Вспоминает Иннокентий Смоктуновский
В Красноярске нас вызвали в военкомат - человек девять. С нами говорили очень грубо. Оказывается, мы все были в плену. И сказали: «Посмотрите на свои паспорта».
Мы посмотрели. Действительно, 39 городов минус - мы не имеем права там жить. Красноярск входит в эти 39 городов. Но - «Вы здесь жили до ухода на фронт, в армию. И живите! Но чтобы отсюда не уезжать! Каждые два месяца вы должны приходить и отмечаться!».
Неподалеку от Красноярска жил один мой знакомый, тоже отведавший плена. У нас с ним был условный пароль: если все обстоит хорошо, регулярно отправляем друг другу открытки со словами: «Дядя Вася чувствует себя прекрасно». И вдруг открытки нет. Приезжаю к нему, а мать в слезах - забрали.
Вот я и решил затеряться в Норильске, девятом круге сталинского ада, среди ссыльных и лагерей. А потом: мне просто некуда было податься. Вы не поверите, но меня из Норильска тоже хотели выставить - непонятно, правда, куда. Так бы и сделали, да отмолил директор театра Дучман - низкий ему за это поклон.
В своей добровольной ссылке я провел четыре года, подорвал здоровье, потерял все зубы. Но там же прошел прекрасную профессиональную школу. В Норильске работали бывшие заключенные актеры театров ГУЛАГа: Юровская, Шлагин, Лукьянов, Жженов - с ним я особенно подружился.
Такое созвездие талантов можно было встретить только в старом Малом и во МХАТе. Благодаря им я и стал артистом.
Я переиграл почти всех существующих в современной драматургии мальчишек, работая в театрах Норильска, Махачкалы, Сталинграда. Но все-таки в этих театрах я так и не смог найти ни себя, ни своих героев, ни режиссера, который бы увидел во мне что-то стоящее. Я поехал в Москву, но и здесь, показавшись во многих театрах, никого не привлек.
Много играл. И маленькие и большие роли… Ничего не приносило радости. Стал ссориться с коллегами по труппе: «Мы все что-то неинтересное делаем. Одни пошлые штампы…» Может быть, я тогда не очень понимал, что пришла другая манера игры, но хорошо это чувствовал.
Мы ведь много тогда смотрели заграничных трофейных фильмов. Я помню, что меня поразил Эмиль Яннингс. Мощью простоты. И, уходя из Сталинградского театра, я сказал своим коллегам: «Если обо мне не услышите через пять лет, буду заниматься другим делом».
Это было в январе 55-го, а в декабре 57-го я сыграл Мышкина.
Я сижу на дне окопа, нас обсыпали землей, один раз прорепетировали. Режиссер фильма «Солдаты» Александр Иванов вдруг говорит:
- Иннокентий, так вот, дорогой, куда ты приехал?
- Как куда? На студию.
- Но студия у нас художественных фильмов!
Я говорю: «Да».
- А почему вы ничего не играете?
У меня все захолонуло. И я говорю:
- Понимаете, в чем дело, Александр Гаврилович, здесь есть такая возможность ничего не играть, а просто быть.
А сам подумал: если я и сейчас ничего не докажу, то, значит, опять все мои старания, все мои показы по театрам будут пустым звуком.
Я снимался тогда на «Ленфильме». И как-то раз, проходя по коридору, увидел среди снующей толпы человека, который стоял и читал книгу. Я «увидел» его спиной. Остановился. Это было как шок - у меня стучало в висках. Я сразу не мог понять, что со мной.
Оглянулся - и тогда-то и увидел его. Он просто стоял и читал, но он был в другом мире, в другой цивилизации. Божественно спокоен. Это был одутловатый человек, коротко стриженый. Серые глаза, тяжелый взгляд.
К нему подошла какая-то женщина, что-то спросила. Он на нее так смотрел и так слушал, как должен был бы смотреть и слушать князь Мышкин. Потом я спросил эту женщину, которую знал: кто этот человек, с которым она только что разговаривала.
Она долго не могла сообразить, о ком это я, а потом чуть пренебрежительно: «А, этот идиот? Он эпилептик. Снимается в массовке».
И начала мне рассказывать его биографию, но это была история самого Мышкина (а она не знала, что я репетирую эту роль). Оказывается, он был в лагерях 17 лет. Я не слышал, как он говорит, но на следующий день на репетиции заговорил другим голосом…
А когда мы еще раз с ним встретились - я поразился, что и голос у него такой же, как я предположил. И после этой речи роль пошла…
Такой тишины в зале, такой власти над зрителями, какое я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, - я не знаю ни у одного актера.
После «Гамлета» я получил почти двенадцать тысяч писем. Из них, пожалуй, в трех-четырех тысячах пишут: «Как Вы точно сыграли Гамлета, я таким его себе и представлял (представляла)».
Первое время я думал: «Что же это такое? Так просто? Так легко? А четыре месяца мучительных репетиций у меня дома с режиссером Розой СирОтой, которые помогли выявить существо моего Гамлета?»
Когда фильм был уже снят, то казалось, что можно было сделать лучше, тоньше… Но я был в работе предоставлен самому себе. Режиссер с самого начала сказал, что хочет выявить мою индивидуальность, поэтому разрешил мне делать, что хочу.
Однако драматургия - это метафизическая основа, а мне был, конечно, нужен критический взгляд со стороны. Но я сделал то, что мог сделать на том отрезке моей жизни. И потом - я сыграл Гамлета в том возрасте, в каком его нужно играть.
Лоуренс Оливье спросил меня (это было в 66-м году): «Сколько вам лет?» - «42 года». - «О, успел! Повезло! Потом сердце не выдерживает такой нагрузки…»