Сбивая черным сапогом
Взял с полки Довлатова, и...
Память бродит переносит в те далекие года. До запахов. До приторного вкуса патоки во рту от недосыпа. Вонючая кременчугская "Прима". Душная тускло освещенная караулка. Отдыхающая на топчанах свободная смена. Молодой жарит на кухне картошку. За пультом заснул начкар. Там, за окном - огороженный колючкой периметр, часовые на вышках, заваленная мокрым снегом тропа. Автомат на одном плече и тапик на другом. Столбы с телефонными точками, грубо чернеющие посреди тверских болот склады РАВ.
Я - разводящий.
Вывожу очередную смену на периметр. Черные сосны, кажущиеся ночью на этом болоте гигантскими, карябают низкое моросящее волглым снегом небо. Луна еле пробивается сквозь тучи. Холодно, промозгло и сыро. Чертовски хочется спать - сутки урывками по двадцать минут это тяжело. Сапог, которым с самого начала караула зачерпнул из проталины воды, так и не высох, скотина, и просушить его нет никакой возможности - свободного времени между сменами остается минут по сорок: ни пожрать, ни отдохнуть.
"Стой, кто идет!" "Разводящий со сменой!" "Разводящий ко мне остальные - на месте!"
Прозвон телефонных точек. Одна, зараза, не работает. Она всегда не работает. Надо менять, в принципе, это моя прямая обязанность, как разводящего. Как и разводящего до меня, и разводящего до разводящего до меня, и тех, кто служил здесь, пока я еще под стол ходил - но никто не меняет. И фонарь у грибка так и не починили - его никогда "не починили"...
А до конца караула еще четырнадцать часов. А потом еще сдача поста. Сдача боеприпасов. Драинье караулки полотером с мылом и натирание краников брючными ремнями до зеркального состояния.
И только потом - "шишига" и тряская дорога по кочкам до полка, который никто никогда не называл домом, но в который чертовски хочется вернуться.
И - самое лучше время во всем карауле, всего несколько минут, когда "шишига", проезжая КПП, выруливает на плац, после болот кажущийся ярко освещенной бальной залой, и запахи, ставшие почти уже родными и в этот момент ты уже почти готов назвать бригаду "домом", и знакомый шум и гам идущих на ужин рот, и освещенные фонарями аллеи между казармами, и толпа у клуба где было какое-то кино, и знакомые лица, знакомые здания, знакомые дорожки. И вот "шишига" тормозит у казармы, ты подаешь команду "К машине", и караул гроздьями отсыревших фиников сыплется на асфальт и топает кирзачами в казарму, матерясь и звеня ящиком с боеприпасами, а ты, оставшись один, не спешишь идти сдавать оружие, а достаешь сигарету и - так и стоя с автоматом на плече и штык-ножом на поясе - закуриваешь, и куришь со вкусом, ни о чем не думая, позволяя себе этот маленький расслабон, эти три-пять минут какой-то особенно свободной после караула жизни, и стоишь, и улыбаешься как дурак, и смолишь вонючую "Приму".
Ты почти счастлив в этот момент. Ты доволен. Ты привел людей. Все обошлось без ЧП и приключений. Никто никого не застрелил, никто никого не убил, никто не переломал никому ребра. И даже Касатый, который никак не может запомнить, что контрольный спуск делается ПОСЛЕ того, как отстегнул магазин, не вынес никому мозги.
Ты сделал свое дело. Ты сделал его хорошо. И ты наслаждаешься этим.
А твои гаврики уже ждут тебя в казарме, и ты сдаешь автомат и ведешь их в столовую на поздний ужин. "Раз, раз, раз-два-три. Рррро-ота!!!" дурачишься ты, и довольный караул также дурачится тебе в ответ, печатая, как один, три строевых шага подкованными сапогами по асфальту плаца, через которой вообще-то ходить запрещено, но вам сегодня вроде как и можно.
А в столовой уже никого, и повар приносит вам в полупустой с погасшими уже лампами зал холодные остатки ужина. И порции, как всегда, конечно же, меньше нормы и совсем холодные и ты, как всегда, говоришь себе: "сейчас пойду и разобью ему грызло" - потому что никто не имеет права кормить твоих вернувшихся из караула людей остатками холодного приворованного ужина, но, как и всегда, машешь рукой - да хрен с ним, и так хорошо. И всем тоже и так хорошо. И вы сидите и долго пьете чай, который - опять же по негласному правилу - караулу дают от пуза, хоть улейся. Тут даже повара не обманывают.
А потом в казарме вы готовитесь к отбою отдельно от дивизиона, сами по себе, и это, по негласному правилу, тоже можно - раньше или позже отбоя. И курите в одних кальсонах в умывальнике, и кто-то обязательно говорит, что неплохо бы отправить гонца за водкой, и все соглашаются, но никто не отправляет, потому что бухать не хочется, а хочется в постель.
А через день (если не повезет), два-три (если по норме), а то и неделю (если повезет) - опять по-новой: караулка, начкар за пультом, "Разводящий ко мне остальные на месте", телефонная точка так и не работает, сука, тропа от оттепели осклизла окончательно, автомат-штыкнож-тапик, и приторный, до патоки слащавый привкус от недосыпа в пересохшем рту...
И был во всем этом какой-то смысл. Была какая-то цель, простая и понятная и тебе и этим окружающим тебя людям, таким же простым и понятным, которые удивительным образом менялись, как только им на плечо вместе с автоматом ложилась обязанность и право, и они превращались из солдат, которых "куда ни целуй везде жопа", во взрослых мужчин, осознающих ответственность и весомость своих действий. Важность этой цели чувствовал почти каждый, но никто так и не смог объяснить её словами.
Все-таки это была одна из лучших работ в моей жизни.
Иногда я скучаю по ней.