Чечня - не в прошлом, она в будущем
В общем, как и предполагалось, пятнадцатилетие начала Первой чеченской осталось незамеченным.
Только "Нью-Таймс" сделал это событие темой номера. Больше в СМИ я на эту тему ничего пока не видел.
Всем рекомендую. "Брошенные в ад" - рассказы участников штурма, интервью с Анзором Масхадовым, статья Захара Прилепина.
Ну и моя статья.
Которая, в общем-то, подтверждает предыдущий пост - никаких уроков из той войны извлечено не было.
Война делает с обществом то же самое, что и публичная казнь - снимает запреты. Если можно без разбора утюжить город - и как минимум де-юре свой город - значит, закона не существует. Если можно отправлять в мясорубку своих детей, значит, можно все.
Та ситуация, которую мы сегодня имеем в стране - ментовской беспредел, коллапс правосудия, вертикаль власти, нивелирование ценности человеческой жизни, абсолютное падение нравственности и морали, национализм и ксенофобию - корнями лежит там.
Ремарк писал о том, что Германия в Первой мировой потеряла целое поколение. Мы потеряли не поколение - страну.
В лучшие годы численность Объединенной группировки войск в Чечне достигала ста тысяч человек. За эти пятнадцать лет через войну прошло никак не меньше полумиллиона. Те из них, кто вернулся, принесли в мир свою философию. Философию войны.
Мой хороший товарищ, Дима Краснопеев, прапорщик ФСБ, служивший в Чечне снайпером, но при этом ни разу не выстреливший в человека, считает, что в России сейчас чеченским синдромом больны все. Поголовно. И воевавшие (что само собой разумеется), и не воевавшие что намного хуже. Каждый из нас пережил в своей голове свою войну. Первая ассоциация со словом «чеченец» - убийца, террорист, ублюдок, враг. И избавиться от этого синдрома общество пока не в состоянии.
Социологи говорят, что для зарождения новых нравственных ориентиров должно смениться четыре поколения. Это минимум тридцать шесть лет. То есть, по самым оптимистичным прогнозам, в ближайшее двадцатилетие улучшения ситуации ожидать не приходится.
Но, честно говоря, я не знаю, сколько должно пройти лет чтобы эта банальная, а стало быть единственно верная, истина вновь стала общепризнанной - убивать нельзя. Не знаю, сколько должно пройти лет, чтобы наши дети перестали видеть в чеченцах врага.
И не знаю, сколько должно пройти, чтобы дети тех чеченцев, которым сейчас по семнадцать-двадцать, и которые в своей жизни не видели ничего - вообще ничего - кроме войны, перестали воспринимать русских как исчадие ада.
Великая Отечественная страну сплотила. Чечня страну разделила. Современная Россия построила ту армию, о которой мечтали коммунисты - рабоче-крестьянскую. И служат в ней исключительно рабоче-крестьяне. И если на первой войне я еще встречал людей после института, то на второй, кажется, я был единственным солдатом в батальоне с высшим образованием. Кастовость хуже, чем в девятнадцатом веке. Я еще не слышал, чтобы сын крестьянина стал менеджером в Газпроме. Я еще не слышал, чтобы сын топ-менеджера воевал в Чечне.
Социальные лифты в стране отсутствуют напрочь. Если бедняку - а таковых в России сегодня восемьдесят процентов - повезло родится мальчиком, значит, ему повезло родиться и солдатом. Потому что за интересы богатых, которые и составляют наше современное государство, сегодня воюют только бедные. На подводной лодке «Алроса» из самой «Алросы» не служит никто.
Парня из безнадеги забирают в армию, отправляют на войну, там ему отрывает руки-ноги, государство дает ему пенсию в двести баксов и возвращает обратно в безнадегу. Привет семье, Выживай, как хочешь.
Программа реабилитации для ветеранов в нашей стране существует только одна - водка.
Мне хватит пальцев на руках, чтобы из всех моих знакомых - а за время службы я сменил семь, кажется, частей - пересчитать тех, кто сумел после демобилизации зацепиться за жизнь. Найти нормальную работу, создать семью, обеспечить будущее себе и своим детям. Остальные из войны так и не выбрались. Либо контрабасят по десятому разу, либо сидят, либо бухают по-черному. Подавляющее большинство тихо спивается в охране.
Поражение в войне настраивает на поражение и в мирной жизни.
Общество не нацелено на развитие, не нацелено на победу.
Это тоже итог войны.
Пятнадцать лет. Быстро время летит. Кажется, все было только вчера. Я не помню лиц большинства моих сокурсников в институте, но то поле под Ачхой-Мартаном, на котором в девяносто шестом началась моя война, я помню до мельчайших подробностей. До оттенков синего на вершинах гор, до долей градуса той угнетающей жары, что прижимала к земле как чугун, до звуков, до запахов - полностью.
Я уже давно не тот задроченный душара с автоматом, каким был. Но и не тот, которым должен был стать. Война изменила мою жизнь, и она пошла по другой, не предназначавшейся ей колее.
Все, что у меня есть, есть только благодаря тому, что в моей жизни была война. Моя жена ждала меня оттуда. Писала письма. Моя мама два раза ездила за мной в Моздок. Ночевала на блок-постах. Все видела своими глазами. И если есть синдром посткомбатанта, то правомерно говорить и о синдроме матери посткомбатанта.
Мой круг общения составляют только ветераны. У меня нет других знакомых. Все, о чем мы говорим - война. Моя работа связана с армией.
Я живу в войне уже пятнадцать лет, и у меня нет больше ничего. Все, что я умею - война. Все, что я знаю - война.
Я не могу сказать, что я благодарен войне - это было бы слишком кощунственно.
Но я ни о чем не жалею. И если бы была возможность выбрать жизнь заново, я выбрал бы такую же.
Паша прав - лучшие годы нашей жизни.
Но я не хотел бы их своим детям.
Цифры потерь, которые Россия понесла в Чечне - с обеих сторон, потому что в той гражданской войне обе стороны являлись гражданами одного государства - и которые не вызывали бы ни у кого вопросов, так и не названы. По официальным данным, она унесла около пяти тысяч жизней наших солдат за Первую, и четыре с половиной за Вторую. Около тридцати тысяч было ранено. Потери среди мирных жителей не считал никто, мы можем оперировать только данными правозащитных организаций. Они называют цифру в 25-30 тысяч человек.
Наше прошлое - это наше будущее. Без осмысления произошедшего невозможно построение грядущего.
Осмысления Чечни так и не было. По погибшим в «Хромой лошади» был объявлен траур. По погибшим в Чечне за пятнадцать лет траур не объявляли ни разу.
Власть, государство, равно как и мы, общество, люди - не хотят думать об этом.
И если кто-то считает что Чечня в прошлом, то он ошибается. Чечня - в будущем. Потому что не изменилось ничего. Не сделано никаких выводов. Не проведено реформирования армии, не поставлен вопрос о выживании ВПК, который через пять-десять лет просто перестанет существовать, не было инноваций в вооружение, которое отстало от современных требований лет на тридцать, не пересмотрены стратегии под изменившиеся обстоятельства ведения боевых действий в локальных войнах. Я не верю в возможность третьей мировой. Но наша армия до сих пор умеет только посылать пушечное мясо вперед дивизиями.
У нас все та же необученная неподготовленная рабская армия, которая будет послана воевать неизвестно куда непонятно за какие амбиции. Без карт, авиаподдержки и элементарной воды. Что и было очень хорошо продемонстрировано в Южной Осетии.
И мы все также готовы ложить животы детей своя за великодержавные интересы большой империи..
Та война была далеко не последней. Это уже ясно. Но если ничего не делать - то круг обязательно замкнется.
Готовтесь.
Нью-Таймс
Только "Нью-Таймс" сделал это событие темой номера. Больше в СМИ я на эту тему ничего пока не видел.
Всем рекомендую. "Брошенные в ад" - рассказы участников штурма, интервью с Анзором Масхадовым, статья Захара Прилепина.
Ну и моя статья.
Которая, в общем-то, подтверждает предыдущий пост - никаких уроков из той войны извлечено не было.
Война делает с обществом то же самое, что и публичная казнь - снимает запреты. Если можно без разбора утюжить город - и как минимум де-юре свой город - значит, закона не существует. Если можно отправлять в мясорубку своих детей, значит, можно все.
Та ситуация, которую мы сегодня имеем в стране - ментовской беспредел, коллапс правосудия, вертикаль власти, нивелирование ценности человеческой жизни, абсолютное падение нравственности и морали, национализм и ксенофобию - корнями лежит там.
Ремарк писал о том, что Германия в Первой мировой потеряла целое поколение. Мы потеряли не поколение - страну.
В лучшие годы численность Объединенной группировки войск в Чечне достигала ста тысяч человек. За эти пятнадцать лет через войну прошло никак не меньше полумиллиона. Те из них, кто вернулся, принесли в мир свою философию. Философию войны.
Мой хороший товарищ, Дима Краснопеев, прапорщик ФСБ, служивший в Чечне снайпером, но при этом ни разу не выстреливший в человека, считает, что в России сейчас чеченским синдромом больны все. Поголовно. И воевавшие (что само собой разумеется), и не воевавшие что намного хуже. Каждый из нас пережил в своей голове свою войну. Первая ассоциация со словом «чеченец» - убийца, террорист, ублюдок, враг. И избавиться от этого синдрома общество пока не в состоянии.
Социологи говорят, что для зарождения новых нравственных ориентиров должно смениться четыре поколения. Это минимум тридцать шесть лет. То есть, по самым оптимистичным прогнозам, в ближайшее двадцатилетие улучшения ситуации ожидать не приходится.
Но, честно говоря, я не знаю, сколько должно пройти лет чтобы эта банальная, а стало быть единственно верная, истина вновь стала общепризнанной - убивать нельзя. Не знаю, сколько должно пройти лет, чтобы наши дети перестали видеть в чеченцах врага.
И не знаю, сколько должно пройти, чтобы дети тех чеченцев, которым сейчас по семнадцать-двадцать, и которые в своей жизни не видели ничего - вообще ничего - кроме войны, перестали воспринимать русских как исчадие ада.
Великая Отечественная страну сплотила. Чечня страну разделила. Современная Россия построила ту армию, о которой мечтали коммунисты - рабоче-крестьянскую. И служат в ней исключительно рабоче-крестьяне. И если на первой войне я еще встречал людей после института, то на второй, кажется, я был единственным солдатом в батальоне с высшим образованием. Кастовость хуже, чем в девятнадцатом веке. Я еще не слышал, чтобы сын крестьянина стал менеджером в Газпроме. Я еще не слышал, чтобы сын топ-менеджера воевал в Чечне.
Социальные лифты в стране отсутствуют напрочь. Если бедняку - а таковых в России сегодня восемьдесят процентов - повезло родится мальчиком, значит, ему повезло родиться и солдатом. Потому что за интересы богатых, которые и составляют наше современное государство, сегодня воюют только бедные. На подводной лодке «Алроса» из самой «Алросы» не служит никто.
Парня из безнадеги забирают в армию, отправляют на войну, там ему отрывает руки-ноги, государство дает ему пенсию в двести баксов и возвращает обратно в безнадегу. Привет семье, Выживай, как хочешь.
Программа реабилитации для ветеранов в нашей стране существует только одна - водка.
Мне хватит пальцев на руках, чтобы из всех моих знакомых - а за время службы я сменил семь, кажется, частей - пересчитать тех, кто сумел после демобилизации зацепиться за жизнь. Найти нормальную работу, создать семью, обеспечить будущее себе и своим детям. Остальные из войны так и не выбрались. Либо контрабасят по десятому разу, либо сидят, либо бухают по-черному. Подавляющее большинство тихо спивается в охране.
Поражение в войне настраивает на поражение и в мирной жизни.
Общество не нацелено на развитие, не нацелено на победу.
Это тоже итог войны.
Пятнадцать лет. Быстро время летит. Кажется, все было только вчера. Я не помню лиц большинства моих сокурсников в институте, но то поле под Ачхой-Мартаном, на котором в девяносто шестом началась моя война, я помню до мельчайших подробностей. До оттенков синего на вершинах гор, до долей градуса той угнетающей жары, что прижимала к земле как чугун, до звуков, до запахов - полностью.
Я уже давно не тот задроченный душара с автоматом, каким был. Но и не тот, которым должен был стать. Война изменила мою жизнь, и она пошла по другой, не предназначавшейся ей колее.
Все, что у меня есть, есть только благодаря тому, что в моей жизни была война. Моя жена ждала меня оттуда. Писала письма. Моя мама два раза ездила за мной в Моздок. Ночевала на блок-постах. Все видела своими глазами. И если есть синдром посткомбатанта, то правомерно говорить и о синдроме матери посткомбатанта.
Мой круг общения составляют только ветераны. У меня нет других знакомых. Все, о чем мы говорим - война. Моя работа связана с армией.
Я живу в войне уже пятнадцать лет, и у меня нет больше ничего. Все, что я умею - война. Все, что я знаю - война.
Я не могу сказать, что я благодарен войне - это было бы слишком кощунственно.
Но я ни о чем не жалею. И если бы была возможность выбрать жизнь заново, я выбрал бы такую же.
Паша прав - лучшие годы нашей жизни.
Но я не хотел бы их своим детям.
Цифры потерь, которые Россия понесла в Чечне - с обеих сторон, потому что в той гражданской войне обе стороны являлись гражданами одного государства - и которые не вызывали бы ни у кого вопросов, так и не названы. По официальным данным, она унесла около пяти тысяч жизней наших солдат за Первую, и четыре с половиной за Вторую. Около тридцати тысяч было ранено. Потери среди мирных жителей не считал никто, мы можем оперировать только данными правозащитных организаций. Они называют цифру в 25-30 тысяч человек.
Наше прошлое - это наше будущее. Без осмысления произошедшего невозможно построение грядущего.
Осмысления Чечни так и не было. По погибшим в «Хромой лошади» был объявлен траур. По погибшим в Чечне за пятнадцать лет траур не объявляли ни разу.
Власть, государство, равно как и мы, общество, люди - не хотят думать об этом.
И если кто-то считает что Чечня в прошлом, то он ошибается. Чечня - в будущем. Потому что не изменилось ничего. Не сделано никаких выводов. Не проведено реформирования армии, не поставлен вопрос о выживании ВПК, который через пять-десять лет просто перестанет существовать, не было инноваций в вооружение, которое отстало от современных требований лет на тридцать, не пересмотрены стратегии под изменившиеся обстоятельства ведения боевых действий в локальных войнах. Я не верю в возможность третьей мировой. Но наша армия до сих пор умеет только посылать пушечное мясо вперед дивизиями.
У нас все та же необученная неподготовленная рабская армия, которая будет послана воевать неизвестно куда непонятно за какие амбиции. Без карт, авиаподдержки и элементарной воды. Что и было очень хорошо продемонстрировано в Южной Осетии.
И мы все также готовы ложить животы детей своя за великодержавные интересы большой империи..
Та война была далеко не последней. Это уже ясно. Но если ничего не делать - то круг обязательно замкнется.
Готовтесь.
Нью-Таймс