АА-4
Они исчезли. Мой Черный человек и Седой. Мы были уже совсем близко , в соседних залах этого фальшивого Луксора в Вегасе, когда он устроил представление возле рулетки и окончательно вогнал стальной зазубренный крючок в жабры Седого. И вытянул его из воды. Я к тому моменту уже очень устала. Уже не могла понять, в чем дело. Почему нельзя вырваться из этих тисков, когда ничего уже не хочешь - только забиться в угол и забыться. Все равно - умереть, уснуть, не видеть сны, не спать, оглохнуть, утонуть, только вырваться из этих тисков. Избавиться. Возненавидеть не помогло. Распорядиться собой как дешевой шлюхой - не помогло. Делать ему больно и смотреть на результат - было немного лучше, но все равно... не помогало. Во-первых, его реакция выдавала человека тренированного. Во-вторых, если существует на свете такая вещь, как самообладание, то ее, видимо, он и придумал. В-третьих, он совершенно образцово умеет игнорировать. Что именно он игнорирует - боль, причиняемую мной, или меня, я не знаю, но знаю одно: игнорирование - очень сильное оружие, и от него тоже больно. По-другому. Мне. Так, как ему неизвестно. Разве его возможно игнорировать?..
…В золе задымится камедь.
Знакомый запах - пароль:
Смола освежает память,
А та - освежает боль,
Чтоб вызвать в священнодействе
Забытые чудеса…
Что такое прошло через меня в Дельфах, почему я это ^ написала там? "Священная" рощица рядом с развалинами святилища была пропитана паникой... Или все-таки недаром пифий осеняло правдой именно в Дельфах? Я увидела омфал, по которому течет кровь, почувствовала запах смолы. Почему-то упала в этой роще на землю под оливой в конвульсиях. Нет мира под оливами. Я, никогда не желавшая ничего, что положено желать женщине, почему-то почувствовала, что теряю ребенка. Которого у меня не было и быть не могло. Не потому что - не могло, а потому что я этого никогда не допускала. Была всегда так осторожна и аккуратна. И в этом проклятом месте мне вдруг показалось, что я теряю все - все то, чего у меня никогда не было.
…Так в полуневинном детстве
Разгульные голоса
Заманивали, пугая,
И ты брела наугад
За опытом, понимая,
Что нет дороги назад…
Так все и было, пока я не позвонила потом в Лондон. Среди ночи. Мы были рядом - в соседних залах. Хотя бы делай отступы на странице, Авриль Огюст, хотя бы уважай абзацы, когда скачешь с года на год, из оливковой рощи в Греции в свой дом в Монако, а оттуда в гостиницу-казино в Америке. Ерунда. Я все помню. Кроме Барселоны. Помню все.
…Но не представляя все же,
Что опыт, желанный столь,
Сдирает заживо кожу
И душу множит на ноль,
Что вместо крахмальных кружев…
Я видела их все время. Его и Седого. Это был настоящий фильм. Мне почти не было слышно то, что они говорят, и так было еще лучше. Сенатор Боб, или как там его, уже, кажется, привык к моим "странностям", и мне удавалось отгонять его старым-добрым дюймовым поворотом головы. Не домогался. Ждал, пока позову. :/ Но я не звала его, когда смотрела в свой экранчик. Пудреница. Пусть думает, что я так безответно люблю свое лицо, пусть думает, что я сумасшедшая, или что мне приятнее смотреть на себя, чем на окружающий мир, мне совершенно на все плевать. Я сидела и смотрела.
Это было удивительное зрелище. "Доктор Свен Зигерсон" устроил one man show, казалось бы, направленное на этого Ричарда с французской фамилией, но мне казалось, что там было что-то еще. Хотя он совершенно откровенно спаивал своего партнера, сам от него не отставал, но мне было видно как под микроскопом, что глаза его при этом оставались такими же... заиндевелыми, как всегда, и все его представление, без которого, впрочем, он вполне мог бы и обойтись, было дано просто - ради представления. Таким я его раньше не видела, и немножко испугалась. Я не хотела и не могла анализировать причины. И не анализировала. Просто смотрела. Когда могла - смотрела. Седой сидел на крючке плотно и с удовольствием. Иногда, словно для того чтобы попрочнее оставаться на нем, он немного трепыхался, а Лондон уже только лениво поводил леской, просто дожидаясь удобного момента, чтобы вытащить его из воды и бросить на сковородку. Я старалась не думать о том, где все это время находился он сам - на берегу, или в пекле. Но по каким-то косвенным признакам видела, что и сам он был где-то там, недалеко. Заветную кнопку я пока не нажимала. Я почему-то понимала, что это развлечение не было зарезервировано для одной меня. Подумала мстительно, что если я попаду в тот же момент, что и Эплсбери с его костоправами, то смогу его убить. Мне этого не хотелось. Мне не хотелось убивать его на расстоянии. Мне хотелось сделать это, глядя ему в глаза. Так ведь я смогла бы это сделать - посмотреть ему в глаза, зная, что это в последний раз, и я выдержу.
…Калинового куста
Запомнится рябь на лужах,
Да пепел, да немота,
Клубящаяся все гуще,
Саднящая, словно соль,
Пока, как молния в туче,
Не вспыхнет в сознаньи боль
Конца, где крестиком вышит
Неверный, старческий свет…
Билл-или-Дэн нарезал вокруг меня круги, как будто был привязан на резинке. Отойдет - подойдет, посидит, вскочит, отойдет. Нервничал. Оставить меня у него не получилось, хотя на последовавшие тем утром крики его о том, что ради меня он рушит свою карьеру, теряет жену, официальную любовницу, двух детей (один в частной школе, другая в Стенфорде), кабинет, штат, честь, совесть и верность Америке навсегда... я ответила лишь виноватым вздохом и легким пожатием плеч. Я его не ловила, не удерживала, не останавливала. А он даже перестал бегать по утрам. Крайняя степень отчаяния, как я понимаю. Пытался задавать вопросы, хотя мне казалось, что ему страшно. Что за компания, что за руководитель ее, как я с ними связана... Я нехотя спела ту же песню про краткое продюсирование и неизбежную расходку в разные стороны, но никого энтузиазма в обсуждении всей этой истории не проявила. Он, безусловно, хотел бежать, но почему-то не мог. Периодически выскакивал куда-нибудь, где мог столкнуться с Лондоном, Лондон смотрел сквозь него ровно так же, как смотрел сквозь весь остальной мир, и я могла бы поклясться, что для него Дэн-или-Билл отличался от местной искусственной пальмы только на звук, если постучать. Дэна это очень устраивало, его не устраивало мое прошлое и странное "совпадение": я в Вегасе, Лондон в Вегасе, мы не общаемся, не видимся, и это ни одного из нас не волнует. Кроме Дэна. Он, конечно же, не знал ничего про мою пудреницу. И про мою - миссию. В какой-то момент нервы его не выдержали, он выманил меня в коридор и попытался выяснить отношения. Коридор с двух сторон перегородили его охранники - руки крест-накрест ниже живота, на ушах комлинки, спасибо, что на глазах нет темных очков. Не люди - даже не пальмы - пни.
Это была неприятная сцена. Билл-Дэн сначала спрашивал, потом умолял, потом упал на колени. Я двинулась, чтобы уйти. Охранники повернулись к нам лицом. Я осталась. Билл поднялся, держась за стену (спрашивается, зачем он бегает, если у него так плохо с гибкостью суставов; впрочем, он слишком крупен), повернул ко мне блестящее лицо (а как же кондиционеры? или он плакал?) Затем он попытался угрожать. Я достала настоящее зеркальце и принялась поправлять прическу. Он схватил меня за запястье. Я посмотрела на него. Он отпустил меня. Я поправила браслет и снова принялась смотреть в зеркальце. Билл сказал, что он - меня - заставит. Метнул взгляд в сторону охранников. Я хмыкнула без особого энтузиазма. Просто хотела дождаться, когда это кончится. Билл схватил меня за плечи и попытался поцеловать. Я как-то не ожидала, будучи не в настроении, и умело стукнула его носком туфли в голень. Дальше было плохо. Было очень плохо. Но скажу честно: это меня слегка отвлекло. Сильно отвлекло. И надолго.
Но той, которая пишет,
Всегда четырнадцать лет.
Я смогла пошевелиться и включить свой заветный экранчик, уже когда эти двое были в машине посреди пустыни. Дальше я видела все.
Обученных искусству боли,
пожалуй, на земле не меньше,
чем мастеров искусства боя -
воюющих мужчин и женщин.