Политика и мораль: достоинство, бесстыдство и власть
Послание президента Федеральному собранию, 15 января 2020 года.
Фото: kremlin.ru
Некий ближний, еще вчера воспринимавшийся тобой как равный, сегодня вдруг становится агентом власти и не скрывает своих планов на тебе паразитировать. «Не стыдно сидеть у меня на шее?» - интересуешься ты и получаешь в ответ: «Каждый сам кует свое счастье, не был бы ты дураком, сидел бы на моей шее». Россияне из партии «86%» с этим совершенно согласны
В диалоге Платона «Государство» затравкой сюжета является утверждение, согласно которому справедливо то, что установлено властвующими. Было бы легко спорить с этим утверждением, располагая системой моральных норм, санкционированных божеством, обоснованных научной теорией или хотя бы данными опыта. Но в истории человечества моральная гегемония всегда исходила именно от политической власти, и, хотя лидерство в этом отношении удерживают тоталитарные режимы, либерализм, демократия и гуманность учреждались в ходе суровой социальной борьбы, гражданских войн и революционного террора.
Когда последним основанием морали оказывается воля победителя, это называется мораль сильного. Но содержание понятия о справедливости не всегда находится в центре политики. Более того, чаще всего противоборствующие стороны имеют одни и те же представления о том, кто достоин власти, и сводятся они к тому, что достоин ее сильнейший. Это уже право сильного.
Моральное основание борьбы дискриминированных классов и групп за эмансипацию, т. е. обретение полноты прав и свобод, состоит в отрицании справедливости привилегий правящих и подавления подчиненных, из которого вытекает моральный долг изменения этого порочного порядка. Мораль сильного и право сильного при этом не отвергаются, и, чтобы воспользоваться ими, угнетенные массы обращаются к топорам, вилам, гильотине и прочим инструментам революционной законности.
Содержание справедливости состоит, таким образом, из частей этической и политической. Первая отражает представления о человеке как таковом, о разновидностях людей и о том, как, сообразно с их природой, с ними необходимо обращаться. Вторая часть обосновывает, почему будет справедливым воплощение того или иного устройства общества, описанного в первой части. Здесь тоже присутствует учение о человеке, раскрывающее связь власти, моральности и разума.
Одна из теорий, показывающих эту связь, гласит, что те, кто сумел захватить и удержать власть, - лучшие и мудрейшие. Другая указывает, что властвующие кажутся такими, пока их не насадили на вилы, и что поэтому обладание властью ничего толком о человеке сказать не может, а начинать нужно с другого конца, т. е. искать лучших людей общества и ставить их властителями. Третья теория смеется над этим проектом: мол, кто и как будет искать, и кто «поставит»? Нужно, говорят здесь, чтобы действовал демократический механизм, который возвышал бы лучших. Четвертая теория возражает, что механизма такого нет и быть не может, ибо массы алчны и глупы и властителей выберут подобных себе. Нет, лучше, когда все государство находится в руках избранных семейств, одно из которых правит наследственно. Пятая теория совмещает демократию с царской властью, шестая придумывает, как усовершенствовать одну только демократию, и т. д. При всех вариантах мораль сильного и право сильного остаются неизменными, меняется только его индивидуальная или групповая персона.
Иметь достоинство
В сражениях за эмансипацию надежно и издревле дискриминированного большинства - простолюдинов - о переопределении справедливости можно было не беспокоиться: люди, чувствующие эксплуатацию хребтом, не нуждаются в богатых аргументах. Гораздо труднее решиться на борьбу, т. е. на реализацию этического проекта. Она начинается тогда, когда риски и издержки кажутся меньшими, нежели ожидаемые блага. Люди втягиваются постепенно, ведомые немногими лидерами, роль которых состоит прежде всего в распространении новых стандартов достоинства и чести. Под достоинством мы понимаем норму того, как к нам должны относиться другие, а под честью - нашу способность заставить их относиться к нам соответствующим образом, т. е. уважать наше достоинство.
Но в чем состоит достоинство? Оно определяется временем, местом, сообществом, статусом человека, его чертами. При традиционном укладе старых режимов простолюдин-мужчина низкого звания почти вовсе лишен достоинства. «Почти» означает, что есть люди и пониже - также простолюдины, но женщины, дети, старики, «инородцы» и «иноверцы», сирые и убогие, которых можно презирать, подчинять, эксплуатировать и т. д. Под такого рода отношения при моем движении вверх по социальной лестнице подпадает все больше людей, и мое достоинство находится в прямой зависимости от объема владения и пользования другими.
Во всегда неясной оценке соотношения возможных издержек и благ от моего бунта против несправедливого порядка стремление обладать достоинством или защитить его играет иногда решающую роль. Возможно даже не «иногда», а «всегда» - судить об этом нелегко, ибо здесь мы попадаем в сферу трудно измеримых аффектов. Поэтому, хотя о достоинстве говорит всякий бунтарь, три сотни лет борьбы за эмансипацию простолюдина для одной седьмой части человечества увенчались успехом скорее чудесным образом, нежели закономерным.
Элементы эксплуатации сохраняются как внутри развитых обществ, так и в их отношениях с «третьим миром», но ее степень и масштабы уменьшились радикально, паразитизм высших на низших уступил место симбиозу, игре с положительной суммой. Более того, в странах-лидерах современного мира сложился уникальный порядок, в котором главным условием прогресса, т. е. приращения знаний, богатств и социальной эффективности, является большинство, состоящее из свободных граждан, достоинство и честь которых хорошо защищены.
Как купить долю нелегитимной власти
Исторический путь свободы полон уникальными стечениями обстоятельств, и это делает границу между частями человечества «развитой» и «не очень» почти непреодолимой. Причины здесь чисто политические: эмансипация большинства прямо противоречит интересу правящих меньшинств «третьих стран», господство которых основывается на бесправии, несвободе и бедности. Конечно, на словах цели прогресса нельзя не заявлять, поэтому все и всяческие права и свободы провозглашаются, а потом имитируются. Люди оказываются в двусмысленном положении, ибо зовутся гражданами государства - институции, призванной созидать общее благо, - а являются принуждаемыми силой подданными нелегитимного меньшинства.
Если бы такое политическое образование прямо назвало себя диктатурой, двусмысленность исчезла бы, а на ее месте возник вызов притязаниям людей на гражданское достоинство. Отвечать на него, т. е. объяснять, почему ты терпишь свое бесправие и свою несвободу, пришлось бы так или иначе каждому, и это делает откровенность диктатуры неудобной - люди теряют лицо, им стыдно признаваться в бессилии, трусости, невежестве. Двусмысленность же в этой ситуации позволяет наиболее сообразительным свое достоинство продать.
Сделка заключается с властью. Предметом мены с ее стороны выступает предоставляемая мне возможность так или иначе эксплуатировать других людей. Это несет мне не только материальные выгоды: люди, подавляемые мною и с моим участием, не зададут мне вопрос о моем достоинстве, ибо по отношению ко мне они ничтожны. Совершив сделку, я становлюсь агентом власти и в тот же момент ее пропагандистом. Теперь я сам заинтересован в риторической имитации демократического и правового порядка. Он спасает мое лицо перед теми, кого я мог бы устыдиться (если такие люди еще остались), и обеспечивает широкую диффузию лжи, ее легитимацию, подталкивающую все больше и больше людей к сделкам по продаже достоинства, читай - совести. В этом моральном секторе экономики каждый стоит столько, сколько урона, унижения и бесчестия он способен принести другим. Так начинается разгул бесстыдства.
Бесстыдство относительное и абсолютное
«Стыд - в глазах», - говорит греческая поговорка. Бесстыдник для нас - это тот, кто не скрывает в своих словах и поступках устремлений с нашей точки зрения низменных, недостойных и бесчестных. Такой человек пренебрегает нашими мнениями о нем и вообще нашими ценностями, он нас не стыдится, ибо нас презирает, но стыдится кого-то другого, кого уважает. Ценности групп различны: то, что бесстыдство для нас, нормально для других, то, что бесстыдно вчера, перестает быть таковым сегодня, и наоборот. Борьба с враждебной системой морали включает в себя и бесстыдное относительно нее поведение, а также практики цинизма как последовательного и систематического размывания нормативного.
Бывают, однако, люди, для которых безразлично любое мнение о них. Такие бесстыдники делятся на два вида. Первые органически равнодушны к признанию и одобрению со стороны окружающих, вторые же - психопаты-социопаты, которые людей ненавидят, получают удовольствие от того, что идут им наперекор, вредят и пакостят. Такие антропологические типы можно встретить по обе стороны ценностного конфликта, они есть и во власти, в лагере ее противников, а также в любой из разнообразных групп, но не потому, что какие-либо ценности вообще могут их привлечь. Психопат-социопат оказываются где-либо случайно и мимикрирует, движимый своим стремлением возвыситься над окружающими и вредить им. Нельзя быть бесстыдником одновременно в абсолютном и в относительном смысле, поэтому борцы за новую этику напрасно сделали из Трампа пугало и в то же время мишень. Он относится к бесстыдникам абсолютным, а потому безотказно радует тех, кому нравится, и неуязвим для тех, кому не нравится.
Для ситуации торговли достоинством характерен разгул как раз относительного бесстыдства. Почему именно разгул? Потому что некий ближний, еще вчера воспринимавшийся тобой как равный, как связанный с тобой общечеловеческим, национальным или групповым братством, сегодня вдруг становится агентом власти и не скрывает своих планов на тебе паразитировать. «Не стыдно сидеть у меня на шее?» - интересуешься ты и получаешь в ответ: «Каждый сам кует свое счастье, не был бы ты дураком, сидел бы на моей шее». Россияне из партии «86%», кстати, с этим совершенно согласны.
Меланхолия неисправимой ошибки
Советская власть была особым случаем и до полноценного диффузного цинизма не дошла, потому что пала жертвой другого порока. Имитацию прав и свобод производили формально, врали скучно и всегда одно и то же, правом сильного пользовались без артистизма и огонька, в общем, пренебрегали последним оправданием бессмысленного существования - эстетикой. Причиной ее забвения была атмосфера меланхолии обреченности, вызывающей сегодня даже ностальгию. Обреченность же указывала на какую-то фатальную и неисправимую ошибку, которая внешне проявилась, в итоге, в неспособности СССР стать Китаем и организованно перейти от «развитого социализма» хоть к какому-нибудь капитализму, т. е. выжить. Проскользнула эта ошибка при рождении советского дискурса социального знания и коммуникации.
Чувства здесь, чтобы стать надежно управляемыми изнутри и извне, должны быть подавлены и замещены нормированной чувствительностью - жесткой системой аффективно искаженных понятий. Социальное знание тоталитаризма подобно минному полю, и, чтобы чувствовать себя спокойнее, его понятия и их сцепления в мысли необходимо окрасить ценностно и аффективно. Выразимая в них картина мира становится поэтому нормативной. Сразу понятно, что мир таков, каким власть предписывает ему быть, - это следует из нормативной приемлемости одних слов и неприемлемости других.
Нормируются и эмоции, которые должны в связи с ними переживаться, так что понятия и мысли правильные вызывают и радость, и любовь. Все это разрастается в аффект коллективной ревности к альтернативному знанию, чувствованию и моральной оценке. Почему какие-то вообще мысли приходят не в мою голову, ускользают от моего контроля, как они смеют меня игнорировать! А ведь всякая альтернатива может заразить мое мышление, проникнуть в слова и погубить теперь уже мое тело.
Действия, которые совершают в подобном аффекте, всегда и только иррациональны. Например, понятное стремление взять верх над политическими противниками превращается в жесточайший массовый террор, и столь же понятное стремление опекать и поддерживать лояльные группы становится гиперконтролем. Здесь враги и друзья рассматриваются как навсегда определенные идентичности, так что никакое действие в отношение них не меняет их свойств, они не перестают вызывать тревогу. Мертвым врагом никогда не лишне еще раз выстрелить из пушки, а живого друга не мешает приковать к трубе еще одной парой наручников.
В аффективно модулированных простых, в общем, понятиях врага и друга, победы и поражения, государства и общества, блага и зла рациональность и целесообразность отодвинуты далеко назад. На первом плане зудящие места. Это вечная тревога, вызываемая содержанием социальных понятий, которые неотделимы от ставших внутренне необходимыми форм их переживания. Чувства замещены чувствительностью, моральные ценности - ханжеством. Все силы духа уходят на «расчесывание» зудящих мест. Оно осуществляется коллективно - централизованно, иерархично, снизу доверху, эти практики забирают внимание элит и простолюдинов, обрастают нюансами, предполагают угадывания, подыгрывания, диссонансы и консонансы.
Передовица «Правды», сообщение ТАСС, доклад партийного функционера, реплика иностранного политика, цитата из иностранной прессы, приветственная телеграмма Чаушеску, диссертация о принципах научного коммунизма, роман Юрия Бондарева, - все открывается для внимательной выверки мыслей, акцентов, намеков, аффектов. Конечно, дефицит масла и гречки, каких-то телевизоров, джинсов, сапог, вместе с тысячью иных проблем, которыми недосуг было заняться, при первой же возможности отправили советский коммунизм под откос. Очевидная вина его состояла в том, что до жизнеспособного тоталитаризма он в своей ревнивой чувствительности на месте прагматичной рациональности просто недотянул и, к тому же, свихнув сам себе инструменты разума, лишился способности критического анализа.
Унаследованная россиянами меланхолия не дает притязаниям на справедливость, достоинство, права и свободы стать общепризнанными и взаимно признанными. Примечательно, что в обстановке их низкой интенсивности не может должным образом состояться и разгул бесстыдства: россияне ничего хорошего не ждут друг от друга, а потому не имеют поводов для сильных разочарований. Остается любоваться парадом психопатов-социопатов.
Текст подготовлен на основе доклада «Обостренная моральная чувствительность и разгул бесстыдства: как на Вайнштейне вымещают бессильную ненависть к коллективному Трампу», прочитанного на конференции «Российские реалии: государство, социум, гражданское общество» (организована Сахаровским центром, Международным Мемориалом и Центром Левады - все организации признаны Минюстом иностранными агентами).
Иван Микиртумов
27 АПРЕЛЯ 2021