Дары
Мела поземка. Ночь была тиха.
Сугробы спали овамо и семо.
Над ними, не желая отдыхать,
Горел фонарь звездою Вифлеема.
И храм казался, как пещера, мал,
Когда лучи лампад в приделах гасли.
И в полутьме младенец задремал
У матери в руках, как в узких яслях.
День отошедший, убранный в кивот,
Еще светил на своды и на плечи,
Отплясывал на алтаре. И вот
Дремал младенец, а у ног его
Лежали приношенья человечьи.
Но свет иной ковчежец заливал:
Как три равновеликие скрижали,
Не золото, не смирна, не ливан -
Отец, и Сын, и Дух Святой лежали.
И шли сюда бродяги и цари,
Кто истиной ведом, кто суеложьем,
Волхвы, селяне, маги, бунтари,
Солдаты, рыбаки и мытари,
И все - подушно - агнцы в стане божьем.
Кто видел здесь подобие райка,
Кто дышит легче в этих нефах душных,
Но знаю я почти наверняка:
Тут не сыскать душою равнодушных.
Да что зазря пустые словеса,
Как бисерное крошево, плести нам,
Когда узришь, как въяве небеса
Идут по нашим грешным палестинам.
Сугробы спали овамо и семо.
Над ними, не желая отдыхать,
Горел фонарь звездою Вифлеема.
И храм казался, как пещера, мал,
Когда лучи лампад в приделах гасли.
И в полутьме младенец задремал
У матери в руках, как в узких яслях.
День отошедший, убранный в кивот,
Еще светил на своды и на плечи,
Отплясывал на алтаре. И вот
Дремал младенец, а у ног его
Лежали приношенья человечьи.
Но свет иной ковчежец заливал:
Как три равновеликие скрижали,
Не золото, не смирна, не ливан -
Отец, и Сын, и Дух Святой лежали.
И шли сюда бродяги и цари,
Кто истиной ведом, кто суеложьем,
Волхвы, селяне, маги, бунтари,
Солдаты, рыбаки и мытари,
И все - подушно - агнцы в стане божьем.
Кто видел здесь подобие райка,
Кто дышит легче в этих нефах душных,
Но знаю я почти наверняка:
Тут не сыскать душою равнодушных.
Да что зазря пустые словеса,
Как бисерное крошево, плести нам,
Когда узришь, как въяве небеса
Идут по нашим грешным палестинам.