London, Wimbledon, 9 июля 2000
- Еду по Сомерсет Авеню. Где вы?
- Мы на Черч-роуд. «Форд» остановился, объект выходит.
- Билеты?
- Взяли, шеф.
- Чудно. Тони ведёт «немца», Джемма - «египтянку».
- Конечно, Бэрк.
- Веду «немца».
- Веду «египтянку».
Всё было так, как будто ничего не случилось. Снова пришло лето, в положенный срок открылся Уимблдонский турнир, и один из рассветов Кори, Квентин и Джерт встретили под мелким дождиком в традиционной очереди за билетами на мужской финал. Вместе с ними в очереди стояли пижон в короткой кожаной куртке в стиле Дэнни Зуко и худая женщина с неприметной внешностью. Им достались билеты на места под самым козырьком, но они выглядели довольными. Отсюда были прекрасно видны и корт, и королевская ложа, и три сиденья двумя рядами ниже.
- Тони, Джемма, не молчите.
- Бэрк, мы застряли тут у памятника бронзовому парню с ракеткой…
- Фрэду Перри, умница мой…
- Да мне-то… Извини, Бэрк. Стоим и ждём. Объект засмотрелся на птичку.
- Какую еще…?
- Сокольничий прошёл, Бэрк. Тут соколов держат, чтобы голубей разгонять.
- Голубей разгонять?
- Тони, замолчи. Джемма?
- Какого дьявола им голуби помешали?
- Тони, заткнись! Джемма?
- Бэрк, лучше я ему объясню. Понимаешь, Тони, есть такая важная штука в теннисе, называется концентрация.
- Не разговаривай со мной, как с идиотом!
- Когда теннисист готовится подавать, на корте так тихо, что муху слышно. Не сосредоточится парень - плохо ударит, а то и не попадёт в квадрат.
- Ну, я понял.
- Все это понимают, судьи, дети, подающие мячи, зрители. Мобильники отключают, опускают плакаты, понимаешь?
- Ещё бы.
- А голубям наплевать!
- Вы закончили? Объект не потеряли ещё?
- Нет, Бэрк. Ведём.
У музея тенниса Квентин увидела сокольничего. Тот шёл к Центральному корту, неся на перчатке крупного сокола. У памятника Фрэду Перри сокольничий остановился, снял с головы птицы кожаный колпачок, зажал его зубами и принялся поправлять бубенчик на птичьей лапе. Сокол, пользуясь случаем, завертел плоской головой и с любопытством уставился на Квентин. Та резко остановилась. Сокол склонил голову набок, открыл твёрдый жёлтый клюв, затоптался на перчатке и внезапно взмахнул крыльями, показывая нарядные белые перья по бокам.
- Ну-ну, мальчик, не хвастайся, - сокольничий вынул колпачок изо рта, аккуратно надел его на соколью головку и пошёл дальше, поглаживая птицу по коричневой спине.
Квентин показалось, что она вот-вот нащупает какую-то мысль, поймёт что-то важное, связанное с соколами, когтями, кожаными перчатками и немигающими жестокими глазами, лишёнными эмоций. Со… змеями, с… драконами и…
- Уай, какой красивый орёл! - шёпотом завизжала Джерт. Квентин вздрогнула, болезненно скривилась и двинулась дальше.
- Бэрк, мы на Центральном корте. «Египтянка» двумя рядами ниже, вижу хорошо.
- «Немец» и блондиночка рядом. А она смешная…
Джерт не была поклонницей тенниса и на турнир ходила редко, исключительно из дружеских побуждений. Ей казалось, что и Кори, и Квентин доставляет удовольствие снова и снова объяснять ей, почему после счёта 15:0 и 30:0 наступает 40:0, а не 45, и в чём разница между резаным мячом и кручёным. Ко дню финала, впрочем, Джерт сама могла объяснить это кому угодно, потому что неожиданно для самой себя превратилась в яростную фанатку Патрика Рафтера. То, что Квентин болела за Сампраса, только прибавляло их выходу в теннисный свет остроты и интереса. Джерт устроилась на своём месте, приготовила самодельный плакат «Рафтер - крут» и обозрела трибуны. Одним рядом ниже пожилая семейная пара красовалась в соломенных канотье с полями, усаженными теннисными мячиками, как торт розами. Выделялись поклонницы Рафтера в красных блузках в белый горошек и оптимисты из «Samprasfanz», написавшие чёрным по жёлтому «Пит-пистолет - лучший!»
Джерт припомнила, что год назад Квентин изобразила нечто подобное и притащила своё «произведение» на матч. За последние восемь лет не был пропущен ни один уимблдонский финал с участием Сампраса, и Джерт надеялась, что седьмая корона на кудрявой голове американца порадует её компаньонку и, может быть, вернёт ей вкус к жизни. Она не знала уже, на что уповать. Ей не хватало прежней Квентин.
Не хватало прежних открытых, лёгких отношений. Девушки подвизались в разных областях и были избавлены от соперничества на научном поприще, а житейски оказались очень удобными друг для друга, при всех различиях темпераментов. В одержимости наукой и в умении радоваться даже мелочам они были похожи, и вот теперь это сходство улетучилось. Квентин как подменили.
Джерт могла точно сказать, когда это началось: почти два года назад, сразу после истории с ужасным румынским стариком и кошмарным другим человеком. Одно время она подозревала, что Квентин угораздило наконец влюбиться, и поняла бы её в этом, поскольку тот, другой, был… кем-то особенным. Но все её попытки разговорить подругу приводили к скучнейшим лекциям по иероглифике и экономике, и Джерт с облегчением подумала, что ошиблась. Особенный мужчина основательно зацепил её саму - настолько, что стал адресатом двух трогательных, возвышенных посланий. После совершенно невозможного ответного письма Джерт сказала себе, что напрасно оттолкнула Кори - милого, простого, восхитительного парня, а её компаньонка… что ж, относилась, видимо, к странным созданиям, которые думают только о науке.
Но и наука тоже утратила позиции. Джерт неприятно поразило то отсутствующее выражение, с которым Квентин упомянула о своём выступлении в Бристоле - блестящем выступлении, как рассказали им посторонние люди. С той зимы Квентин выглядела так, словно обдумывала совершенно новую научную тему.
Этой весной она просто исчезла. Незнакомый голос уведомил по телефону, что мисс Шеппард отбыла в экспедицию и просит не волноваться. Это было чересчур эксцентрично даже для Квентин, но та успела уже отдалиться и замкнуться в себе настолько, что Джерт почти не удивилась.
Затем её компаньонка вернулась, осунувшаяся и больная. Несколько дней она не спускалась в гостиную, предпочитая полумрак своей комнаты и полное молчание. Джерт уже собиралась вызвать миссис Шеппард, когда Квентин начала выбираться на прогулки. Регулярные вылазки в парк избавили её от нездоровой бледности, но отсутствующее выражение из глаз так и не ушло, а все попытки узнать у неё подробности «экспедиции» провалились.
У Джерт была версия, которая объясняла всё: Квентин пережила неудачный роман. Ничего страшного. Уляжется, отболит, и однажды мисс Скрытность всё расскажет сама.
Теннисисты вышли и старательно поклонились королевской ложе. Финал начался.
- Новости есть?
- Ровно… Каждый берёт свою подачу.
- Я вас об этом спрашивал, Джемма? Тони?
- Первый сет висит на волоске! Вот не поверишь, Бэрк, кто первым ошибётся дважды, проиграет весь сет. Полчаса беготни коту под хвост… жесто-окий спорт… Успокойся, приятель, хорошо? Отвали, я сказал! Это не тебе, Бэрк. …За янки болеешь, любитель тишины?! Австралия, вперёд! Рафтер, давай!
- Бэрк, всё по-прежнему. Глаз не спускаем.
- Я понял. Впредь буду держать Тони подальше от стадиона. Если вообще не раздумаю с ним работать.
По странному совпадению, Квентин думала о том же, что занимало Джерт. Смотрела сквозь корт и вспоминала.
Сначала было просто. Все попытки Джерт посмаковать подробности трансильванского марафона Квентин умело направляла из романтического русла в дебри научных разысканий и в дали спонсорской поддержки, что, по её хитрому замыслу, должно было навеять на Джерт скуку. То ли случай оказался сложным, то ли Квентин - не такой уж хитрой, но идея не сработала. Если бы Джерт не угораздило умыкнуть адрес и излиться мистеру Деймону лично, она, вероятно, продолжала бы донимать Квентин и поныне. Но адрес был похищен, и письма улетели, а затем пришёл ответ. Что написал в нём Фрэнсис Деймон, Джерт не сказала никому, но с того времени и по сей день это имя в их квартире не прозвучало больше ни разу.
Не вслух. Квентин проговаривала его про себя, выводя обращение, надписывая конверты, точно пробуя ногой лёд на озере - достаточно ли прочен, можно ли пройти. Лёд казался незыблемым. Лёд нарос такой толщины, что на нём могли резвиться, и топать, и подпрыгивать целые стада мамонтов. Легконогая Квентин могла пройти шутя - но только вперёд и мимо. В глубины было не пробиться.
Квентин помнила момент, когда, к своему удивлению, ощутила, что её шествие по льдам перестало быть однообразным. И безопасным тоже. Она поднялась на второй этаж холостяцкой квартиры в Париже, оторвав хозяина от дел, и ему оказалось достаточно скользнуть по ней взглядом, чтобы неробкая охотница за папирусами испытала приступ паники и острое желание убраться подальше, например, в Австралию. Такого она не чувствовала даже безумной ночью, проведенной в одиночестве в усыпальнице ограбленного жреца. Она была готова поклясться, что лёд стремительно истончился, пошёл трещинами, и сквозь них глянула чёрная вода, ледяная и равнодушная, как смерть. Но перед ней был мистер Деймон - вполне живой, спокойный и насмешливый. Наглухо застёгнутый и намертво закрытый. Всё же нет - не намертво. Если уместна была ассоциация с офицерским мундиром, - а Квентин находила её уместной, - то на высоком, под челюсть, воротнике обнаружились один-два расстёгнутых крючка.
Во всяком случае, ей удалось озвучить крайне непростые вопросы. Он отвечал и расспрашивал сам, периодически уходя в себя и словно не замечая борьбы, разгоревшейся внутри несчастной аспирантки. Все инстинкты Квентин вопили от недобрых предчувствий, душа принялась предательски истаивать при первых звуках колдовского голоса, рассудок в смятении умолк, а тело уже вцепилось в подлокотники кресла, давая понять, что хочет остаться и, если понадобится, готово пустить корни сквозь паркет.
После путешествия в Амарну вопросов прибавилось, а ещё появились странности, с которыми она училась жить, и жутковатые сны, полные приключений и смертей. Многие из этих снов она не помнила поутру, другие помнила прекрасно, но именно их содержание затруднилась бы облечь в слова, даже найдись у нее деликатный собеседник. Собеседников не было.
Множество действий она совершала теперь бессознательно. Не однажды Квентин обнаруживала, что заварила кофе, когда ноздри уже ловили аромат, поднимающийся над чашкой с бархатным содержимым и благородной кружевной пенкой. Стадии приготовления были упущены. Она сама его варила? Сунули в руки сердобольные друзья? Квентин не помнила.
Затем случился Дом. Она бродила по нему, чувствуя себя персонажем собственных сновидений, и было не страшно, а напротив, интересно и хорошо. Квентин чуть не рассмеялась, когда её спутник принялся потрошить перед ней карманы, и после, уже ощутив с Домом странную связь, не испугалась, а восхитилась, осознав, что переживает своё лучшее приключение. На несколько минут она забыла про лёд и чёрную воду, и Фрэнсис Деймон не замедлил напомнить ей об этом, когда где-то внизу, в ненасытном магическом чреве Дома сообщил, что намерен вовлечь её в игру. Серьёзную - серьёзней не бывает. Вот только правила игры не счёл нужным объяснить. Вот только ледяная вода притопила ноги.
А дальше она уже не размышляла, а просто чувствовала, и в награду за молчание и восприимчивость получила драгоценный подарок. Нет, не Амарнскую летопись, которая сейчас ждала свою хранительницу, надёжно припрятанная, воплощённая в папирусе насмешка над всеми прежними открытиями. Не это было призом Квентин, а прикосновение железных пальцев, способных смять её кисть, как никчёмную бумажку, но бережных, как будто она была пуховым птенцом. Квентин не поручилась бы за точность определений, но едва ли её следовало винить в этом. Они оба были измотаны происшедшим, и когда он протянул руку из темноты и коснулся её пальцев, ей показалось, что она умерла. И была жива снова, только чёрная вода уступила место песку, шуршащему, как змеиные чешуйки. Переход из одного состояния в другое оказался быстрым и необратимым. Внешне всё осталось прежним, но Квентин-то знала: Дом изменил всё.
- Мы на Черч-роуд. «Форд» остановился, объект выходит.
- Билеты?
- Взяли, шеф.
- Чудно. Тони ведёт «немца», Джемма - «египтянку».
- Конечно, Бэрк.
- Веду «немца».
- Веду «египтянку».
Всё было так, как будто ничего не случилось. Снова пришло лето, в положенный срок открылся Уимблдонский турнир, и один из рассветов Кори, Квентин и Джерт встретили под мелким дождиком в традиционной очереди за билетами на мужской финал. Вместе с ними в очереди стояли пижон в короткой кожаной куртке в стиле Дэнни Зуко и худая женщина с неприметной внешностью. Им достались билеты на места под самым козырьком, но они выглядели довольными. Отсюда были прекрасно видны и корт, и королевская ложа, и три сиденья двумя рядами ниже.
- Тони, Джемма, не молчите.
- Бэрк, мы застряли тут у памятника бронзовому парню с ракеткой…
- Фрэду Перри, умница мой…
- Да мне-то… Извини, Бэрк. Стоим и ждём. Объект засмотрелся на птичку.
- Какую еще…?
- Сокольничий прошёл, Бэрк. Тут соколов держат, чтобы голубей разгонять.
- Голубей разгонять?
- Тони, замолчи. Джемма?
- Какого дьявола им голуби помешали?
- Тони, заткнись! Джемма?
- Бэрк, лучше я ему объясню. Понимаешь, Тони, есть такая важная штука в теннисе, называется концентрация.
- Не разговаривай со мной, как с идиотом!
- Когда теннисист готовится подавать, на корте так тихо, что муху слышно. Не сосредоточится парень - плохо ударит, а то и не попадёт в квадрат.
- Ну, я понял.
- Все это понимают, судьи, дети, подающие мячи, зрители. Мобильники отключают, опускают плакаты, понимаешь?
- Ещё бы.
- А голубям наплевать!
- Вы закончили? Объект не потеряли ещё?
- Нет, Бэрк. Ведём.
У музея тенниса Квентин увидела сокольничего. Тот шёл к Центральному корту, неся на перчатке крупного сокола. У памятника Фрэду Перри сокольничий остановился, снял с головы птицы кожаный колпачок, зажал его зубами и принялся поправлять бубенчик на птичьей лапе. Сокол, пользуясь случаем, завертел плоской головой и с любопытством уставился на Квентин. Та резко остановилась. Сокол склонил голову набок, открыл твёрдый жёлтый клюв, затоптался на перчатке и внезапно взмахнул крыльями, показывая нарядные белые перья по бокам.
- Ну-ну, мальчик, не хвастайся, - сокольничий вынул колпачок изо рта, аккуратно надел его на соколью головку и пошёл дальше, поглаживая птицу по коричневой спине.
Квентин показалось, что она вот-вот нащупает какую-то мысль, поймёт что-то важное, связанное с соколами, когтями, кожаными перчатками и немигающими жестокими глазами, лишёнными эмоций. Со… змеями, с… драконами и…
- Уай, какой красивый орёл! - шёпотом завизжала Джерт. Квентин вздрогнула, болезненно скривилась и двинулась дальше.
- Бэрк, мы на Центральном корте. «Египтянка» двумя рядами ниже, вижу хорошо.
- «Немец» и блондиночка рядом. А она смешная…
Джерт не была поклонницей тенниса и на турнир ходила редко, исключительно из дружеских побуждений. Ей казалось, что и Кори, и Квентин доставляет удовольствие снова и снова объяснять ей, почему после счёта 15:0 и 30:0 наступает 40:0, а не 45, и в чём разница между резаным мячом и кручёным. Ко дню финала, впрочем, Джерт сама могла объяснить это кому угодно, потому что неожиданно для самой себя превратилась в яростную фанатку Патрика Рафтера. То, что Квентин болела за Сампраса, только прибавляло их выходу в теннисный свет остроты и интереса. Джерт устроилась на своём месте, приготовила самодельный плакат «Рафтер - крут» и обозрела трибуны. Одним рядом ниже пожилая семейная пара красовалась в соломенных канотье с полями, усаженными теннисными мячиками, как торт розами. Выделялись поклонницы Рафтера в красных блузках в белый горошек и оптимисты из «Samprasfanz», написавшие чёрным по жёлтому «Пит-пистолет - лучший!»
Джерт припомнила, что год назад Квентин изобразила нечто подобное и притащила своё «произведение» на матч. За последние восемь лет не был пропущен ни один уимблдонский финал с участием Сампраса, и Джерт надеялась, что седьмая корона на кудрявой голове американца порадует её компаньонку и, может быть, вернёт ей вкус к жизни. Она не знала уже, на что уповать. Ей не хватало прежней Квентин.
Не хватало прежних открытых, лёгких отношений. Девушки подвизались в разных областях и были избавлены от соперничества на научном поприще, а житейски оказались очень удобными друг для друга, при всех различиях темпераментов. В одержимости наукой и в умении радоваться даже мелочам они были похожи, и вот теперь это сходство улетучилось. Квентин как подменили.
Джерт могла точно сказать, когда это началось: почти два года назад, сразу после истории с ужасным румынским стариком и кошмарным другим человеком. Одно время она подозревала, что Квентин угораздило наконец влюбиться, и поняла бы её в этом, поскольку тот, другой, был… кем-то особенным. Но все её попытки разговорить подругу приводили к скучнейшим лекциям по иероглифике и экономике, и Джерт с облегчением подумала, что ошиблась. Особенный мужчина основательно зацепил её саму - настолько, что стал адресатом двух трогательных, возвышенных посланий. После совершенно невозможного ответного письма Джерт сказала себе, что напрасно оттолкнула Кори - милого, простого, восхитительного парня, а её компаньонка… что ж, относилась, видимо, к странным созданиям, которые думают только о науке.
Но и наука тоже утратила позиции. Джерт неприятно поразило то отсутствующее выражение, с которым Квентин упомянула о своём выступлении в Бристоле - блестящем выступлении, как рассказали им посторонние люди. С той зимы Квентин выглядела так, словно обдумывала совершенно новую научную тему.
Этой весной она просто исчезла. Незнакомый голос уведомил по телефону, что мисс Шеппард отбыла в экспедицию и просит не волноваться. Это было чересчур эксцентрично даже для Квентин, но та успела уже отдалиться и замкнуться в себе настолько, что Джерт почти не удивилась.
Затем её компаньонка вернулась, осунувшаяся и больная. Несколько дней она не спускалась в гостиную, предпочитая полумрак своей комнаты и полное молчание. Джерт уже собиралась вызвать миссис Шеппард, когда Квентин начала выбираться на прогулки. Регулярные вылазки в парк избавили её от нездоровой бледности, но отсутствующее выражение из глаз так и не ушло, а все попытки узнать у неё подробности «экспедиции» провалились.
У Джерт была версия, которая объясняла всё: Квентин пережила неудачный роман. Ничего страшного. Уляжется, отболит, и однажды мисс Скрытность всё расскажет сама.
Теннисисты вышли и старательно поклонились королевской ложе. Финал начался.
- Новости есть?
- Ровно… Каждый берёт свою подачу.
- Я вас об этом спрашивал, Джемма? Тони?
- Первый сет висит на волоске! Вот не поверишь, Бэрк, кто первым ошибётся дважды, проиграет весь сет. Полчаса беготни коту под хвост… жесто-окий спорт… Успокойся, приятель, хорошо? Отвали, я сказал! Это не тебе, Бэрк. …За янки болеешь, любитель тишины?! Австралия, вперёд! Рафтер, давай!
- Бэрк, всё по-прежнему. Глаз не спускаем.
- Я понял. Впредь буду держать Тони подальше от стадиона. Если вообще не раздумаю с ним работать.
По странному совпадению, Квентин думала о том же, что занимало Джерт. Смотрела сквозь корт и вспоминала.
Сначала было просто. Все попытки Джерт посмаковать подробности трансильванского марафона Квентин умело направляла из романтического русла в дебри научных разысканий и в дали спонсорской поддержки, что, по её хитрому замыслу, должно было навеять на Джерт скуку. То ли случай оказался сложным, то ли Квентин - не такой уж хитрой, но идея не сработала. Если бы Джерт не угораздило умыкнуть адрес и излиться мистеру Деймону лично, она, вероятно, продолжала бы донимать Квентин и поныне. Но адрес был похищен, и письма улетели, а затем пришёл ответ. Что написал в нём Фрэнсис Деймон, Джерт не сказала никому, но с того времени и по сей день это имя в их квартире не прозвучало больше ни разу.
Не вслух. Квентин проговаривала его про себя, выводя обращение, надписывая конверты, точно пробуя ногой лёд на озере - достаточно ли прочен, можно ли пройти. Лёд казался незыблемым. Лёд нарос такой толщины, что на нём могли резвиться, и топать, и подпрыгивать целые стада мамонтов. Легконогая Квентин могла пройти шутя - но только вперёд и мимо. В глубины было не пробиться.
Квентин помнила момент, когда, к своему удивлению, ощутила, что её шествие по льдам перестало быть однообразным. И безопасным тоже. Она поднялась на второй этаж холостяцкой квартиры в Париже, оторвав хозяина от дел, и ему оказалось достаточно скользнуть по ней взглядом, чтобы неробкая охотница за папирусами испытала приступ паники и острое желание убраться подальше, например, в Австралию. Такого она не чувствовала даже безумной ночью, проведенной в одиночестве в усыпальнице ограбленного жреца. Она была готова поклясться, что лёд стремительно истончился, пошёл трещинами, и сквозь них глянула чёрная вода, ледяная и равнодушная, как смерть. Но перед ней был мистер Деймон - вполне живой, спокойный и насмешливый. Наглухо застёгнутый и намертво закрытый. Всё же нет - не намертво. Если уместна была ассоциация с офицерским мундиром, - а Квентин находила её уместной, - то на высоком, под челюсть, воротнике обнаружились один-два расстёгнутых крючка.
Во всяком случае, ей удалось озвучить крайне непростые вопросы. Он отвечал и расспрашивал сам, периодически уходя в себя и словно не замечая борьбы, разгоревшейся внутри несчастной аспирантки. Все инстинкты Квентин вопили от недобрых предчувствий, душа принялась предательски истаивать при первых звуках колдовского голоса, рассудок в смятении умолк, а тело уже вцепилось в подлокотники кресла, давая понять, что хочет остаться и, если понадобится, готово пустить корни сквозь паркет.
После путешествия в Амарну вопросов прибавилось, а ещё появились странности, с которыми она училась жить, и жутковатые сны, полные приключений и смертей. Многие из этих снов она не помнила поутру, другие помнила прекрасно, но именно их содержание затруднилась бы облечь в слова, даже найдись у нее деликатный собеседник. Собеседников не было.
Множество действий она совершала теперь бессознательно. Не однажды Квентин обнаруживала, что заварила кофе, когда ноздри уже ловили аромат, поднимающийся над чашкой с бархатным содержимым и благородной кружевной пенкой. Стадии приготовления были упущены. Она сама его варила? Сунули в руки сердобольные друзья? Квентин не помнила.
Затем случился Дом. Она бродила по нему, чувствуя себя персонажем собственных сновидений, и было не страшно, а напротив, интересно и хорошо. Квентин чуть не рассмеялась, когда её спутник принялся потрошить перед ней карманы, и после, уже ощутив с Домом странную связь, не испугалась, а восхитилась, осознав, что переживает своё лучшее приключение. На несколько минут она забыла про лёд и чёрную воду, и Фрэнсис Деймон не замедлил напомнить ей об этом, когда где-то внизу, в ненасытном магическом чреве Дома сообщил, что намерен вовлечь её в игру. Серьёзную - серьёзней не бывает. Вот только правила игры не счёл нужным объяснить. Вот только ледяная вода притопила ноги.
А дальше она уже не размышляла, а просто чувствовала, и в награду за молчание и восприимчивость получила драгоценный подарок. Нет, не Амарнскую летопись, которая сейчас ждала свою хранительницу, надёжно припрятанная, воплощённая в папирусе насмешка над всеми прежними открытиями. Не это было призом Квентин, а прикосновение железных пальцев, способных смять её кисть, как никчёмную бумажку, но бережных, как будто она была пуховым птенцом. Квентин не поручилась бы за точность определений, но едва ли её следовало винить в этом. Они оба были измотаны происшедшим, и когда он протянул руку из темноты и коснулся её пальцев, ей показалось, что она умерла. И была жива снова, только чёрная вода уступила место песку, шуршащему, как змеиные чешуйки. Переход из одного состояния в другое оказался быстрым и необратимым. Внешне всё осталось прежним, но Квентин-то знала: Дом изменил всё.