Constantinople, 1878
Памук назвал эту книгу «лучшим путеводителем по Стамбулу всех времён»
Написал её итальянец Эдмондо де Амичис почти полтора века назад.
В сети выложена в английском переводе, пригодна к скачиванию на ридеры, копирайта нет, спасибо библиотеке университета Коннектикут.
Для тех, у кого с языком не очень, я перевёл первую главу (под катом). Речь в ней идёт об удовольствии, недоступном многим из нас - прибытии в Стамбул морем.
Интересно настроение, с которым европеец 19 века приезжал в Стамбул: как в лучший город мира.
Сорри, если сделал ошибки - не переводчик, с благодарностью приму исправления.
И это отняло у меня несколько часов, так что продолжения не обещаю )).
Прибытие
Эмоции, которые я испытал по прибытии в Константинополь, почти уничтожили воспоминания о предыдущих десяти днях пути из Мессинского пролива к устью Босфора. Голубое и неподвижное, как озеро, Ионическое море, морейские горы вдалеке, окрашенные в розовое первыми лучами солнца, руины Афин, залив Салоники, острова Лемнос и Тенедос, Дарданеллы и многие люди и события, развлекавшие меня в пути - всё померкло при виде Золотого Рога; и теперь, желая описать плавание, я использую больше фантазию, чем память.
Таким образом, чтобы первая страница книги излучала теплоту и жизнь, начать следует с последней ночи вояжа, с того момента, когда мы находились посреди Мраморного моря и капитан, схватив меня за плечи, сказал: «Сеньоры, завтра на рассвете мы увидим первые стамбульские минареты».
Ах, мой богатый праздный читатель! Когда несколько лет назад к тебе пришла эта прихоть - увидеть Константинополь - ты набил кошелёк деньгами, упаковал саквояж и чуть ли не в тот же день спокойно отправился в путь, как будто просто за город, до последнего момента всё ещё сомневаясь, не лучше ли будет свернуть в Баден-Баден. И если бы капитан сказал тебе: «Завтра утром увидим Стамбул», - ты бы флегматично ответил: «Приятно слышать».
Но вместо этого ты должен был лелеять свою мечту целых 10 лет, долгими зимними вечерами изучая карту Востока; распалить воображение сотней прочитанных книг, объехать пол-Европы в попытках заглушить досаду на невозможность посетить другую половину; ты должен был только ради этой мечты на целый год приковать себя к письменному столу, согласиться на тысячу компромиссов, пройти через множество мелких сражений, пядь земли за пядью земли, крепость за крепостью; наконец, провести девять бессонных ночей в море, рисуя в воображении такие яркие и необъятные картинки, испытывая такое ощущение счастья, что становилось немного совестно перед близкими, оставшимися дома. Вот тогда бы ты понял, что значат слова «завтра на рассвете мы увидим первые стамбульские минареты», и вместо вялого «приятно слышать» ударил бы изо всех сил кулаком по перилам, как это сделал я.
Ощущение счастья умножала твёрдая убеждённость, что я не обманусь в своих великих ожиданиях. О Константинополе не может быть сомнений, даже самый недоверчивый путешественник уверен в нём. Там всякий очарован, и вовсе не из-за великого прошлого или привычки восхищаться. У этого города есть своя универсальная и суверенная красота, изумляющая поэта и археолога, посла и торговца, принца и матроса, северянина и южанку. Это самое прекрасное место на Земле, весь мир так считает.
Авторы путевых заметок, прибывая сюда, впадают в отчаяние. Пертусье заикается, Турнефор признаёт язык бессильным, Фонкевиль объявляет место другой планетой, Лакруа сбит с толку, Виконт де Марселлус впадает в экстаз, Ламартин благодарит Бога, Готье сомневается в реальности увиденного, и все вместе нагромождают один образ на другой; стараются придать стилю как можно больше изящества и изнуряют себя тщетным поиском точных выражений. Только Шатобриан описывает свой въезд в Константинополь в поразительно спокойной манере, но и он обращает внимание на красивые виды, называя их «самыми прекрасными в мире». Леди Мэри Уортли Монтегю использует то же выражение, но роняет слово «возможно», как бы намекая на первенство своей собственной красоты, о которой она много думала.
Есть ещё один холодный немец, который говорит, что самые милые иллюзии молодости и даже чувство первой любви уступают силе того сладкого чувства, которое наполняет душу при виде этого чарующего региона; а один образованный француз признаётся, что Константинополь прежде всего внушил ему страх. Можете представить фантазии, которые после стократного повторения этих пылких признаний рождались в головах двух восторженных молодых людей, одному из которых 24, а второму 28.
Знаменитых похвал нам оказалось мало, и мы пошли снимать свидетельские показания у матросов. Даже они, грубые бедные парни, в попытке выразить красоту искали необычные сравнения, таращили глаза, растопыривали пальцы, менялись в голосе и совершали медленные широкие жесты, как делают мужчины, потерявшие дар речи от изумления. «Входить в Стамбул ясным утром, - сказал главный рулевой, - поверьте мне, синьоры, это великий момент в жизни человека».
Даже погода нам улыбалась; стояла тёплая безоблачная ночь; море с нежным шёпотом ласкало борта судна; мачты, рангоуты и такелаж отчётливо указывали местоположение небесной сферы; корабль казался неподвижным. На носу разлеглась группа турок, безмятежно курящих наргиле, их лица были повёрнуты в сторону луны, в её свете белые тюрбаны блестели как серебро; на корме скучились пассажиры всех национальностей, включая группу греческих комедиантов голодного вида, подсевших в Пирее.
Прямо передо мной, в стайке русских детей, направлявшихся в Одессу с матерью, сидела очаровательная маленькая Ольга, изумлённая тем, что я не понимал её языка и раздражавшаяся, что трижды повторяя вопрос, она так и не получает вразумительного ответа.
Рядом со мной устроился толстый греческий поп в головном уборе, похожем на перевёрнутую корзину, и пытался с помощью бинокля обнаружить Мраморные острова; соседом с другого бока был священник-евангелист, холодный и неподвижный как статуя, за три дня не проронил ни слова и не выказал ни одного признака живой души; передо мной маячили две симпатичные афинские сестрички в красных шапочках, с падающими на плечи локонами, как только кто-нибудь бросал на них взгляд, они синхронно отворачивали лица к воде, демонстрируя профили. Немного дальше перебирал чётки армянский купец, а за ним расположились евреи в древних одеяниях, албанцы в белых хитонах, скорбного вида французская гувернантка. Гражданство и род занятий ещё нескольких невыразительных путников невозможно было вычислить, на их фоне выделялась турецкая семья: папа в феске, мама с закрытым лицом и два ребёнка в брючках, все четверо ютились под тентом, на груде матрацев и подушек, окружённые игрушками всех возможных видов и расцветок.
Близость Константинополя привела всех в необычайное оживление. Лица в свете палубных фонарей выглядели энергичными и просветлёнными. Русские дети прыгали вокруг матери и выкрикивали древнее название: «Царьград! Царьград!» Здесь и там слышались слова: «Галата, Пера, Скутари». Они озаряли моё воображение как первые искры большого фейерверка, который вот-вот ударит на полную мощь. Даже матросы радостно говорили, что, наконец, прибывают в место, где можно будет на часок забыть все невзгоды. Зашевелилось и море белых тюрбанов на носу; даже эти невозмутимые мусульманские бездельники уже рисовали в своём сознании фантастические линии «центра вселенной», города, «окруженного водой с одной стороны и сушей с другой стороны», как сказано в Коране. Само судно как будто дрожало от нетерпения и двигалось вперёд по собственной воле, без помощи моторов.
А я то и дело облокачивался на перила и всматривался в море, из которого, казалось, доносился сбивчивый шёпот сотни голосов. Это все, кто любит меня, призывали: «Давай, давай же, сын, брат, друг! Получи свой Константинополь! Ты честно заработал его, так что будь счастлив, и Бог не покинет тебя!»
До самой ночи никто из путников не сошёл с палубы. Мы с другом покинули её в числе последних, отступая медленно и неохотно, не желая прятать в четырёх тесных стенах радость, вместить которую, казалось, не сможет и целая Пропонтида. На полпути к каюте мы услышали голос капитана, приглашающего подняться утром на офицерскую палубу. «Встаньте до рассвета, - предложил он, - а кто опоздает, того сбросят в море».
Более бессмысленной угрозы не слышали с сотворения Мира. Я глаз не сомкнул. Думаю, что юный Мехмед Завоеватель, во время знаменитой ночи в Андрианополе, возбужденный видом близкого Константинополя, всю ночь ерзая на диване, не совершил столько переворотов, сколько сделал я на своей койке за эти четыре утомительных часа; чтобы успокоить нервы, я пытался считать до тысячи, фиксировать взгляд на всплесках воды в иллюминаторе, мычать в такт корабельному двигателю; всё тщетно. Я был словно в лихорадке, дышал тяжело, ночь казалась вечной.
С первым тусклым проблеском рассвета я вскочил с постели, мой друг тоже поднимался, мы оделись в бешеной спешке и в три прыжка очутились на палубе. Ужас из ужасов! Стоял густой туман! Горизонта не было видно ни в одной стороне; дождь казался неизбежным; великое зрелище прибытия в Стамбул было потеряно, наши самые яркие надежды обмануты; наше путешествие, одним словом - провалено. Я был уничтожен.
В этот момент явился капитан с его неизменной улыбкой. Слова были не нужны, он всё понял и, хлопнув меня по плечу, сказал утешительным тоном: «Ничего страшного, не удручайтесь, джентльмен, лучше поблагодарите туман, потому что мы теперь увидим такое прибытие в Стамбул, о котором только можно мечтать; в течение двух часов погода прояснится, даю вам слово».
Я почувствовал, что снова оживаю. Мы поднялись на офицерскую палубу. На носу все турки уже сидели, скрестив ноги, на коврах, лицами в сторону Константинополя. Через несколько минут все пассажиры были в сборе, вооруженные всевозможными биноклями и подзорными трубами, они выстроились в длинную цепь вдоль левого борта.
Дул свежий бриз, все молчали. Глаза и оптические приборы фокусировались на северном берегу Мраморного моря, но ничего не было видно. Туман приобрёл форму белёсой полосы вдоль горизонта, небо светилось ясными золотистыми лучами, впереди невнятно проявился небольшой архипелаг - девять Принцевых островов, античные Демонесы, царский курорт Византийской империи, и ныне используемый жителями Константинополя в том же качестве. Берега Мраморного моря были всё ещё полностью скрыты, только через час они стали заметны с палубы.
Невозможно понять картину прибытия в Стамбул, не узнав сначала конфигурацию города. Представь, читатель, что впереди находится устье Босфора, который, как рукав моря, отделяет Азию от Европы и соединяет Мраморное море с Чёрным. По правую руку азиатский берег, древняя Анатолия, по левую - европейский, античная Фракия.
Продвигаясь вперед в сторону рукава, у самого входа в его устье вы увидите с левой стороны узкий пролив, уходящий от Босфора под прямым углом, на несколько миль вглубь европейской территории, выгибаясь, как рог быка. За это его и называют Золотым Рогом или Рогом Изобилия, потому что когда-то здесь был порт Византии, через который она получала ценности с трёх континентов.
В той части европейского берега, которая с одной стороны омывается Мраморным морем, а с другой - водами Золотого Рога, когда-то располагался Византий, а теперь на семи холмах - турецкий Стамбул. В другой части европейского берега, между Золотым Рогом и Босфором, находятся Галата и Пера, город франков. Напротив устья Золотого Рога, на холмах азиатской стороны - Скутари. Таким образом, Константинополь образован из трёх больших городов, разделённых морем, расположенных друг напротив друга, причём так близко, что из каждого отчётливо видны строения двух других городов. Как если бы Лондон и Париж находились в одном месте на разных берегах Темзы или Сены, только русла были бы шире.
Вершина треугольника, на котором стоял Византий, поворачивается в сторону Золотого Рога, и известна под именем дворцового мыса или Сераля. Если вы приближаетесь к городу с Мраморного моря, мыс до последнего момента скрывает от вашего взора берега Золотого Рога - самую прекрасную часть Константинополя.
Первым кусочек Стамбула сквозь туман разглядел капитан, по подсказке матроса.
Вокруг него сгрудились афинские сестры, русская семья, английский священник, янки и все остальные, кто направлялся в Константинополь впервые, включая меня. Мы безуспешно пытались проткнуть туман взглядами, когда капитан, показав рукой влево, в сторону европейского берега, крикнул: «Синьоры, смотрите, первый проблеск!»
Это была белая вершина очень высокого минарета, нижняя часть которого всё ещё скрывалась в дымке. Каждый бинокль был направлен на него, и все глаза уставились на маленький просвет, как будто пытаясь расширить его.
Корабль быстро продвигался. Через несколько секунд слабый силуэт появился за минаретом, затем второй, третий. Их становилось больше, постепенно они принимали форму домов и вытягивались в длинную шеренгу. Прямо по курсу и справа всё по-прежнему было скрыто в тумане. А то, что постепенно проявлялось, было частью Стамбула, образующей вогнутую дугу примерно в одну итальянскую милю на северном берегу Мраморного моря, между Сералем и замком Едикуле. Но сам дворцовый холм оставался невидим.
За домами один за другим просвечивались высокие белые минареты, их вершины купались в розовых лучах восходящего солнца. Под домами начинала выступать старая стена города, усиленная башнями на одинаковом расстоянии друг от друга. Они окружали город непрерывной линией, море подбиралось к ним. Вскоре видимая часть города расширилась до двух миль, но, сказать по правде, зрелище не соответствовало моим ожиданиям. Непонятно было, из-за чего Ламартин озадаченно спрашивал себя: «Так это Стамбул?», - и сам же отвечал: «Нет, это мираж!».
- Капитан, - крикнул я, - так это Стамбул?
- Ах вы, маловер, - ответил капитан, - посмотрите лучше туда, - и показал рукой.
Я посмотрел и издал звук изумления. Огромная тень, здание невероятной высоты и грации, полускрытое под воздушной пеленой, уходило в небо с вершины холма, окруженное четырьмя стройными величественными минаретами, чьи серебристые наконечники сверкали в первых лучах солнца. «Санта София!», - прокричал матрос, и одна из двух афинских девушек прошептала «Ая-Софья!». Турки на носу вскочили на ноги. Но со всех сторон от огромной базилики уже смутно проступали сквозь туман другие гигантские купола и минареты, причем последние стояли так близко друг к другу и беспорядочно, как пальмы в лесу, только без крон.
- Мечеть Султанахмет, - называл капитан, указывая рукой, - мечеть Беязит, мечеть Нуруосмание, мечеть Лалели, мечеть Сулеймание.
Но никто больше не обращал на него внимания. Туман распадался на куски со всех сторон, и сквозь дыры показывались мечети, башни, зелёные массивы, одни дома на других; чем дальше мы продвигались - тем выше вырастал город, и тем определённее прочитывались его великие, изломанные и капризные очертания. Белое, зелёное, розовое, блестящее. Четыре мили, вся часть Стамбула, что видна с Мраморного моря, рассыпавшись, лежала перед нами, её тёмные стены и разноцветные дома отражались в чистой бликующей воде, как в зеркале.
Внезапно корабль остановился, чтобы дождаться полного рассеивания тумана, который всё ещё укутывал тонким покрывалом устье Босфора. Через несколько минут мы осторожно тронулись. С приближением к холму старого Сераля нетерпение переполняло меня.
«Отвернитесь и дождитесь момента, когда весь холм будет виден, - посоветовал капитан. Через минуту он объявил: «Вот теперь!». Я повернулся, мы подходили к самому мысу. Это большой холм, покрытый кипарисами, соснами, пихтами и гигантскими платанами, кроны которых уходят далеко выше стен и бросают тень на воду. Из этой зелёной массы, каким-то беспорядочным, как будто случайным образом, то по одной, то группами, возникают крыши киосков, павильонов с галереями, серебристые купола, маленькие дворцовые постройки странных грациозных форм, с решётчатыми окнами и арабскими орнаментами; полускрытые прихотливые лабиринты садов, сооружений и дворов. Целый город скрыт в рощице - отделённый от мира, наполненный тайной и печалью.
В этот момент солнце почти пробилось сквозь туман и осветило весь дворцовый мыс. Ни одной живой души, ни звука. Мы стояли и смотрели на холм, коронованный четырьмя веками славы, наслаждений, любви, заговоров и крови, на этот трон, цитадель и гробницу Великой Османской империи; никто не говорил и не двигался.
Внезапно матрос закричал: «Синьоры, Скутари!» Все взоры обратились к азиатскому берегу. Там находился Скутари, золотой город, уходящий из зоны видимости по вершинам и склонам холмов, прикрытый полупрозрачной чадрой утреннего тумана, улыбчивый и свежий, как будто созданный прикосновением волшебной палочки. Как выразить это зрелище? Язык, который служит для описания наших городов, не смог бы дать представление об этой пестроте и перспективе, об этом чудесном смешении жилых кварталов и природы, легкомысленности и строгости, Европы и Востока, странного шарма и величия. Представьте себе город, состоящий из десяти тысяч маленьких пурпурных и жёлтых домов, десяти тысяч садов роскошной зелени, из сотни белых как снег мечетей; там за лесом огромных кипарисов прячется крупнейшее кладбище Востока, за несчётным количеством белых казарм видны дальние деревни на высотах, за ними другие теряются в зелени, а за вершинами минаретов и куполов возвышается горный хребет, загораживая горизонт, словно занавеска; большой город накрошили в огромный сад над берегом, то изрезанным зубчатыми обрывами с зарослями белых клёнов, то тающим в зелёных просторах с вкраплениями тени и цветов; лазурное зеркало Босфора отражает все эти красоты.
Пока я стоял, разглядывая Скутари, мой друг подтолкнул меня локтем, сигнализируя об открытии ещё одного города. Действительно, поодаль от Скутари на азиатской стороне, на берегу Мраморного моря стала видна долгая линия домов, мечетей и садов, до недавних пор скрытая в тумане. В бинокли мы могли отчётливо видеть кафе, базары, европейские дома, лестницы, стены, обозначавшие границы огородов, и маленькие лодки, разбросанные вдоль берега. Это Кадыкёй («Деревня Судьи»), построенный на руинах древнего Халкедона, что был основан за 685 лет до рождения Христа колонистами из Мегары. Дельфийский оракул прозвал их слепцами за выбор этого места вместо того, на котором впоследствии расположился Константинополь.
Наконец, и на европейской стороне Босфора сквозь туман пробились неясные очертания холма, затем редкие, но яркие блики оконных стёкол, и вот уже во всей красе предстаёт Галата и Пера, гора разноцветных домов, один над другим. Высокий город украшен минаретами, куполами и кипарисами. На макушке стоят монументальные дворцы различных посольств и великая Галатская башня, у подножия - огромный арсенал Топхане и лес корабельных мачт.
А когда туман отступил, оказалось, что этот город, безразмерный и густо засеянный домами, уходит далеко по берегу Босфора, и квартал за кварталом спускается с холмов к самой воде. Белые мечети, шеренги кораблей, пристани и дворцы выросли из Босфора. Павильоны, сады, киоски, рощи, и тускло сияющие на солнце отдалённые кварталы; зарево красок, изобилие зелени, восхитительные панорамы, великолепие, очарование, грация, сводящие с ума.
На нашем корабле все стояли с раскрытыми ртами. Пассажиры, матросы, турки, европейцы, дети - все молчали и просто не знали, куда смотреть. По одному борту у нас были Скутари и Кадыкёй, по другую - холм Сераля, впереди по курсу - Галата, Пера и Босфор. Чтобы увидеть это всё, мы непрерывно крутились, переводили голодные глаза с одного на другое, смеялись и беззвучно жестикулировали. Рай на земле! Какой момент!
Но самую великую и прекрасную часть ещё только предстояло увидеть. Мы продолжали стоять неподвижно у мыса Сераль, за которым от нас был скрыт Золотой Рог, а он и является самой чудесной частью Стамбула.
«Джентльмены, внимание, - объявил капитан перед тем, как отдать приказ идти вперёд, - через три минуты мы бросим якорь в Константинополе». Холодная дрожь пробила меня, сердце застучало. С каким лихорадочным нетерпением я ждал этого блаженного слова: «Вперёд!» Корабль двинулся! Короли, принцы, властелины и все сильные мира сего, в этот момент мой пост на палубе стоил всех ваших сокровищ.
Одна-две минуты требуются, чтобы обойти дворцовый мыс, наполненный светом и красками. И вот мы увидели весь Константинополь! Великий, роскошный Константинополь, слава Создателю и человеку! Я и не мечтал познать такую красоту!
И я, слабый человек, должен сделать описание, иметь наглость осквернить своими жалкими дешёвыми словами это божественное видение! Кому удалось это сделать? Шатобриан, Ламартин, Готье, что вы там мямлили? Мою голову всё ещё переполняют слова и образы, но они отказываются ложиться на бумагу. Я всё же сделаю попытку.
Золотой Рог прямо перед нами похож на реку. На каждом берегу - цепочка холмов, на которых растут в длину и высоту линии городских построек. Восемь миль холмов, долин, заливов и выступов, сотни склонов с монументами и садами. Дома, мечети, базары, дворцы, бани, киоски, бесконечные вариации красок. Тысячи минаретов с блестящими пиками тянутся в небо, как колонны из слоновой кости. Заросли кипарисов спускаются длинными нитками с вершин к морю, обозначая предместья и пристани. Пышная растительность прорывается и разливается повсюду, колыхаясь хохолком на вершинах, окружая крыши и распространяясь над водой.
Справа видим Галату, облицованную мачтами, парусами и флагами. За Галатой Пера, силуэты её громадных европейских дворцов наступают на небо. Прямо перед нами мост, соединяющий два берега и скрещивающий два противоположно направленных потока пестрой толпы. Слева Стамбул заполняет широкие холмы, на каждом из которых выросла гигантская мечеть с золотым пиком на серо-свинцовом куполе. Святая София окрашена в светло-розовое, мечеть Султанахмет украшена шестью минаретами, Сулеймание коронована десятью куполами, Валиде Султан («Новая мечеть») отражается в воде. На четвёртом холме - мечеть Мехмета Фатиха, на пятом - мечеть Селима Первого, на шестом - дворец Тефкур, и над всем этим - белая башня Сераскера («Беязит»), с которой можно наблюдать берега двух континентов, от Дарданелл до Чёрного моря.
Дальше шестого холма и дальше Галаты не видно ничего, кроме неясных очертаний - то ли город, то ли предместья, уходящие в перспективу обозначения пристаней, кораблей, лесов, растворяющиеся в лазурном воздухе, похожие скорее на игру света и воздуха, чем на реальность. Как бы мне ухватить все детали этой поразительной картины? Взгляд в какой-то момент фиксируется на ближайшем берегу с турецкими домами и позолоченными минаретами, но внезапно устремляется в дальний конец поблескивающего залива, где исчезают две линии фантастических городов, и смущённые мысли зрителя - вслед за ними.
Бесконечная светлость и величавость разлиты в этой красоте, что-то молодое и пылкое, заставляющее вспомнить тысячу волшебных историй и весеннее настроение, что-то воздушное и таинственное, рождающее иллюзии. Неясное небо, окрашенное в опал и серебро, служит фоном, на котором всё проступает с удивительной ясностью и чёткостью. Сапфирное море, размеченное малиновыми бакенами, возвращает минаретам дрожащее белое отражение. Купола блестят. Всё разнообразие растительности трепещет и колышется на утреннем ветру. Тучи голубей накрывают мечети. Тысячи позолоченных заострённых каиков, как дротики, проносятся по воде. Бриз, дующий с Чёрного моря, приносит в город благовоние десяти тысяч садов.
Напившись красотой этого рая, забыв обо всём на свете, вы поворачиваетесь кругом и с новым изумлением видите близкую панораму азиатского берега, с пышной роскошью Скутари и снежными шапками горы Олимп. Мраморное море окроплено островами и белыми парусами, а Босфор, накрытый хаотичным движением лодок между храмами, дворцами и виллами, таинственно теряется среди холмов Азии.
Когда первые впечатления улеглись, я посмотрел на своих попутчиков. Их лица изменились. Афинские леди стояли с мокрыми глазами, русская мама крепко прижала малышку Ольгу к своей груди, даже холодный английский священник впервые за весь вояж прервал молчание, повторяя время от времени: «Чудесно! Чудесно!»
Корабль остановился недалеко от моста. Через несколько минут мы были окружены лодками, прибывшие на них турки, армяне, греки и евреи, бранясь на варварском итальянском, приняли на своё попечение наши души и имущество. После бессмысленной попытки сопротивления, мы обняли капитана, поцеловали Ольгу, попрощались с остальными и спустились в четырёхвесельный каик, который доставил нас на таможню. Позже мы взбирались по лабиринту узких улиц в Hotel de Byzantium, расположенный на вершине холма Пера.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПЯТЬ ЧАСОВ СПУСТЯ
ЕЩЁ ГЛАВА. ГАЛАТА
Написал её итальянец Эдмондо де Амичис почти полтора века назад.
В сети выложена в английском переводе, пригодна к скачиванию на ридеры, копирайта нет, спасибо библиотеке университета Коннектикут.
Для тех, у кого с языком не очень, я перевёл первую главу (под катом). Речь в ней идёт об удовольствии, недоступном многим из нас - прибытии в Стамбул морем.
Интересно настроение, с которым европеец 19 века приезжал в Стамбул: как в лучший город мира.
Сорри, если сделал ошибки - не переводчик, с благодарностью приму исправления.
И это отняло у меня несколько часов, так что продолжения не обещаю )).
Прибытие
Эмоции, которые я испытал по прибытии в Константинополь, почти уничтожили воспоминания о предыдущих десяти днях пути из Мессинского пролива к устью Босфора. Голубое и неподвижное, как озеро, Ионическое море, морейские горы вдалеке, окрашенные в розовое первыми лучами солнца, руины Афин, залив Салоники, острова Лемнос и Тенедос, Дарданеллы и многие люди и события, развлекавшие меня в пути - всё померкло при виде Золотого Рога; и теперь, желая описать плавание, я использую больше фантазию, чем память.
Таким образом, чтобы первая страница книги излучала теплоту и жизнь, начать следует с последней ночи вояжа, с того момента, когда мы находились посреди Мраморного моря и капитан, схватив меня за плечи, сказал: «Сеньоры, завтра на рассвете мы увидим первые стамбульские минареты».
Ах, мой богатый праздный читатель! Когда несколько лет назад к тебе пришла эта прихоть - увидеть Константинополь - ты набил кошелёк деньгами, упаковал саквояж и чуть ли не в тот же день спокойно отправился в путь, как будто просто за город, до последнего момента всё ещё сомневаясь, не лучше ли будет свернуть в Баден-Баден. И если бы капитан сказал тебе: «Завтра утром увидим Стамбул», - ты бы флегматично ответил: «Приятно слышать».
Но вместо этого ты должен был лелеять свою мечту целых 10 лет, долгими зимними вечерами изучая карту Востока; распалить воображение сотней прочитанных книг, объехать пол-Европы в попытках заглушить досаду на невозможность посетить другую половину; ты должен был только ради этой мечты на целый год приковать себя к письменному столу, согласиться на тысячу компромиссов, пройти через множество мелких сражений, пядь земли за пядью земли, крепость за крепостью; наконец, провести девять бессонных ночей в море, рисуя в воображении такие яркие и необъятные картинки, испытывая такое ощущение счастья, что становилось немного совестно перед близкими, оставшимися дома. Вот тогда бы ты понял, что значат слова «завтра на рассвете мы увидим первые стамбульские минареты», и вместо вялого «приятно слышать» ударил бы изо всех сил кулаком по перилам, как это сделал я.
Ощущение счастья умножала твёрдая убеждённость, что я не обманусь в своих великих ожиданиях. О Константинополе не может быть сомнений, даже самый недоверчивый путешественник уверен в нём. Там всякий очарован, и вовсе не из-за великого прошлого или привычки восхищаться. У этого города есть своя универсальная и суверенная красота, изумляющая поэта и археолога, посла и торговца, принца и матроса, северянина и южанку. Это самое прекрасное место на Земле, весь мир так считает.
Авторы путевых заметок, прибывая сюда, впадают в отчаяние. Пертусье заикается, Турнефор признаёт язык бессильным, Фонкевиль объявляет место другой планетой, Лакруа сбит с толку, Виконт де Марселлус впадает в экстаз, Ламартин благодарит Бога, Готье сомневается в реальности увиденного, и все вместе нагромождают один образ на другой; стараются придать стилю как можно больше изящества и изнуряют себя тщетным поиском точных выражений. Только Шатобриан описывает свой въезд в Константинополь в поразительно спокойной манере, но и он обращает внимание на красивые виды, называя их «самыми прекрасными в мире». Леди Мэри Уортли Монтегю использует то же выражение, но роняет слово «возможно», как бы намекая на первенство своей собственной красоты, о которой она много думала.
Есть ещё один холодный немец, который говорит, что самые милые иллюзии молодости и даже чувство первой любви уступают силе того сладкого чувства, которое наполняет душу при виде этого чарующего региона; а один образованный француз признаётся, что Константинополь прежде всего внушил ему страх. Можете представить фантазии, которые после стократного повторения этих пылких признаний рождались в головах двух восторженных молодых людей, одному из которых 24, а второму 28.
Знаменитых похвал нам оказалось мало, и мы пошли снимать свидетельские показания у матросов. Даже они, грубые бедные парни, в попытке выразить красоту искали необычные сравнения, таращили глаза, растопыривали пальцы, менялись в голосе и совершали медленные широкие жесты, как делают мужчины, потерявшие дар речи от изумления. «Входить в Стамбул ясным утром, - сказал главный рулевой, - поверьте мне, синьоры, это великий момент в жизни человека».
Даже погода нам улыбалась; стояла тёплая безоблачная ночь; море с нежным шёпотом ласкало борта судна; мачты, рангоуты и такелаж отчётливо указывали местоположение небесной сферы; корабль казался неподвижным. На носу разлеглась группа турок, безмятежно курящих наргиле, их лица были повёрнуты в сторону луны, в её свете белые тюрбаны блестели как серебро; на корме скучились пассажиры всех национальностей, включая группу греческих комедиантов голодного вида, подсевших в Пирее.
Прямо передо мной, в стайке русских детей, направлявшихся в Одессу с матерью, сидела очаровательная маленькая Ольга, изумлённая тем, что я не понимал её языка и раздражавшаяся, что трижды повторяя вопрос, она так и не получает вразумительного ответа.
Рядом со мной устроился толстый греческий поп в головном уборе, похожем на перевёрнутую корзину, и пытался с помощью бинокля обнаружить Мраморные острова; соседом с другого бока был священник-евангелист, холодный и неподвижный как статуя, за три дня не проронил ни слова и не выказал ни одного признака живой души; передо мной маячили две симпатичные афинские сестрички в красных шапочках, с падающими на плечи локонами, как только кто-нибудь бросал на них взгляд, они синхронно отворачивали лица к воде, демонстрируя профили. Немного дальше перебирал чётки армянский купец, а за ним расположились евреи в древних одеяниях, албанцы в белых хитонах, скорбного вида французская гувернантка. Гражданство и род занятий ещё нескольких невыразительных путников невозможно было вычислить, на их фоне выделялась турецкая семья: папа в феске, мама с закрытым лицом и два ребёнка в брючках, все четверо ютились под тентом, на груде матрацев и подушек, окружённые игрушками всех возможных видов и расцветок.
Близость Константинополя привела всех в необычайное оживление. Лица в свете палубных фонарей выглядели энергичными и просветлёнными. Русские дети прыгали вокруг матери и выкрикивали древнее название: «Царьград! Царьград!» Здесь и там слышались слова: «Галата, Пера, Скутари». Они озаряли моё воображение как первые искры большого фейерверка, который вот-вот ударит на полную мощь. Даже матросы радостно говорили, что, наконец, прибывают в место, где можно будет на часок забыть все невзгоды. Зашевелилось и море белых тюрбанов на носу; даже эти невозмутимые мусульманские бездельники уже рисовали в своём сознании фантастические линии «центра вселенной», города, «окруженного водой с одной стороны и сушей с другой стороны», как сказано в Коране. Само судно как будто дрожало от нетерпения и двигалось вперёд по собственной воле, без помощи моторов.
А я то и дело облокачивался на перила и всматривался в море, из которого, казалось, доносился сбивчивый шёпот сотни голосов. Это все, кто любит меня, призывали: «Давай, давай же, сын, брат, друг! Получи свой Константинополь! Ты честно заработал его, так что будь счастлив, и Бог не покинет тебя!»
До самой ночи никто из путников не сошёл с палубы. Мы с другом покинули её в числе последних, отступая медленно и неохотно, не желая прятать в четырёх тесных стенах радость, вместить которую, казалось, не сможет и целая Пропонтида. На полпути к каюте мы услышали голос капитана, приглашающего подняться утром на офицерскую палубу. «Встаньте до рассвета, - предложил он, - а кто опоздает, того сбросят в море».
Более бессмысленной угрозы не слышали с сотворения Мира. Я глаз не сомкнул. Думаю, что юный Мехмед Завоеватель, во время знаменитой ночи в Андрианополе, возбужденный видом близкого Константинополя, всю ночь ерзая на диване, не совершил столько переворотов, сколько сделал я на своей койке за эти четыре утомительных часа; чтобы успокоить нервы, я пытался считать до тысячи, фиксировать взгляд на всплесках воды в иллюминаторе, мычать в такт корабельному двигателю; всё тщетно. Я был словно в лихорадке, дышал тяжело, ночь казалась вечной.
С первым тусклым проблеском рассвета я вскочил с постели, мой друг тоже поднимался, мы оделись в бешеной спешке и в три прыжка очутились на палубе. Ужас из ужасов! Стоял густой туман! Горизонта не было видно ни в одной стороне; дождь казался неизбежным; великое зрелище прибытия в Стамбул было потеряно, наши самые яркие надежды обмануты; наше путешествие, одним словом - провалено. Я был уничтожен.
В этот момент явился капитан с его неизменной улыбкой. Слова были не нужны, он всё понял и, хлопнув меня по плечу, сказал утешительным тоном: «Ничего страшного, не удручайтесь, джентльмен, лучше поблагодарите туман, потому что мы теперь увидим такое прибытие в Стамбул, о котором только можно мечтать; в течение двух часов погода прояснится, даю вам слово».
Я почувствовал, что снова оживаю. Мы поднялись на офицерскую палубу. На носу все турки уже сидели, скрестив ноги, на коврах, лицами в сторону Константинополя. Через несколько минут все пассажиры были в сборе, вооруженные всевозможными биноклями и подзорными трубами, они выстроились в длинную цепь вдоль левого борта.
Дул свежий бриз, все молчали. Глаза и оптические приборы фокусировались на северном берегу Мраморного моря, но ничего не было видно. Туман приобрёл форму белёсой полосы вдоль горизонта, небо светилось ясными золотистыми лучами, впереди невнятно проявился небольшой архипелаг - девять Принцевых островов, античные Демонесы, царский курорт Византийской империи, и ныне используемый жителями Константинополя в том же качестве. Берега Мраморного моря были всё ещё полностью скрыты, только через час они стали заметны с палубы.
Невозможно понять картину прибытия в Стамбул, не узнав сначала конфигурацию города. Представь, читатель, что впереди находится устье Босфора, который, как рукав моря, отделяет Азию от Европы и соединяет Мраморное море с Чёрным. По правую руку азиатский берег, древняя Анатолия, по левую - европейский, античная Фракия.
Продвигаясь вперед в сторону рукава, у самого входа в его устье вы увидите с левой стороны узкий пролив, уходящий от Босфора под прямым углом, на несколько миль вглубь европейской территории, выгибаясь, как рог быка. За это его и называют Золотым Рогом или Рогом Изобилия, потому что когда-то здесь был порт Византии, через который она получала ценности с трёх континентов.
В той части европейского берега, которая с одной стороны омывается Мраморным морем, а с другой - водами Золотого Рога, когда-то располагался Византий, а теперь на семи холмах - турецкий Стамбул. В другой части европейского берега, между Золотым Рогом и Босфором, находятся Галата и Пера, город франков. Напротив устья Золотого Рога, на холмах азиатской стороны - Скутари. Таким образом, Константинополь образован из трёх больших городов, разделённых морем, расположенных друг напротив друга, причём так близко, что из каждого отчётливо видны строения двух других городов. Как если бы Лондон и Париж находились в одном месте на разных берегах Темзы или Сены, только русла были бы шире.
Вершина треугольника, на котором стоял Византий, поворачивается в сторону Золотого Рога, и известна под именем дворцового мыса или Сераля. Если вы приближаетесь к городу с Мраморного моря, мыс до последнего момента скрывает от вашего взора берега Золотого Рога - самую прекрасную часть Константинополя.
Первым кусочек Стамбула сквозь туман разглядел капитан, по подсказке матроса.
Вокруг него сгрудились афинские сестры, русская семья, английский священник, янки и все остальные, кто направлялся в Константинополь впервые, включая меня. Мы безуспешно пытались проткнуть туман взглядами, когда капитан, показав рукой влево, в сторону европейского берега, крикнул: «Синьоры, смотрите, первый проблеск!»
Это была белая вершина очень высокого минарета, нижняя часть которого всё ещё скрывалась в дымке. Каждый бинокль был направлен на него, и все глаза уставились на маленький просвет, как будто пытаясь расширить его.
Корабль быстро продвигался. Через несколько секунд слабый силуэт появился за минаретом, затем второй, третий. Их становилось больше, постепенно они принимали форму домов и вытягивались в длинную шеренгу. Прямо по курсу и справа всё по-прежнему было скрыто в тумане. А то, что постепенно проявлялось, было частью Стамбула, образующей вогнутую дугу примерно в одну итальянскую милю на северном берегу Мраморного моря, между Сералем и замком Едикуле. Но сам дворцовый холм оставался невидим.
За домами один за другим просвечивались высокие белые минареты, их вершины купались в розовых лучах восходящего солнца. Под домами начинала выступать старая стена города, усиленная башнями на одинаковом расстоянии друг от друга. Они окружали город непрерывной линией, море подбиралось к ним. Вскоре видимая часть города расширилась до двух миль, но, сказать по правде, зрелище не соответствовало моим ожиданиям. Непонятно было, из-за чего Ламартин озадаченно спрашивал себя: «Так это Стамбул?», - и сам же отвечал: «Нет, это мираж!».
- Капитан, - крикнул я, - так это Стамбул?
- Ах вы, маловер, - ответил капитан, - посмотрите лучше туда, - и показал рукой.
Я посмотрел и издал звук изумления. Огромная тень, здание невероятной высоты и грации, полускрытое под воздушной пеленой, уходило в небо с вершины холма, окруженное четырьмя стройными величественными минаретами, чьи серебристые наконечники сверкали в первых лучах солнца. «Санта София!», - прокричал матрос, и одна из двух афинских девушек прошептала «Ая-Софья!». Турки на носу вскочили на ноги. Но со всех сторон от огромной базилики уже смутно проступали сквозь туман другие гигантские купола и минареты, причем последние стояли так близко друг к другу и беспорядочно, как пальмы в лесу, только без крон.
- Мечеть Султанахмет, - называл капитан, указывая рукой, - мечеть Беязит, мечеть Нуруосмание, мечеть Лалели, мечеть Сулеймание.
Но никто больше не обращал на него внимания. Туман распадался на куски со всех сторон, и сквозь дыры показывались мечети, башни, зелёные массивы, одни дома на других; чем дальше мы продвигались - тем выше вырастал город, и тем определённее прочитывались его великие, изломанные и капризные очертания. Белое, зелёное, розовое, блестящее. Четыре мили, вся часть Стамбула, что видна с Мраморного моря, рассыпавшись, лежала перед нами, её тёмные стены и разноцветные дома отражались в чистой бликующей воде, как в зеркале.
Внезапно корабль остановился, чтобы дождаться полного рассеивания тумана, который всё ещё укутывал тонким покрывалом устье Босфора. Через несколько минут мы осторожно тронулись. С приближением к холму старого Сераля нетерпение переполняло меня.
«Отвернитесь и дождитесь момента, когда весь холм будет виден, - посоветовал капитан. Через минуту он объявил: «Вот теперь!». Я повернулся, мы подходили к самому мысу. Это большой холм, покрытый кипарисами, соснами, пихтами и гигантскими платанами, кроны которых уходят далеко выше стен и бросают тень на воду. Из этой зелёной массы, каким-то беспорядочным, как будто случайным образом, то по одной, то группами, возникают крыши киосков, павильонов с галереями, серебристые купола, маленькие дворцовые постройки странных грациозных форм, с решётчатыми окнами и арабскими орнаментами; полускрытые прихотливые лабиринты садов, сооружений и дворов. Целый город скрыт в рощице - отделённый от мира, наполненный тайной и печалью.
В этот момент солнце почти пробилось сквозь туман и осветило весь дворцовый мыс. Ни одной живой души, ни звука. Мы стояли и смотрели на холм, коронованный четырьмя веками славы, наслаждений, любви, заговоров и крови, на этот трон, цитадель и гробницу Великой Османской империи; никто не говорил и не двигался.
Внезапно матрос закричал: «Синьоры, Скутари!» Все взоры обратились к азиатскому берегу. Там находился Скутари, золотой город, уходящий из зоны видимости по вершинам и склонам холмов, прикрытый полупрозрачной чадрой утреннего тумана, улыбчивый и свежий, как будто созданный прикосновением волшебной палочки. Как выразить это зрелище? Язык, который служит для описания наших городов, не смог бы дать представление об этой пестроте и перспективе, об этом чудесном смешении жилых кварталов и природы, легкомысленности и строгости, Европы и Востока, странного шарма и величия. Представьте себе город, состоящий из десяти тысяч маленьких пурпурных и жёлтых домов, десяти тысяч садов роскошной зелени, из сотни белых как снег мечетей; там за лесом огромных кипарисов прячется крупнейшее кладбище Востока, за несчётным количеством белых казарм видны дальние деревни на высотах, за ними другие теряются в зелени, а за вершинами минаретов и куполов возвышается горный хребет, загораживая горизонт, словно занавеска; большой город накрошили в огромный сад над берегом, то изрезанным зубчатыми обрывами с зарослями белых клёнов, то тающим в зелёных просторах с вкраплениями тени и цветов; лазурное зеркало Босфора отражает все эти красоты.
Пока я стоял, разглядывая Скутари, мой друг подтолкнул меня локтем, сигнализируя об открытии ещё одного города. Действительно, поодаль от Скутари на азиатской стороне, на берегу Мраморного моря стала видна долгая линия домов, мечетей и садов, до недавних пор скрытая в тумане. В бинокли мы могли отчётливо видеть кафе, базары, европейские дома, лестницы, стены, обозначавшие границы огородов, и маленькие лодки, разбросанные вдоль берега. Это Кадыкёй («Деревня Судьи»), построенный на руинах древнего Халкедона, что был основан за 685 лет до рождения Христа колонистами из Мегары. Дельфийский оракул прозвал их слепцами за выбор этого места вместо того, на котором впоследствии расположился Константинополь.
Наконец, и на европейской стороне Босфора сквозь туман пробились неясные очертания холма, затем редкие, но яркие блики оконных стёкол, и вот уже во всей красе предстаёт Галата и Пера, гора разноцветных домов, один над другим. Высокий город украшен минаретами, куполами и кипарисами. На макушке стоят монументальные дворцы различных посольств и великая Галатская башня, у подножия - огромный арсенал Топхане и лес корабельных мачт.
А когда туман отступил, оказалось, что этот город, безразмерный и густо засеянный домами, уходит далеко по берегу Босфора, и квартал за кварталом спускается с холмов к самой воде. Белые мечети, шеренги кораблей, пристани и дворцы выросли из Босфора. Павильоны, сады, киоски, рощи, и тускло сияющие на солнце отдалённые кварталы; зарево красок, изобилие зелени, восхитительные панорамы, великолепие, очарование, грация, сводящие с ума.
На нашем корабле все стояли с раскрытыми ртами. Пассажиры, матросы, турки, европейцы, дети - все молчали и просто не знали, куда смотреть. По одному борту у нас были Скутари и Кадыкёй, по другую - холм Сераля, впереди по курсу - Галата, Пера и Босфор. Чтобы увидеть это всё, мы непрерывно крутились, переводили голодные глаза с одного на другое, смеялись и беззвучно жестикулировали. Рай на земле! Какой момент!
Но самую великую и прекрасную часть ещё только предстояло увидеть. Мы продолжали стоять неподвижно у мыса Сераль, за которым от нас был скрыт Золотой Рог, а он и является самой чудесной частью Стамбула.
«Джентльмены, внимание, - объявил капитан перед тем, как отдать приказ идти вперёд, - через три минуты мы бросим якорь в Константинополе». Холодная дрожь пробила меня, сердце застучало. С каким лихорадочным нетерпением я ждал этого блаженного слова: «Вперёд!» Корабль двинулся! Короли, принцы, властелины и все сильные мира сего, в этот момент мой пост на палубе стоил всех ваших сокровищ.
Одна-две минуты требуются, чтобы обойти дворцовый мыс, наполненный светом и красками. И вот мы увидели весь Константинополь! Великий, роскошный Константинополь, слава Создателю и человеку! Я и не мечтал познать такую красоту!
И я, слабый человек, должен сделать описание, иметь наглость осквернить своими жалкими дешёвыми словами это божественное видение! Кому удалось это сделать? Шатобриан, Ламартин, Готье, что вы там мямлили? Мою голову всё ещё переполняют слова и образы, но они отказываются ложиться на бумагу. Я всё же сделаю попытку.
Золотой Рог прямо перед нами похож на реку. На каждом берегу - цепочка холмов, на которых растут в длину и высоту линии городских построек. Восемь миль холмов, долин, заливов и выступов, сотни склонов с монументами и садами. Дома, мечети, базары, дворцы, бани, киоски, бесконечные вариации красок. Тысячи минаретов с блестящими пиками тянутся в небо, как колонны из слоновой кости. Заросли кипарисов спускаются длинными нитками с вершин к морю, обозначая предместья и пристани. Пышная растительность прорывается и разливается повсюду, колыхаясь хохолком на вершинах, окружая крыши и распространяясь над водой.
Справа видим Галату, облицованную мачтами, парусами и флагами. За Галатой Пера, силуэты её громадных европейских дворцов наступают на небо. Прямо перед нами мост, соединяющий два берега и скрещивающий два противоположно направленных потока пестрой толпы. Слева Стамбул заполняет широкие холмы, на каждом из которых выросла гигантская мечеть с золотым пиком на серо-свинцовом куполе. Святая София окрашена в светло-розовое, мечеть Султанахмет украшена шестью минаретами, Сулеймание коронована десятью куполами, Валиде Султан («Новая мечеть») отражается в воде. На четвёртом холме - мечеть Мехмета Фатиха, на пятом - мечеть Селима Первого, на шестом - дворец Тефкур, и над всем этим - белая башня Сераскера («Беязит»), с которой можно наблюдать берега двух континентов, от Дарданелл до Чёрного моря.
Дальше шестого холма и дальше Галаты не видно ничего, кроме неясных очертаний - то ли город, то ли предместья, уходящие в перспективу обозначения пристаней, кораблей, лесов, растворяющиеся в лазурном воздухе, похожие скорее на игру света и воздуха, чем на реальность. Как бы мне ухватить все детали этой поразительной картины? Взгляд в какой-то момент фиксируется на ближайшем берегу с турецкими домами и позолоченными минаретами, но внезапно устремляется в дальний конец поблескивающего залива, где исчезают две линии фантастических городов, и смущённые мысли зрителя - вслед за ними.
Бесконечная светлость и величавость разлиты в этой красоте, что-то молодое и пылкое, заставляющее вспомнить тысячу волшебных историй и весеннее настроение, что-то воздушное и таинственное, рождающее иллюзии. Неясное небо, окрашенное в опал и серебро, служит фоном, на котором всё проступает с удивительной ясностью и чёткостью. Сапфирное море, размеченное малиновыми бакенами, возвращает минаретам дрожащее белое отражение. Купола блестят. Всё разнообразие растительности трепещет и колышется на утреннем ветру. Тучи голубей накрывают мечети. Тысячи позолоченных заострённых каиков, как дротики, проносятся по воде. Бриз, дующий с Чёрного моря, приносит в город благовоние десяти тысяч садов.
Напившись красотой этого рая, забыв обо всём на свете, вы поворачиваетесь кругом и с новым изумлением видите близкую панораму азиатского берега, с пышной роскошью Скутари и снежными шапками горы Олимп. Мраморное море окроплено островами и белыми парусами, а Босфор, накрытый хаотичным движением лодок между храмами, дворцами и виллами, таинственно теряется среди холмов Азии.
Когда первые впечатления улеглись, я посмотрел на своих попутчиков. Их лица изменились. Афинские леди стояли с мокрыми глазами, русская мама крепко прижала малышку Ольгу к своей груди, даже холодный английский священник впервые за весь вояж прервал молчание, повторяя время от времени: «Чудесно! Чудесно!»
Корабль остановился недалеко от моста. Через несколько минут мы были окружены лодками, прибывшие на них турки, армяне, греки и евреи, бранясь на варварском итальянском, приняли на своё попечение наши души и имущество. После бессмысленной попытки сопротивления, мы обняли капитана, поцеловали Ольгу, попрощались с остальными и спустились в четырёхвесельный каик, который доставил нас на таможню. Позже мы взбирались по лабиринту узких улиц в Hotel de Byzantium, расположенный на вершине холма Пера.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПЯТЬ ЧАСОВ СПУСТЯ
ЕЩЁ ГЛАВА. ГАЛАТА