычный багаж и женщина с собакой привлекли внимание одного из носителей бутылок. Он остановился и, глумясь, стал кривляться и приставать к Алле. Я издали увидел это, бежал с билетами и досадовал: «Пыж, хоть бы турнул его... Такой большой, серьезный пес... Интеллигент несчастный...»
И Пыж, который считал невозможным «поднять руку» на человека, который смущенно «извинялся», если ему в тесноте электрички придавливали хвост, Пыж вдруг злобно ощетинился, кинулся к наглецу, и тот, отпрянув и разом отрезвев, трусливо ретировался, бормоча ругательства. Вмешиваться уже не пришлось. А Пыж все еще морщился, гневно покашливал вслед алкашу, и надо было видеть, сколько в его гримасе было гадливого презрения к человеческому подонку!
Пыж прожил у нас около тринадцати лет. Сколько же ему было всего? Специалисты, глядя на его зубы, уверенно заявили, что ему, когда он появился у нас, от роду было не более полутора-двух лет. Но безупречная белизна зубов сохранилась у него до старости, он все так же в пыль дробил сырые мослы: по зубам ему всегда можно было дать меньше лет, чем на самом деле.
В его безотцовском паспорте, который мы выправили на первой же выставке охотничьих собак, по экстерьеру стояло «очень хорошо» - высшее, что может получить пес без родословной. У него не было дефектов породы, исключая «некоторую нежелательную женственность общего вида», но это уж, пожалуй, из области вкуса. Судьба, отняв у него поначалу право участвовать - без родословной - в племенном воспроизводстве, оставив возможность лишь «бульварных» связей, в дальнейшем к нему благоволила: в него не стреляли, как в лайку моего знакомого, не украли на охоте, как это произошло с гончей моего другого приятеля, не удавили ради шапки... Сколько же человеческих выродков, омерзительной сволочи шевелится возле чистого дела охоты, влезает и пачкает ее!
К старости у Пыжа стали побаливать суставы и «очугунел», отяжелел крестец. Он все более осторожно укладывался спать и поднимался «по частям», как старик с разбитой поясницей, медленно, с кряхтеньем и вздохами, стараясь избежать острой боли, «размазать» ее во времени. Забыв об этом, прыгнув где-нибудь через канаву, он без видимой, казалось бы, причины вдруг вскрикивал - это давал знать о себе остеохондроз.
Первой, быть может, отметила приближение старости собаки дачная белка. Они с Пыжом были знакомы давно, у них установились отношения своеобразной игры в «охоту». Заслыша приближение к участку белки, перескакивавшей с дерева на дерево, Пыж встречал ее лаем. Белка приходила на нашу сосну с прибитым на стволе скворечником, прыгала по ветвям, возмущенно дергала взъерошенным хвостом и громко цокала, понося лайку. Выполнив этот ритуал, белка спускалась в скворечник и спала там, выставив в леток мордочку, а Пыж занимал исходное место у порога.
Первое знакомство с дачной белкой чуть не обернулось для Пыжа трагедией. Увидев ее ранним утром на сосне, Пыж вспрыгнул на перила балкона. Я спал на полу, проснулся и увидел над собой качавшегося на доске шириной в ладонь, вперившего взгляд в сосну, скулившего от возбуждения пса, и сердце у меня похолодело: балкон был под крышей, на втором этаже, а внизу торчали колья георгин, да и вообще падение с такой высоты ничего хорошего не сулило. Я сдернул Пыжа назад - и все обошлось, слава богу...
Теперь белка пришла на сосну, а Пыж не услышал ее. Белка повертелась, поцокала на собаку - она не проснулась. И белка удалилась в скворечник...
Случайные собеседники на улице задают почему-то всегда один и тот же вопрос: сколько лет вашей собаке?
Пыж был в форме, не седел - на его белой маске седина была бы и не видна, - и люди удивлялись, узнав о его возрасте. Но мы-то замечали, как быстро сдает наш пес. У него изменился аллюр: он теперь почти не бегал рысью, сразу переходя в кургузый «обрубленный» галопчик, как бы подтягивая сразу обе задние ноги. Он больше и не так чутко спал, уставал в лесу, дольше линял. Как пенсионер, Пыж получил право спать на диване. Порой он даже не слышал, как мы возвращались домой, открывали дверь. Ему все тяжелее давались поездки в электричке и на поезде, его надо было подсаживать, и он волновался, шумно дышал, в глазах у него появлялось беспокойство, боязнь опоздать, не справиться... Все, как у людей...
В это время у нас появилась машина, и транспортные осложнения отпали. Снова стали доступны поездки на дачу и в лес. Как большинство собак, Пыж обожал автомобиль. Все равно куда, лишь бы ехать. Он лежал на заднем сиденье, подремывал, умиротворенно помаргивал бровками - мы все были вместе, мы ехали, и он был спокоен. Так после некоторого перерыва мы снова оказались в Карелии.
- Глянь-ка ты, жив еще! - изумился мой давний приятель Миша, лесник и охотник, когда из машины появился Пыж. Да и в городе, и в местах наших охот все меньше оставалось сверстников Пыжа, с которыми он охотился, встречался на прогулках...
Иногда я брал его на охоту, добираясь поближе на машине, но охотничий круг наш исчислялся теперь сотнями метров, приходилось часто отдыхать, а где потруднее - нести его на руках. У него все еще было хорошее чутье, но сильно изменился голос, став глухим и хриплым. Все-таки он чаще оставался домовничать, ждал нас и радовался, жадно обнюхивая битую дичь.
В Канун одного из наших семейных праздников, отмечавшихся по обыкновению с друзьями, Пыжу стало плохо. У него и раньше случались приступы, он жаловался на живот, но так тяжело не было никогда. Он лежал на боку, откинув голову, полубессознательно и послушно глотая таблетки. Впервые он напачкал чем-то черным, как запекшаяся кровь. Это указывало на болезнь печени. Пыж безжизненно обвисал на руках, когда я укладывал его поудобнее. Что было делать? Попытаться обзвонить друзей, дать «отбой»? Или, пересилив себя, дать жизни возможность идти своим чередом, дать попрощаться с Пыжом тем, кто любил его?
Мы повезли его в лечебницу.
- Да, печень, - подтвердил врач. - И сердце слабенькое... Оставляйте, все равно он не жилец. С месяц, может, протянет...
Ну, нет! Разве за этим мы приехали?
Пыж прожил после этого больше двух лет. Всяко бывало в это время: полоса некоторого улучшения сменялась обострением и слабостью, и снова мы вводили камфару, чтобы поддержать сердце. Пес сидел на диете, но жил, радовался, голова у него была ясная, он был предан нам и верил в нас.
Мы еще раз побывали в Карелии, и Миша уже не удивлялся, когда нужно было помочь Пыжу взобраться на крыльцо или сойти на землю, чтобы побродить возле дома, подремать на солнце в траве, над которой проносились ласточки-касатки.
Ни одно из домашних животных, исключая, может быть, лошадь, не служит таким объектом хозяйской гордости, как собака. Людям мало ее любви и преданности - для удовлетворения своего тщеславия им требуются медали и дипломы, призовые места на выставках. И все это, конечно, приятно, так же, как приятно ловить взгляды посторонних, отмечающих породность и красоту вашей собаки, ее энергию и темперамент. И хотя охотнику несравненно большее удовольствие, нежели официальное признание породности собаки, приносит ее хорошая работа на охоте, ее отменное воспитание и хороший характер, очень неплохо, когда это главное подкреплено призом и дипломом.
А если пес вступил в тот возраст, когда его нужно выносить на руках, когда ему трудно ходить, задрать ногу у столба? Как все праздники, праздник жизни собаки не долог. Наступает старость, сложная пора во взаимоотношениях хозяина и слуги.
Не знаю, правы ли мы были, до последнего поддерживая старого больного пса, пичкая его лекарствами, снотворными и болеутоляющими средствами. Каждый в эту лору вправе принять то решение относительно дальнейшей судьбы собаки, которое представляется ему наиболее целесообразным и приемлемым в этическом отношении. Нельзя осуждать выстрел, разрешающий такого рода затруднение на промысле в тайге - это акт милосердия.
Но здесь мы имели возможность облегчить участь собаки. И в этих условиях мы поступали так, как считали единственно возможным. Много лет мы гуляли с Пыжом в одно и то же время трижды в день. Теперь, чтобы не испытывать его стариковское терпение, я выходил с ним почаще. Движение нужно было ему, но без нажима и понуканий, от которых он начинал суетиться, переживать свою немощь и становиться жалким. Прогулки представляли всего лишь путь по коридору к лифту и от лифта на черный двор, к клочку незаасфальтированной земли. Но и это стоило ему трудов. Он тихо, с остановками, брел от куста к кусту, рассеянно провожал померкшими, залиловевшими глазами прохожих, принюхивался к запахам улицы. В сумерках он видел особенно плохо и после улицы в подъезде искал лапой на ощупь первую ступеньку, чтобы потом одолеть привычный лестничный марш. Все, как у людей...
Я уносил покорно висевшую на руках большую собаку и старался сохранить невозмутимость, не обращать внимания на удивленные, осуждающие, сожалеющие, насмешливо презрительные взгляды встречных, их вопросы и реплики:
- Больная, что ли? Сдали бы ее!
Но существование такой точки зрения лишь укрепляло мое упрямое желание облегчить и продлить дни Пыжа. Да и что они знали о нем?!
Я почти два года не охотился, а если и выходил в лес, то «самотопом» - разве это охота? Нам памятен был случай, когда несколько лет назад мы взяли на денек, чтобы устроить, выброшенного на пустырь обнаруженного Пыжом щенка, и Пыж был совершенно убит от огорчения, замкнулся и отказался от еды, заподозрив желание заменить его... Нет, заводить новую собаку при нем было нельзя.
Нам опять предстояла поездка в Карелию. Как Пыж перенесет два дня пути? Машину он любил и чувствовал себя в дороге лучше.
Как всегда, мы оборудовали ему место на заднем сидении. Снова движение, долетающие в окно запахи, отдых где-нибудь в лесу, у воды. Пыж повеселел, оживился, но все так же я вынимал его из машины, укладывал на месте.
В деревне нас встретила Мишина лайка Булька. Пыж обрадовался, сдвинул ушки, намереваясь «погусарить», но зад у него подвихнулся, завалился... Ему стало хуже.
Я уехал вымыть автомобиль. Стояли последние дни августа, солнечные, теплые и тихие. Машинально я таскал ведра, тер щеткой колеса и думал о Пыже: что сейчас там, дома?
Когда я вернулся, Пыж спал. У него обострились боли, он стал жаловаться, и Алла дала ему обезболивающее, успокаивающее снотворное...
Он отошел, не проснувшись.
Наутро мы отвезли его на Дианову гору. Сколько мы охотились с ним в этих местах! Мы были когда-то последними жителями брошенной лесной деревеньки, расположившейся на самой высокой точке Заонежья. Потом дома разобрали, и пышно разросшаяся трава, цветущие герани и ромашки скрыли места построек, редкие закопченные кирпичи.
Пыжа похоронили под большим камнем с плоской, словно бы специально срезанной стороной. На ней я написал имя собаки, трижды выстрелил, и эхо широко раскатило звук.
По дороге домой встретили Мишу.
- Это ты стрелял?
- Я, Миша...
- М-да... На тебя что-то не похоже... - он замялся, мучась от того, чего по долгу службы не мог не сказать мне, давнему своему другу. - А ты, однако, отстрелялся... День-то сегодня, как ты знаешь, не охотничий...
И узнав, что это были за выстрелы, вздохнул облегченно: дружба остается дружбой.
Охотничье счастье. (Фото В. УСКОВА)
Через Дианову гору проходит небойкая дорога, пересекающая полуостров Заонежье. Редкий не остановится здесь, чтобы полюбоваться видом, открывающимся с горы, на десятки километров: Онего и повенецкий берег, идущие к Беломорканалу суда, леса с поблескивающими в них озерами... Высота, простор, онежские и лесные дали настраивают мысли на высокий и неторопливый философский лад. Мои спутники вслух читают короткую надпись на камне: «Пыж», и я добавляю про себя оставшееся ненаписанным: «...только радость доставлявший».
Опубликовано в журнале «Охота и охотничье хозяйство» №1 1986 г.
Сканирование, OCR, корректура текста - serezhik_18.
Пользуясь случаем, поздравляю самого верного друга всех собак (и кошек) на свете - нашу дорогую vera_rb!
У Веры сегодня День Рождения!
Продолжение предыдущего поста.
Охота с лайкой - это время уединенного лесования, неторопливых раздумий за вечерним чаем.
(Фото А. РОЗНИКОВОЙ)
Пыж был рассудителен, спокоен и мудр, очень сдержан в выражении своих чувств. Неизменно расположенный ко всем людям, он вежливо отзывался на внимание постороннего человека, позволял поласкать себя, прилично ласкался в ответ и бежал дальше, тут же потеряв интерес к случайному человеку. Он никогда не был назойлив или капризен. Все это делало его «удобным» не только в лесу или в дороге, но и в быту - ведь большую часть времени мы все-таки проводили в очень людном городе.
Ни разу за много лет он не залаял - если только не просили «дать голос» - в квартире. Соседи говорили, что поначалу после нашего ухода, предвидя долгие часы одиночества, он порой тихонько подвывал, тоскуя, но быстро смирялся со своей участью и умолкал.
Ему было совершенно чуждо шкодничество и воровство. Мы забывали на табуретке - на уровне его носа - купленные пряники, печенье, самое большое его лакомство, но никогда он не позволял себе к ним притронуться. Он мог положить на табуретку свой нос и ждать в терпеливом молчании, не угостят ли, и если этого не делали - со вздохом разочарования уходил от соблазна. Только однажды «бес попутал» его. Вскоре после появления у нас он изжевал угол косынки. Мы не сразу поняли, вернувшись, чем так смущен и подавлен пес, пока не обнаружили косынки. До конца его жизни она стала укором ему: достаточно было взять в руки злополучную косынку, как на его физиономии появлялось крайнее смущение, он тупился и как бы извинялся: «Да, было, что ж теперь делать... Стыдно, конечно... Так уж получилось...»
В своем поведении, в своих привычках Пыж был подлинно аристократичен. Это было в характере, такому не научить. Учтивость к людям сочеталась в нем с чувством большого собственного достоинства, он был галантен по отношению к сукам и никогда попусту не приставал к ним, более того, он джентльменски отшивал от них других кобелей, бестактно и не вовремя домогавшихся их благосклонности. Никогда не увязывался он за собачьими свадьбами, перекатывавшимися по пустырям и задворкам пестрым тявкающим клубом разновеликих шавок. Его опрятность доходила до курьезов и веселила моих друзей-охотников.
«Ну, Пыж, начинаются твои страдания!» - по пути с охоты, где Пыж лазал в болотах и вываживался в тине, предстояло перейти широкую, разбитую в черноземе тракторами и машинами дорогу. Чертыхаясь, мы перебредали ее по колено. Пыж, аккуратно обходивший в городе лужицы на асфальте, не мог лезть в грязищу. Он мотался вдоль большака, искал местечко посуше, находил выложенные кирпичи и старался ступать по ним, брезгливо поджимая лапы.
Как бы ни был он голоден - никогда не хапал он еду, ел неторопливо и аккуратно, не брызгал и не растаскивал куски. И почему-то всегда оставлял недоеденным «церемонный» кусочек: «бонтон» сомнительного свойства, но такова уж была привычка. И так же аккуратно, преувеличенно замедленно брал он угощение из рук.
Ему очень нравилось, когда кто-нибудь, спускаясь на его «уровень обитания», ложился на полу. «Улыбаясь» такому чудачеству людей, он спешил развалиться рядом и замирал в тихом блаженстве. Трогательно и необычно было видеть лежащим на полу рядом с собакой нашего друга Поэта, человека очень сдержанного, не терпевшего в людях неискренности и демонстрации чувств. Это называлось у него так: «пыжетерапия».
Пыжа любили наши друзья и знакомые, с ним можно было спокойно ехать в гости в любой, самый чопорный дом и быть уверенным, что пес не подведет и не оконфузит.
- Только с Пыжом! - обговаривали друзья, приглашая в гости.
В чужом доме он ложился там, где расстилалась прихваченная подстилка, это становилось его «местом». Если, соскучившись, его приглашали к столу - он подходил не спеша, клал на колени голову, помахивая хвостом, церемонно брал угощение и возвращался на место.
Мы часто бывали с Пыжом, а случалось, и жили по несколько дней в загородном домике моего давнего старшего друга, Старого Писателя. Нам отводилась маленькая летняя комната, где у Пыжа было постоянное место в широком жестком кресле. В этом доме, в своё время известном кровными охотничьими собаками, Пыж был желанным гостем. По вечерам во время неторопливых бесед-чаепитий он чинно сидел между мной и хозяином и бурчал потихоньку, когда его просили «рассказать» что он видел во сне или «почитать» развернутую перед ним газету.
- Будь он человеком, я думаю, он был бы не прочь пропустить и рюмочку, - посмеивался благодушно в усы Старый Писатель и, почти полностью ослепший в эти годы, ощупью находил голову Пыжа, гладил ее сухой, с высокими мосолками рукой.
Пыж был дополнительной связью в моей дружбе с близкими мне людьми, я как бы чувствовал на себе отсвет их расположения к собаке.
С ним можно было без опаски ехать и в незнакомый дом. Однажды я даже рискнул его взять на утренник во Дворец пионеров. По знаку он вышел из-за кулис ко мне на сцену, по тихой команде «голос» «поздоровался» с ребятами, но, избегая слепящей рампы, допустил бестактность: сел к ребятам спиной.
Уверившись в его послушании, усвоенных привычках и рассудительности, я не брал его на сворку. Дойдя до края тротуара, он сам останавливался и ждал команды о переходе улицы. Так мы совершали длинные прогулки по Москве. Проходя мимо тренировочных собачьих площадок, я порой соблазнялся - слаб человек! - возможностью щегольнуть его исполнительностью. Достаточно было молча показать на бум, на лестницу - и Пыж легко и непринужденно, как бы играючи, пробегал по бревну, взбирался и опускался по крутым ступенькам, перепрыгивал через глухой забор. Проделав все это мимоходом, между прочим, мы шли дальше, оставляя в завистливом молчании владельцев громоздких упирающихся овчарок, для которых такая площадка была главным делом жизни...
Известно, что собаки, достаточно хорошо изучившие хозяина, угадывают его душевное состояние и соответственно настраиваются радостно, печально, задумчиво и тому подобное.
Пыж моментально догадывался, вышли ли мы просто погулять или встретить у дома ожидаемых гостей. Тут уж ему было не до прогулки; он напряженно приглядывался к сходившим на остановке, осматривал встречных, он ждал и издали узнавал знакомых.
Но как он порой угадывал мои желания? Этого я не берусь объяснить.
Однажды мы, будучи с Пыжом в гостях, зашли навестить одного из старейших наших писателей, широко признанного литературного Мэтра, жившего в том же доме. Несмотря на годы, он продолжал плодотворно работать со свойственной ему энергией интеллекта и силой своего оригинального, парадоксального мышления. У него побаливали, слабели ноги, и он, всунув их в теплые расшнурованные ботинки, сидел под пледом в кресле.
Уходя, я чуть задержался в дверях, еще раз прощаясь с ним взглядом. Он все так же сидел, склонив на грудь голову с большим лбом, грустно смотрел вслед. Сердце у меня сжалось - так больно было видеть его, так вопиюще не вязалась мощь его духа с детски-беспомощной покорностью перед тем, что влекли годы... Вдруг Пыж вернулся из дверей к нему, молча положил на колени голову, глядя ему в лицо, и Мэтр, никогда не отличавшийся слабостью характера и сентиментальностью, мужественно перенесший на долгом веку многие жизненные и литературные потрясения, неожиданно прослезился, с чувством прижал голову собаки...
Совершенно противоположного свойства эпизод произошел на перроне в Воронеже, где у нас была пересадка. Я отправился компостировать билеты, а Алла с Пыжом остались у брезентовой кучи нашего «экспедиционного» барахла. Под вечер на вокзале началось массовое движение бутылконосов. По неясной для меня причине, а может, по случайному стечению обстоятельств у всех мужчин, проходивших перроном, в руках были бутылки - самые разные, из-под ситро, кефира, воды...
Необычный багаж и женщина с собакой привлекли внимание одного из носителей бутылок. Он остановился и, глумясь, стал кривляться и приставать к Алле. Я издали увидел это, бежал с билетами и досадовал: «Пыж, хоть бы турнул его... Такой большой, серьезный пес... Интеллигент несчастный...»
И Пыж, который считал невозможным «поднять руку» на человека, который смущенно «извинялся», если ему в тесноте электрички придавливали хвост, Пыж вдруг злобно ощетинился, кинулся к наглецу, и тот, отпрянув и разом отрезвев, трусливо ретировался, бормоча ругательства. Вмешиваться уже не пришлось. А Пыж все еще морщился, гневно покашливал вслед алкашу, и надо было видеть, сколько в его гримасе было гадливого презрения к человеческому подонку!
Пыж прожил у нас около тринадцати лет. Сколько же ему было всего? Специалисты, глядя на его зубы, уверенно заявили, что ему, когда он появился у нас, от роду было не более полутора-двух лет. Но безупречная белизна зубов сохранилась у него до старости, он все так же в пыль дробил сырые мослы: по зубам ему всегда можно было дать меньше лет, чем на самом деле.
В его безотцовском паспорте, который мы выправили на первой же выставке охотничьих собак, по экстерьеру стояло «очень хорошо» - высшее, что может получить пес без родословной. У него не было дефектов породы, исключая «некоторую нежелательную женственность общего вида», но это уж, пожалуй, из области вкуса. Судьба, отняв у него поначалу право участвовать - без родословной - в племенном воспроизводстве, оставив возможность лишь «бульварных» связей, в дальнейшем к нему благоволила: в него не стреляли, как в лайку моего знакомого, не украли на охоте, как это произошло с гончей моего другого приятеля, не удавили ради шапки... Сколько же человеческих выродков, омерзительной сволочи шевелится возле чистого дела охоты, влезает и пачкает ее!
К старости у Пыжа стали побаливать суставы и «очугунел», отяжелел крестец. Он все более осторожно укладывался спать и поднимался «по частям», как старик с разбитой поясницей, медленно, с кряхтеньем и вздохами, стараясь избежать острой боли, «размазать» ее во времени. Забыв об этом, прыгнув где-нибудь через канаву, он без видимой, казалось бы, причины вдруг вскрикивал - это давал знать о себе остеохондроз.
Первой, быть может, отметила приближение старости собаки дачная белка. Они с Пыжом были знакомы давно, у них установились отношения своеобразной игры в «охоту». Заслыша приближение к участку белки, перескакивавшей с дерева на дерево, Пыж встречал ее лаем. Белка приходила на нашу сосну с прибитым на стволе скворечником, прыгала по ветвям, возмущенно дергала взъерошенным хвостом и громко цокала, понося лайку. Выполнив этот ритуал, белка спускалась в скворечник и спала там, выставив в леток мордочку, а Пыж занимал исходное место у порога.
Первое знакомство с дачной белкой чуть не обернулось для Пыжа трагедией. Увидев ее ранним утром на сосне, Пыж вспрыгнул на перила балкона. Я спал на полу, проснулся и увидел над собой качавшегося на доске шириной в ладонь, вперившего взгляд в сосну, скулившего от возбуждения пса, и сердце у меня похолодело: балкон был под крышей, на втором этаже, а внизу торчали колья георгин, да и вообще падение с такой высоты ничего хорошего не сулило. Я сдернул Пыжа назад - и все обошлось, слава богу...
Теперь белка пришла на сосну, а Пыж не услышал ее. Белка повертелась, поцокала на собаку - она не проснулась. И белка удалилась в скворечник...
Случайные собеседники на улице задают почему-то всегда один и тот же вопрос: сколько лет вашей собаке?
Пыж был в форме, не седел - на его белой маске седина была бы и не видна, - и люди удивлялись, узнав о его возрасте. Но мы-то замечали, как быстро сдает наш пес. У него изменился аллюр: он теперь почти не бегал рысью, сразу переходя в кургузый «обрубленный» галопчик, как бы подтягивая сразу обе задние ноги. Он больше и не так чутко спал, уставал в лесу, дольше линял. Как пенсионер, Пыж получил право спать на диване. Порой он даже не слышал, как мы возвращались домой, открывали дверь. Ему все тяжелее давались поездки в электричке и на поезде, его надо было подсаживать, и он волновался, шумно дышал, в глазах у него появлялось беспокойство, боязнь опоздать, не справиться... Все, как у людей...
В это время у нас появилась машина, и транспортные осложнения отпали. Снова стали доступны поездки на дачу и в лес. Как большинство собак, Пыж обожал автомобиль. Все равно куда, лишь бы ехать. Он лежал на заднем сиденье, подремывал, умиротворенно помаргивал бровками - мы все были вместе, мы ехали, и он был спокоен. Так после некоторого перерыва мы снова оказались в Карелии.
- Глянь-ка ты, жив еще! - изумился мой давний приятель Миша, лесник и охотник, когда из машины появился Пыж. Да и в городе, и в местах наших охот все меньше оставалось сверстников Пыжа, с которыми он охотился, встречался на прогулках...
Иногда я брал его на охоту, добираясь поближе на машине, но охотничий круг наш исчислялся теперь сотнями метров, приходилось часто отдыхать, а где потруднее - нести его на руках. У него все еще было хорошее чутье, но сильно изменился голос, став глухим и хриплым. Все-таки он чаще оставался домовничать, ждал нас и радовался, жадно обнюхивая битую дичь.
В Канун одного из наших семейных праздников, отмечавшихся по обыкновению с друзьями, Пыжу стало плохо. У него и раньше случались приступы, он жаловался на живот, но так тяжело не было никогда. Он лежал на боку, откинув голову, полубессознательно и послушно глотая таблетки. Впервые он напачкал чем-то черным, как запекшаяся кровь. Это указывало на болезнь печени. Пыж безжизненно обвисал на руках, когда я укладывал его поудобнее. Что было делать? Попытаться обзвонить друзей, дать «отбой»? Или, пересилив себя, дать жизни возможность идти своим чередом, дать попрощаться с Пыжом тем, кто любил его?
Мы повезли его в лечебницу.
- Да, печень, - подтвердил врач. - И сердце слабенькое... Оставляйте, все равно он не жилец. С месяц, может, протянет...
Ну, нет! Разве за этим мы приехали?
Пыж прожил после этого больше двух лет. Всяко бывало в это время: полоса некоторого улучшения сменялась обострением и слабостью, и снова мы вводили камфару, чтобы поддержать сердце. Пес сидел на диете, но жил, радовался, голова у него была ясная, он был предан нам и верил в нас.
Мы еще раз побывали в Карелии, и Миша уже не удивлялся, когда нужно было помочь Пыжу взобраться на крыльцо или сойти на землю, чтобы побродить возле дома, подремать на солнце в траве, над которой проносились ласточки-касатки.
Ни одно из домашних животных, исключая, может быть, лошадь, не служит таким объектом хозяйской гордости, как собака. Людям мало ее любви и преданности - для удовлетворения своего тщеславия им требуются медали и дипломы, призовые места на выставках. И все это, конечно, приятно, так же, как приятно ловить взгляды посторонних, отмечающих породность и красоту вашей собаки, ее энергию и темперамент. И хотя охотнику несравненно большее удовольствие, нежели официальное признание породности собаки, приносит ее хорошая работа на охоте, ее отменное воспитание и хороший характер, очень неплохо, когда это главное подкреплено призом и дипломом.
А если пес вступил в тот возраст, когда его нужно выносить на руках, когда ему трудно ходить, задрать ногу у столба? Как все праздники, праздник жизни собаки не долог. Наступает старость, сложная пора во взаимоотношениях хозяина и слуги.
Не знаю, правы ли мы были, до последнего поддерживая старого больного пса, пичкая его лекарствами, снотворными и болеутоляющими средствами. Каждый в эту лору вправе принять то решение относительно дальнейшей судьбы собаки, которое представляется ему наиболее целесообразным и приемлемым в этическом отношении. Нельзя осуждать выстрел, разрешающий такого рода затруднение на промысле в тайге - это акт милосердия.
Но здесь мы имели возможность облегчить участь собаки. И в этих условиях мы поступали так, как считали единственно возможным. Много лет мы гуляли с Пыжом в одно и то же время трижды в день. Теперь, чтобы не испытывать его стариковское терпение, я выходил с ним почаще. Движение нужно было ему, но без нажима и понуканий, от которых он начинал суетиться, переживать свою немощь и становиться жалким. Прогулки представляли всего лишь путь по коридору к лифту и от лифта на черный двор, к клочку незаасфальтированной земли. Но и это стоило ему трудов. Он тихо, с остановками, брел от куста к кусту, рассеянно провожал померкшими, залиловевшими глазами прохожих, принюхивался к запахам улицы. В сумерках он видел особенно плохо и после улицы в подъезде искал лапой на ощупь первую ступеньку, чтобы потом одолеть привычный лестничный марш. Все, как у людей...
Я уносил покорно висевшую на руках большую собаку и старался сохранить невозмутимость, не обращать внимания на удивленные, осуждающие, сожалеющие, насмешливо презрительные взгляды встречных, их вопросы и реплики:
- Больная, что ли? Сдали бы ее!
Но существование такой точки зрения лишь укрепляло мое упрямое желание облегчить и продлить дни Пыжа. Да и что они знали о нем?!
Я почти два года не охотился, а если и выходил в лес, то «самотопом» - разве это охота? Нам памятен был случай, когда несколько лет назад мы взяли на денек, чтобы устроить, выброшенного на пустырь обнаруженного Пыжом щенка, и Пыж был совершенно убит от огорчения, замкнулся и отказался от еды, заподозрив желание заменить его... Нет, заводить новую собаку при нем было нельзя.
Нам опять предстояла поездка в Карелию. Как Пыж перенесет два дня пути? Машину он любил и чувствовал себя в дороге лучше.
Как всегда, мы оборудовали ему место на заднем сидении. Снова движение, долетающие в окно запахи, отдых где-нибудь в лесу, у воды. Пыж повеселел, оживился, но все так же я вынимал его из машины, укладывал на месте.
В деревне нас встретила Мишина лайка Булька. Пыж обрадовался, сдвинул ушки, намереваясь «погусарить», но зад у него подвихнулся, завалился... Ему стало хуже.
Я уехал вымыть автомобиль. Стояли последние дни августа, солнечные, теплые и тихие. Машинально я таскал ведра, тер щеткой колеса и думал о Пыже: что сейчас там, дома?
Когда я вернулся, Пыж спал. У него обострились боли, он стал жаловаться, и Алла дала ему обезболивающее, успокаивающее снотворное...
Он отошел, не проснувшись.
Наутро мы отвезли его на Дианову гору. Сколько мы охотились с ним в этих местах! Мы были когда-то последними жителями брошенной лесной деревеньки, расположившейся на самой высокой точке Заонежья. Потом дома разобрали, и пышно разросшаяся трава, цветущие герани и ромашки скрыли места построек, редкие закопченные кирпичи.
Пыжа похоронили под большим камнем с плоской, словно бы специально срезанной стороной. На ней я написал имя собаки, трижды выстрелил, и эхо широко раскатило звук.
По дороге домой встретили Мишу.
- Это ты стрелял?
- Я, Миша...
- М-да... На тебя что-то не похоже... - он замялся, мучась от того, чего по долгу службы не мог не сказать мне, давнему своему другу. - А ты, однако, отстрелялся... День-то сегодня, как ты знаешь, не охотничий...
И узнав, что это были за выстрелы, вздохнул облегченно: дружба остается дружбой.
Охотничье счастье. (Фото В. УСКОВА)
Через Дианову гору проходит небойкая дорога, пересекающая полуостров Заонежье. Редкий не остановится здесь, чтобы полюбоваться видом, открывающимся с горы, на десятки километров: Онего и повенецкий берег, идущие к Беломорканалу суда, леса с поблескивающими в них озерами... Высота, простор, онежские и лесные дали настраивают мысли на высокий и неторопливый философский лад. Мои спутники вслух читают короткую надпись на камне: «Пыж», и я добавляю про себя оставшееся ненаписанным: «...только радость доставлявший».
Опубликовано в журнале «Охота и охотничье хозяйство» №1 1986 г.
Сканирование, OCR, корректура текста - serezhik_18.
Пользуясь случаем, поздравляю самого верного друга всех собак (и кошек) на свете - нашу дорогую vera_rb!
У Веры сегодня День Рождения!