Происшествие в Столярном переулке
День сломанных стереотипов
Нет, это же невыносимо, думал Д. Всё стучит и стучит. Каждый божий день, по три часа кряду. Потом небольшой перерыв, и начинает стучать опять. От этого и с ума сойти недолго. А хозяйка говорит, шум незначительный, что вы капризничаете, как институтка, за комнату заплатите лучше, у вас третий месяц не плачено ни за комнату, ни за прислугу. Вот Елизавета Ивановна с Алёной Ивановной аккуратно платят… Конечно, платят, нынче услуги ремингтонщицы нарасхват, в заказах нет перебоя. И он бы заплатил, только где денег взять, коли обещанная в «Вестник» повесть до сих пор не окончена, и как её окончить в этаком бедламе?
Д. с отчаянием посмотрел на потолок, который, ему казалось, вздрагивает, словно там, наверху, сплясывают беспутные цыгане.
Дьявольская машина этот «Ремингтон», а ремингтонщица - исчадие ада.
На прошлой неделе он ходил к ней сам, намеревался поговорить. С собою взял рукопись - повесть, которую мучительно писал последние полгода. Пусть не окончена, ему нужен был предлог.
- Что у вас? - спросила Елизавета Ивановна, глядя на него без особого интереса. Для неё он был просто посетитель, один из многих
- Рукопись. - Д. подал ей ворох плотно исписанных листов. - В журнале говорят, что у меня скверный почерк. Говорят, едва можно прочесть.
Она взяла, взглянула мельком.
- Отчего же, почерк достаточно разборчив…
Тут старшая сестра громко потребовала её из соседней комнаты. Старшая явно была глуховата, и голос у неё был как иерихонская труба. Д. знал, что она ссужает под проценты, но пока крепился, хотя испытывал уже значительную нужду в средствах. Елизавета Ивановна, извинившись, вышла, оставив его одного. Рукопись она положила на конторку, почти всю занятую разными бумагами.
Только теперь Д. огляделся. Комната была большая, разгороженная надвое ширмой; машина «ремингтон», верно, стояла за ней. Он быстро прошёл в другую половину. И точно - механическое чудовище замерло подле окна наготове: чистый лист был заправлен, круглые, отмеченные буквами клавиши ждали прикосновения. На латунной табличке, прикреплённой спереди лакированной тумбы, значилось: E. Remington & Sons.
Соблазн был неодолим. Он робко протянул руку, нажал одну из клавиш. Механизм жутко лязгнул, как если бы кто-то передёрнул затвор карабина. Промелькнул молоточек, ударил по бумаге. Д. вздрогнул. С бумажного листа, прямо ему в переносицу уставилась круглая чёрная «О», словно ружейное дуло…
Он бежал прочь из комнаты, не дожидаясь возвращения хозяйки.
Впрочем, проступок его остался без каких-либо последствий, хотя всё же Д. стеснялся сам вернуться к Елизавете Ивановне за рукописью. Три дня спустя бумаги ему принесла Настасья, работавшая в доме кухаркой и прислугой.
Д. взялся просматривать отремингтоненные страницы и, видимо, напрасно. Он читал и не узнавал своей повести. Слова, его слова, которые он подбирал и выстраивал с таким одержимым старанием, сделались похожи на старые грязные истёртые монеты, что кидают нищим. Было омерзительно даже держать эти листы в руках. Он сжёг всё в печке - и машинный отпечаток, а заодно и осквернённую рукопись.
Она убила мою повесть, думал Д. Теперь убивает меня этим треском. А я, тварь дрожащая, униженная, оскорблённая - что я могу поделать?..
Обхватив руками голову, он зажимал уши. И всё равно продолжал слышать проклятый стук.
Нет, так больше продолжаться не может! Этому необходимо положить конец!
Как безумный, он кинулся вон. Сначала вниз, в дворницкую, затем тут же обратно. Вверх по лестнице, мимо своей комнаты - на третий этаж, в квартиру ремингтонщицы. Плечом вышиб двери; тут стояла старуха, схватившись за стену. Рот её был раскрыт, кажется, она кричала, но Д. не слышал крика, грохот «ремингтона» бился у него в ушах. Опрокинув ширму, он рванулся дальше - к ненавистной машине, занося над головой топор.
Елизавета Ивановна обернулась, глаза её расширились, лицо стало белее бумаги.
Он обрушил удар…
Позже, когда Д. сидел в околотке, совсем обессиленный, опустошённый, его о чём-то спрашивали, но он лишь угрюмо молчал.
- Фёдор Михайлович, как же так? - укорял пристав. - Вроде образованный человек, писатель, а за топор схватились, ровно варнак какой. Женщин испугали до полусмерти, комнату разгромили, дорогую машину порушили. Таких машин на весь Петербург пока дюжина, не более. Чем вам «ремингтон»-то не угодил, а?
Д. поднял взгляд, полный горькой тоски, и молвил наконец:
- Лучше бы их не было вовсе…
Нет, это же невыносимо, думал Д. Всё стучит и стучит. Каждый божий день, по три часа кряду. Потом небольшой перерыв, и начинает стучать опять. От этого и с ума сойти недолго. А хозяйка говорит, шум незначительный, что вы капризничаете, как институтка, за комнату заплатите лучше, у вас третий месяц не плачено ни за комнату, ни за прислугу. Вот Елизавета Ивановна с Алёной Ивановной аккуратно платят… Конечно, платят, нынче услуги ремингтонщицы нарасхват, в заказах нет перебоя. И он бы заплатил, только где денег взять, коли обещанная в «Вестник» повесть до сих пор не окончена, и как её окончить в этаком бедламе?
Д. с отчаянием посмотрел на потолок, который, ему казалось, вздрагивает, словно там, наверху, сплясывают беспутные цыгане.
Дьявольская машина этот «Ремингтон», а ремингтонщица - исчадие ада.
На прошлой неделе он ходил к ней сам, намеревался поговорить. С собою взял рукопись - повесть, которую мучительно писал последние полгода. Пусть не окончена, ему нужен был предлог.
- Что у вас? - спросила Елизавета Ивановна, глядя на него без особого интереса. Для неё он был просто посетитель, один из многих
- Рукопись. - Д. подал ей ворох плотно исписанных листов. - В журнале говорят, что у меня скверный почерк. Говорят, едва можно прочесть.
Она взяла, взглянула мельком.
- Отчего же, почерк достаточно разборчив…
Тут старшая сестра громко потребовала её из соседней комнаты. Старшая явно была глуховата, и голос у неё был как иерихонская труба. Д. знал, что она ссужает под проценты, но пока крепился, хотя испытывал уже значительную нужду в средствах. Елизавета Ивановна, извинившись, вышла, оставив его одного. Рукопись она положила на конторку, почти всю занятую разными бумагами.
Только теперь Д. огляделся. Комната была большая, разгороженная надвое ширмой; машина «ремингтон», верно, стояла за ней. Он быстро прошёл в другую половину. И точно - механическое чудовище замерло подле окна наготове: чистый лист был заправлен, круглые, отмеченные буквами клавиши ждали прикосновения. На латунной табличке, прикреплённой спереди лакированной тумбы, значилось: E. Remington & Sons.
Соблазн был неодолим. Он робко протянул руку, нажал одну из клавиш. Механизм жутко лязгнул, как если бы кто-то передёрнул затвор карабина. Промелькнул молоточек, ударил по бумаге. Д. вздрогнул. С бумажного листа, прямо ему в переносицу уставилась круглая чёрная «О», словно ружейное дуло…
Он бежал прочь из комнаты, не дожидаясь возвращения хозяйки.
Впрочем, проступок его остался без каких-либо последствий, хотя всё же Д. стеснялся сам вернуться к Елизавете Ивановне за рукописью. Три дня спустя бумаги ему принесла Настасья, работавшая в доме кухаркой и прислугой.
Д. взялся просматривать отремингтоненные страницы и, видимо, напрасно. Он читал и не узнавал своей повести. Слова, его слова, которые он подбирал и выстраивал с таким одержимым старанием, сделались похожи на старые грязные истёртые монеты, что кидают нищим. Было омерзительно даже держать эти листы в руках. Он сжёг всё в печке - и машинный отпечаток, а заодно и осквернённую рукопись.
Она убила мою повесть, думал Д. Теперь убивает меня этим треском. А я, тварь дрожащая, униженная, оскорблённая - что я могу поделать?..
Обхватив руками голову, он зажимал уши. И всё равно продолжал слышать проклятый стук.
Нет, так больше продолжаться не может! Этому необходимо положить конец!
Как безумный, он кинулся вон. Сначала вниз, в дворницкую, затем тут же обратно. Вверх по лестнице, мимо своей комнаты - на третий этаж, в квартиру ремингтонщицы. Плечом вышиб двери; тут стояла старуха, схватившись за стену. Рот её был раскрыт, кажется, она кричала, но Д. не слышал крика, грохот «ремингтона» бился у него в ушах. Опрокинув ширму, он рванулся дальше - к ненавистной машине, занося над головой топор.
Елизавета Ивановна обернулась, глаза её расширились, лицо стало белее бумаги.
Он обрушил удар…
Позже, когда Д. сидел в околотке, совсем обессиленный, опустошённый, его о чём-то спрашивали, но он лишь угрюмо молчал.
- Фёдор Михайлович, как же так? - укорял пристав. - Вроде образованный человек, писатель, а за топор схватились, ровно варнак какой. Женщин испугали до полусмерти, комнату разгромили, дорогую машину порушили. Таких машин на весь Петербург пока дюжина, не более. Чем вам «ремингтон»-то не угодил, а?
Д. поднял взгляд, полный горькой тоски, и молвил наконец:
- Лучше бы их не было вовсе…