6. Что осталось от Сократа
6. Что осталось от Сократа
Scene: Афины, Аттика, 399 г. до н. э.
SocrateS просыпается в незнакомой комнате на высоком ложе, которое после некоторых исследований идентифицирует как античное. Я спал? Не может быть. Осознает, что говорит на древнегреческом. Если я спал, то это не я. Подозревая нехорошее, слетает с кровати и находит бронзовое зеркало; смотрит в него. В ужасе роняет зеркало, оно летит на пол с грохотом. Наклоняется, чтобы поднять зеркало, осознает, что не узнает свои руки и вообще вынужден двигаться иначе. Еще раз смотрит в зеркало. Медленно проводит рукой по щекам, потом по голове. Опускается на кровать.
Феодор, постучав в дверь, заходит: Приветствую тебя, учитель. Протягивает свиток: Посмотри, боги все же улыбаются нам сегодня. Лисий, вероятно, забыв былые обиды, закончил оправдательную речь. Он искушенный оратор и защитник; думаю, ты сумеешь, с его помощью и милостью Аполлона, склонить на свою сторону большинство из пятисот в гелиее.
SocrateS машинально берет свиток, но не читает его. Как тебя зовут?
Феодор, замявшись немного: Я - Феодор из Кирены, учитель. Вчера ты снова удостоил меня и моих друзей беседой о высоком искусстве политики, несмотря на то, что на сегодняшнее утро назначено было разбирательство. Мы, твои последователи, благодарны тебе и идем с тобой. Кланяется.
SocrateS: Прости, Феодор. Кажется, мой сон был особенно спокоен нынче ночью. Пробегает глазами свиток. Хм. Я уж и забыл подробности обвинения. А жаль, надо было получше ему соответствовать. Говоришь, у меня есть последователи? До сих пор? Сколько же мне лет, любезный Феодор?
Феодор, беспокойно: Это начало еще одного диалога, учитель? Я еще раз благодарю тебя, но... У тебя есть совсем немного времени, чтобы прочесть речь, и нам нужно будет к зданию суда. Прошу, я смогу лишь тогда всем сердцем отдаться твоему учению, когда буду знать, что клевета Анита не угрожает тебе больше.
SocrateS: Речь? Ах да, ты сказал, что Лисий собирается защищать меня? Пустая трата времени. Лисий не выстоит против наших славных присяжных и мгновения; и шансов у него не больше, чем у горсти снега с вершины Олимпа в Аиде. Проще, проще... немного не тот стиль. Недостойно Сократа было бы не защитить себя самому, тем более что обвинения столь смехотворны. Разве я развращал ваши умы, Феодор? Внимательно смотрит на Феодора и, видимо, остается доволен тем, что видит. Нет. Ум развратить нельзя. Для этого есть другие органы.
Феодор: О, разумеется, ты мог бы лишь воспользоваться апологией, чтобы... Я просто недостойный геометр, Лисий, как логограф... Возможно, граждане... Совсем смешавшись, краснеет и умолкает. Хочет сказать еще что-то, но просто молча берет из руки SocrateS протянутый ему свиток: Да сохранят боги тебя, учитель.
SocrateS: Пойдем же, достойный Феодор. По пути поговорим о богах, которых я так самоуверенно ниспровергал, если судить по обвинению. Не думаю, что наши боги, любители вина и виночерпиев, пожиратели амброзии и охотники за магл... девушками из народа захотят защищать философа. Они любят военных, и правильно делают. Выходят. Эм-мм... А жена моя, Ксантиппа, - у родственников?
Феодор: Да, учитель. Она не захотела... Ты помнишь, как встретила она твоих учеников вчера. Робко: Она, как и мы, охвачена беспокойством за твою судьбу. Я уверен, что когда ты вернешься, оправданный, твой дом наполнится согласием.
SocrateS, идя по улице и с интересом осматриваясь: Я, кажется, говорил что-то мудрое о браке, Феодор. Мол, что жениться надо в любом случае, и любой из этих случаев - удачный или нет - приведет к раскаянию? Так вот, Феодор, я не был серьезен. Никогда не женись. Раскайся до брака. Понимает, что идет слишком быстро и Феодор за ним не успевает. Пытается больше соответствовать своему предполагаемому возрасту, но с небольшим успехом.
Феодор торопливо кивает, несколько озадаченно осматривая SocrateS: Я поспешу занять место на галерее, учитель. Это будет место среди твоих друзей, и я опасаюсь, что там будет стоять отчаянная давка. Позволяет себе улыбнуться, потом с почтением кланяется и отходит.
Socrates стоит неподалеку от стола менялы, в задумчивости притопывая ногой: Как непохоже на Ксенофонта. Мы ведь договаривались с ним встретиться здесь, как только тень гномона достигнет четверти. И вот я давно наблюдаю за продвиженьем Гелиоса по небу, а Ксенофонта все нет. Что могло задержать его? Медленно идет, приговаривая под нос: Возможно, что непостоянное отношение ко времени в природе человека; вполне вероятно, что тот цикл, на котором основываются столь привычные нам приемы пищи и отходы ко сну - вовсе не предопределен богами изначально... Занимательно было бы поставить эксперимент и заключить кого-нибудь, конечно, с его согласия, - в темницу, куда вовсе не проникал бы солнечный свет; и по истечении небольшого срока посмотреть, как изменились бы его привычки и поведение. Я бы согласился на это и сам, если бы мог доверить кому-нибудь пристрастные наблюденья. Что вновь напоминает мне о Ксенофонте... Внезапно видит впереди самого себя, идущего стремительным и легким шагом. Не веря своим глазам, приближается ближе. Как странно...
SocrateS видит идущего навстречу старика лет семидесяти с лишним, подозрительно напоминающего образ Сократа, запечатленный в скульптуре. Замедляет шаг и смотрит на Феодора, затем снова на старика. Сам себе: Что-то в этой комедии ошибок, похоже, не складывается. Или - напротив? Складывается? Обращаясь к группе людей, среди которых предполагает наличие кого-то из учеников Сократа: Афиняне, я говорил Критию, да и Алкивиаду многое из того, что сам никогда не считал верным. Например, эту ставшую популярной фразу о том, что, мол, знаю только то, что я ничего не знаю. Это было чистое кокетство. То, что я знаю, я знаю. Что, впрочем, не значит того, что я в этом не сомневаюсь. Человека, знающего мало, можно уподобить точке, находящейся в середине небольшого круга. Велика ли длина окружности? Мала. То, чего он не знает, тоже мало, как и площадь круга, внутри которого он находится. Чем больше знает человек, тем длиннее окружающая его окружность. Тем больше знание. И тем больше непознанное. Следите ли вы за ходом мысли, афиняне?
Socrates, про себя: Eidolon? И знак свыше? Но... к чему? Продолжает медленно приближаться. Или всего лишь совпаденье? Представить себе это очень сложно. Если уподобить Афины урне, в которой перекатываются мраморные шарики, и допустить, что таких шариков несколько тысяч, насколько вероятно, что в руке тянущего жребий окажутся два совершенно одинаковых? Решительно: Можно утверждать, что это вовсе неправдоподобно. И, значит, здесь не обошлось без вмешательства высших сил. Подходит ближе и слышит об аллегории с окружностью. Хм... Нельзя отнять у него... или у меня? Но нет, я вот он, только, наверное, изменился внешне, раз афиняне не узнают меня; пусть будет - у него... нельзя отнять остроты мышления. Хотя речь не та, что у меня, он как будто бы... быстрее мыслит и очень конкретно. Мне думается, этот человек не связан с нашим временем. Он из другой системы... мира. На удивление замечательным узлом сплели мне нити судьбы Мойры. Внезапно говорит, возвысив голос: Скажи, о, Сократ, но какова же вообще природа разума? И есть ли преимущество у знания перед незнанием? Ты учишь, вкратце, будто только к приобретению знания и стоит стремиться; и что все остальное недостойно благородных порывов. Веришь ли ты в это сам? Согласен ли, что умноженье знания неизбежно дает тебе и знание твоей великой силы, а вместе и желанье употребить ее, пускай всегда во благо; а всякое употребление силы нарушает естественное течение вещей?
SocrateS оглядывает толпу и прислушивается к комментариям, слышит слова «юнец» и мальчишка. Люди указывают на истинного Сократа и смотрят на него с сомнением: Держись подальше от старика Сократа, молодой человек. Ты можешь услышать от него развратительные и богохульные речи. Природа разума - тема слишком обширная, чтобы рассказывать тебе о ней ее на пороге этого судилища, но если вкратце, то эта природа, скорее всего, божественна, хотя - не буду противоречить себе - не надо опошлять идею божественного предположениями о существовании веселой сотни-другой антропоморфных проекций, обитающих там. Быстро сориентировавшись, указывает в направлении Олимпа. Бог один. И если он есть, он есть разум. Впрочем... Еще раз оглянувшись на перешептывающихся слушателей ...чем больше я гляжу на наше поколенье, тем чаще сомневаюсь и в этом. Пошли дальше? Знание хорошо, но и сила неплохо. Приобретение одного ведет к приобретению другого, и лет через тысячу это будет известно всему... демосу. Употребление силы не может нарушить естественного течения вещей, ибо само - естественно. Иди же домой.
Socrates: О! Услышав комментарии, с некоторым запозданием изумленно оглядывает себя и видит, что был перенесен в тело загорелого юноши; однако это уже его не удивляет. Думает: «Да, разум этого странного человека могуч. Он ударил прямо в то слабое место в стене, которое я сознательно оставил для него, и пробил брешь» . Прости мне мой интерес, о Сократ. Я слишком часто обнаруживал желанье говорить. Простите и вы, афиняне, тем более, что суд... Замолкает и останавливается. Думает: «Суд! Этот человек идет на суд вместо меня? О боги!» Речи твои не богохульственны, но богоприятны, о, Сократ, ибо ты только что утвердил, что всякое вмешательство божественной силы в нашу жизнь оправданно и естественно. Что может быть почтительнее этого? Оглядывается, призывая растущую толпу афинян в свидетели: Что бог един - так это можно толковать по-разному... пытается дать понять своему оппоненту, что тот говорит не то, что следовало бы в преддверии суда: Например, что над судьбою каждого конкретного человека властно лишь одно божество... а боги на Олимпе ведают судьбами лишь всех людей вместе, но не каждого по отдельности, ибо что такое для человека муравей отдельно от муравейника? Пылинка. Но вместе муравьи составляют гигантские строения и обращают на себя внимание человека... А возможно, есть одна лишь движущая сила; и, как северные ветры мы узнаем не только по развевающимся волосам, но и по надутым парусам наших кораблей, и по разбитым кувшинам, так и эта сила проявляется в различных свойствах окружающего нас мира, но остается всегда собою... Замолкает и задумывается. Наконец решается: Насколько же, о, Сократ, достойно человека естественное?
SocrateS внимательно выслушивает истинного Сократа, осознавая, что тот хочет повлиять на исход разбирательства по его делу. Естественное не может быть недостойно человека, ибо было сообщено ему природой, любознательный юноша. Но это - истоки. И помимо естественного, что прекрасно для большинства, есть еще и искусственное, то есть то, что сообщают человеку учение, традиции, воспитание и саморазвитие. А теперь, извини, мне надо поговорить с пятьюстами присяжными. Пятьсот первый готов ли? Пытается незаметно проверить что-то, щелкая пальцами, но результата нет. Uh-huh. Эксперимент довольно чистый.
Socrates удовлетворенно качает головой: «Этот человек сумеет постоять за себя... то есть меня. Вот только захочет ли? Я помогу ему... об остальном позаботится бог». Понимает, что употребил единственное число. Проводит по лицу рукой, отгоняя морок. Внезапно ум его наводняют неясного происхождения мысли о далеких землях, где происходящее с людьми и душами противоречит законам природы, о единорогах и рукописях, которые не горят. С ужасом осознает, что мысли не имеют отношения к работе его мозга и случайно вплыли в его голову по пути куда-то еще. Собрав силы, скромно отвечает: Воистину, уважаемый Сократ, ты прав. Естественное не может быть недостойно человека, как не могут быть пальцы недостойны руки; и со всем тем лучше для руки, если пальцы эти содержатся в чистоте и неге. Так получилось, что я по возрасту и по положению могу занять место пятьсот первого в гелиее. Отчетливо: И займу его. Проходит в здание суда, и толпа, окружающая SocrateS, проходит вместе с ним.
Секретарь суда: ...да славятся имена богов, и да будет приятно им приношение. Встает, указывая на курящийся жертвенник: Эвфодикея государственная, Мелета, сына Мелета, пифийца, против Сократа, сына Софрониска из дема Алопеки! Обвиняется в том, что не признает богов, которых признает город; и вводит иных богов; и в развращении молодежи. Переворачивает клепсидру, делает жест рукой и садится. На возвышение поднимается гражданин.
Мелет восходит на возвышение, оглядывается: Граждане Афин! Я не ищу своей выгоды. Я не привел с собою адвоката. Мое дело изложено может быть кратко. Сократ, известный софист и смутитель умов, неоднократно замечен в бунтовских речах против порядка в государстве, согласия в семье... Некоторые из пятисот присяжных согласно кивают; многие обращают мало внимания на происходящее. Вдруг почти кричит: ...и священности богов! Сеет смуту в умах учеников, которые приносят смерть и разрушение городу и миру! Шум становится громче. И утверждает, что так велит ему обитающий внутри него Даймон! Картинно поднимает руку. Размеренно: Народ требует его смерти.
SocrateS рассеянно прислушиваясь к журчанию воды в клепсидре: Мне можно говорить, о, достойный Мелет? Вздыхает: Я не софист, ибо беден и не продавал мудрость за драхмы. Не потому, что мне совсем уж чужды покупаемые за них удовольствия, а потому что продавать нематериальное - все равно, что строить дома из облаков. Я не смущал умы, о, Мелет, ибо смущают невинных девушек или юношей - кому кто больше нравится, а умы можно затачивать и тренировать. Но для этого ум должен быть тверд, а не подобен облаку. Я не произносил бунтарских речей против государства, потому что все мои рассуждения касались идеального государства, которое пока никем не создано, и вряд ли когда-нибудь случится не только на Пелопоннесе, но и где-либо еще, где Солнце и Луна освещают земную твердь. А боги, безусловно, священны. Пока в них верят. Улыбается и оглядывает себя: Пожалуй, внутри меня, действительно, обитает страшный Даймон. Смотрит на присяжных, часть из них отшатывается. И если народ требует его смерти, я бы хотел поговорить с народом.
Socrates, обращаясь к соседу, удивленно говорит (негромко, но так, что слышат многие в гелиее): Неужели беспристрастный афинский суд позволит ввести себя в заблуждение речами, подобными той, что произнес Мелет? Даже ребенку должно быть очевидно, что он питает к Сократу личную вражду и не может отринуть своих эмоций. Подкреплять же бессмысленные обвинения апелляциями к священным именам - изображает изумление, граничащее с шоком: - может ли быть что-то кощунственнее этого? Вздыхает, сокрушенно качает головой: О, Зевс, прости глупца.
Мелет: Он признался! Растерянно оглядывается на крупного мужчину в богатой одежде, сидящего в первом ряду. Это все снова лишь ловкие увертки, граждане Афин. Он хочет своим красноречием влиять и на вас, этот самоназванный мудрейший, который приписывает себе милость Аполлона! Вдруг, обрадовавшись: Вспомните, как почитал себя его учеником презренный Алкивиад. Или мы хотим, чтобы он вырастил еще одного, в замену? Сократ - угроза нашим детям. Где он проходит, там остаются осколки, осколки душ.
SocrateS немного раздражается: «Самоназванный»?! Сократ прославит Афины в веках больше, чем Перикл и его Аспазия, с которой мне выпала честь общаться! Тридцать диктаторов уйдут в небытие, и именно потому, что Алкивиад и его ничтожные компаньоны плохо слушали то, что им говорилось. Аполлон милостив: он излучает свет мудрости и знания тем, кто готов открыть свой ум свету. Надо просто иногда распахивать ставни, граждане Афин, даже в столь жаркой стране, как наша. Кто ясно мыслит - ясно излагает, и если я завоевал репутацию красноречивого человека, значит, мне было что сказать. Да. Я угроза для детей. Заберите меня от них. Заприте их неокрепшие умы от сомнительных влияний. Пусть не учатся рассуждать, вступать в полемику, вести диалоги. Пусть смотрят комедии, гогочут над тупыми шутками солдатни, становятся пушечным мясом, - ведь им не раз и не два придется защищать Афины. А руководит ими пускай Мелет. Возьмет кулинарную книгу, и с ее помощью руководит. Но когда вы отмените «смущение умов» от Сократа, их смутит - отсутствие смущения. «Что осталось от Сократа», - спросите вы? От Сократа останется Платон.
Мелет, покраснев, открывает и закрывает несколько раз рот: И опять от него - только непонятные речи, которые он по своему рецепту обильно пересыпает оскорблениями и мне, и всему народу. Вы видите сами, граждане, как опасен Сократ, этот старый софист, который отсутствие смущения ставит в вину. И чем же дорог нам Платон?
Socrates удовлетворенно слушает двойника, периодически с улыбкой прикрывая глаза. Думает: «Он прав, но говорит слишком сложные вещи. Смутиться отсутствием смущения - это не для гелиеи с ее пятьюстами членами... И он говорит со страстью. Это плохо». Поворачивается к соседу и говорит ему будто на ухо, но достаточно громко и убедительно: Правильно ли я понимаю, что Мелет предлагает ничему не учить молодежь? Сосед утвердительно хрюкает и, наклонившись к своему соседу, шепчет ему что-то; тот мелко и часто кивает. Соседу сзади: Прости мое любопытство, достойнейший, но не кажется ли тебе, что Мелет пытается навязать свое мнение гелиее и народу Афин? Тц-тц-тц... Горестно вздыхает. Слышит сверху одобрительный возглас: «Точно, этот негодяй хочет выставить нас такими же дураками, как он сам!»
SocrateS: Дети - мое больное место. Я слишком мало их люблю, чтобы спокойно отвечать на обвинения в недобром влиянии на молодежь. Рассудительно, меняя манеру речи трибуна на манеру старого резонера: В чем меня обвиняют, граждане Афин? Обводит взглядом аудиторию: В обучении. В сомнениях. В желании блага своей Родине. В беседах. В сдержанности. В весельи. Все это называют другими словами, забывая, что слова должны соответствовать смыслу. Мне хочется согласиться с обвинением и перейти к карательным мерам. Вы утомили старого «софиста». Платон же, о Мелет, дорог мне как друг. А истинные друзья дороже истины. Клепсидра мягко звякает.
Секретарь суда встает: Время на речи истекли. Присяжные выносят приговор. Обходит шумящих присяжных с деревянной чашей, в которую те бросают камешки. Возвращается, высыпает камешки на стол, разделяет на две кучки. Обвиняемый виновен. Гражданин Мелет от имени государства требует смерти. Какое наказание выбрал для голосования гражданин Сократ?
Socrates разочарованно и с ощущением некоторой нереальности происходящего наблюдает за тем, как Секретарь оглашает приговор. Себе под нос: По крайней мере, две кучки не настолько уж разнятся по размеру...
SocrateS, равнодушно: Гражданин Сократ подумал, что лучшим наказанием для него было бы заставить писцов походить за ним годика два, да и записать все, что он будет говорить, в назидание грядущим поколениям и к позору его болтливого языка. Но ведь Мелет и это сочтет издевательством, да и не над собой, а над всеми Афинами. Поэтому предлагаю приговорить меня к смерти. В Афинах я спал. Может, в них получится и еще что-нибудь?
Секретарь суда еще раз совершает путешествие с чашей. На этот раз кучка дырявых камней оказывается заметно больше. Приговор - смерть. Посоветовавшись с представителем гегемонос дикастериу: В прошении от граждан Критобула и Платона о внесении половины таланта штрафа за жизнь Сократа отказано. Сократ на время препровожден будет в заключение, пока не выйдет срок священного посольства на Делос.
SocrateS находит взглядом истинного Сократа в зале и смотрит на него несколько секунд. Выходит из зала.
SocrateS сидит на ложе в темнице, разглядывая цепи, которыми скован. Задумчиво: Все же быть маглом, даже древним... даже одним из самых мудрых... Унизительно. ...Look in a glass, and call thy image so: I am thy king, and thou a false-heart traitor. Call hither to the stake my two brave bears, that with the very shaking of their chains they may astonish these fell-lurking curs: Вid Salisbury and Warwick come to me... О чем только он ни написал? Обо всем. С другой стороны, когда бы я еще получил возможность увидеть Афины четвертого века до христианской эры?
Socrates входит в комнату, где заключен лже-Сократ, и некоторое время молча наблюдает за ним: Здравствуй, таинственный гость, укравший мое тело и принимающий вместо меня смерть. Или в последний момент я вновь окажусь в столь привычном для меня облачении из плоти, и все это окажется лишь некой божественной игрой, цель которой - привести меня именно к такому завершению жизненного пути?.. Впрочем, это выяснится в любом случае, поэтому лучше расскажи, кто ты, и как попал в меня. Внезапно морок начинает развеиваться, и Сократ перестает узнавать в сидящем на койке себя. Вместо этого он видит довольно молодого человека в черном с длинными волосами цвета воронова крыла. Так вот ты каков на самом деле!..
S-S неуверенно проводит рукой по лицу и по голове, удовлетворенно улыбается: Спасибо, Сократ. Ты вернул мне ощущение привычного тела. Честно говоря, мне не хотелось быть до такой степени не в себе. Остальное было довольно интересно. Ко мне приходят твои ученики и часто удивляются: я довольно успешно их путаю. Пусть думают, сами. Не этим ли ты занимался всю жизнь? Я не могу сказать тебе, кто я. Я Сократ. И я хочу, чтобы ты, Сократ, покинул Афины и дожил свою жизнь до ее естественных пределов.
Socrates подходит к S.S. и берет его руку в свои. Тот поднимает голову и встречается глазами с Сократом. Ласково: Мой дорогой друг, ты мог бы быть моим младшим сыном. Поэтому... просто из уважения ко мне... ответь мне, кто ты, и как попал сюда. Я многое переосмыслил за те полдня, что мы провели вместе, и переосмыслю, вероятно, еще добрую часть того, во что привык верить. Поверь, мне очень важно знать, кто ты. В мире и так слишком много неотвеченных вопросов, чтобы проходить мимо тех ответов, которые лежат так близко. Замечает, что S.S. несколько коробит его близость, и деликатно отходит: Да... это важно. И сколько жизни мне еще отведено? Известно ли тебе об этом?
S-S смотрит на Сократа в некотором раздумьи: Я не могу сказать тебе истины, Учитель. Скажу лишь, что ты был как никогда прав, когда грозился, что тебе найдется с кем побеседовать в царстве Аида и будет, кого поучить там. Ты был не так далек от истины, как полагал. Не требуй большего. Твоя голова хороша с тем объемом знаний, который в ней есть. Не надо перегружать ее посторонним, несвоевременным знанием. А вот... Замолкает, потому что в помещение входят стражники, которые расковывают его цепи, сообщая, что корабль приплыл. Дождавшись ухода стражи: Скажи, Сократ. Нет ли у тебя чего-нибудь, что я мог бы унести с собой туда. По ту сторону Стикса. Какой-нибудь - книги? Свитка? Таблички? Чего-нибудь, о чем не знает никто.
Socrates разочарованно разводит руками: Что же, наверное, ты прав, и не стоит требовать большего, чем предусмотрено свыше. Развязывает пояс, открепляет с одного плеча край хитона и извлекает из-под него несколько очень мелко исписанных свитков небольшого размера: Немногие вещи достойны того, чтобы думать о них. Еще меньше есть вещей, о которых стоит говорить. И уж совсем мало тех, о которых надо писать. Все такие явления, с которыми столкнулся я, собраны здесь. Протягивает свитки S.S.
S-S, быстро восстановив гибкость затекших конечностей, встает и берет свитки у Сократа. Тихо: Я знаю, что ты действительно так думаешь, Учитель. Корабль вернулся, значит то, на что тебя осудили, должно состояться уже довольно скоро. Доверишь ли ты мне свое знание? Навсегда?
Socrates улыбается, видя, что рассеявшийся ранее морок вновь поглощает его собеседника, и перед ним - вновь Сократ: Как могу я не доверять своему собственному телу? Это противоречило бы всему, чему я учил в течение своей жизни. Я доверяю тебе. Скажи хотя бы, как зовут тебя.
S-S: Мне дали имя одного римлянина, Сократ. Рим через некоторое время завладеет половиной мира и, в том числе, тем Островом, который будет для меня второй родиной. Этот римлянин станет императором, и называть его будут Severus. Теперь ты можешь довериться мне и покинуть город, который до тебя не дорос. Прощай и сохрани свой бисер для других слушателей.
Socrates кидает последний взгляд на свои рукописи: Сохрани в будущем добрую память о Сократе, император. Прощай. Exit.
S-S провожает Сократа стоя, затем кидается к свиткам и быстро прочитывает их, останавливаясь на тех местах, которые расходятся с общеизвестным переложением сократовских диалогов Платоном и Ксенофонтом. Добавляет несколько предложений на ряде листов, тщательно имитируя почерк Сократа. В их число входит то, что сказал истинный Сократ перед судом, и кое-что из того, что он не говорил. Находит в помещении кусок кремня, высекает искру и поджигает рукопись. Отряхивает руки и принимается ходить по комнате, о чем-то размышляя и поглядывая на кусочек неба, видный в окно.
Коренастый человек входит в сопровождении раба, несущего чашу. С непонятным выражением смотрит в угол, на кучку пепла: На этот раз мне велено предложить вам не фалернское, а вот это. Состав напитка вы знаете сами, да, собственно, учитывая род вашей деятельности, он не остался бы для вас секретом. Берет чашу, отдает ее S-S. Наклонившись, доверительным шепотом: Насчет митридатизма не беспокойтесь. Эксперимент поставлен чисто. Громко: Надлежит ходить, пока не отяжелеют ноги. Жестом приглашает раба за собой и выходит.
S-S принимает чашу с цикутой из рук человека, явление которого его нимало не удивило, подносит ближе к свету, разглядывает. Видимо, продолжая раздумывать: Он отпускает меня? Вот так? Что ж, логично... и, пожалуй, в хорошем стиле... Отпивает глоток, потом еще один. Ставит чашу на стол, продолжает свой путь по комнате: С выдумкой. Ибо нам известно, что наличие расширенных возможностей никогда не гарантировало человеку наличия богатой фантазии... Снова возвращается к чаше, делает еще глоток: ...и хорошего вкуса. Собственно... смотрит на чашу с некоторым отвращением, но снова подходит и делает еще один глоток: именно их наличие и заставило моего высокого покровителя отвратиться от того, что было, как ему показалось, слишком однообразно в своем сиянии. Или, напротив... Почувствовав тяжесть в ногах, подходит к ложу, но почему-то решает не укладываться на него. Садится на пол, прислоняясь к ложу спиной, и некоторое время что-то бормочет про какого-то петуха, которого надо принести в жертву Асклепию.
***
Мы оказываемся в большой темной зале с высокими потолками, покоящимися на коринфских колоннах. Зала тускло освещается всполохами огня, вырывающегося из пола в случайных местах. Из темноты меж колонн доносится разноголосое перешептывание. Мрачный низкий голос, заглушая остальных, произносит задом наперед псалмы на латыни. В конце залы, за титаническим столом на четырех слоновьих бивнях, сидит темная фигура в капюшоне, окутанная фиолетовым огнем. На столе - большой дневник в кожаном переплете, писаный кровью.
Фигура медленно отмечает что-то на полях и удовлетворенно хмыкает. В противоположном конце залы распахивается дверь. А-а, рыцарь. Сколько лет, сколько зим. Утомившись бесконечными ландшафтами открытых пространств, решил вот устроить soiree... indoors. Надеюсь, вы не против. Поднимается из-за стола и откидывает капюшон. После того как тухнут брызги разлетевшегося во все стороны огня, мы понимаем, что говорящий - Wolfgang Woland.
S.S., быстро оглядев помещение: Где мы находимся?
Woland, с наигранным сожалением: Увы, все там же, дорогой Профессор, все там же. И будем находиться здесь еще какое-то время. Как это ни прискорбно. Но я обещаю вам, скучать не придется. Хотите вина? Или хорошего коньяка? Египетского? Боюсь, вы уже уверились, что у нас в заводе лишь фалернское, а ведь я могу предложить вам много иных радостей. Опять усаживается за стол: Ну что ж, рыцарь... Простите мне мою старческую сентиментальность, но... мог ли кто-нибудь подумать тогда, в заснеженном Будапеште на улице Октября, что мы с вами будем мило беседовать в этом очаровательном уютном зале? Неожиданно жестким металлическим голосом, в котором слышится лязг доспехов адского воинства: Не мог. Берет перо. Итак. Ставим галочку напротив имени «Сократ». Задание выполнено, и выполнено успешно, не без фантазии. Из-под стола доносится сдавленный голос: «За что и любим! За что и уважаем нашу светлую голову!» Делает резкое движение ногой, слышится громкий жалобный мяв и звук, подозрительно напоминающий заточку когтей о дерево.
S.S. начинает двигаться вдоль стен залы, разглядывая ее оформление, письмена на камне, прислушиваясь к вывернутым наизнанку псалмам и невнятному шептанию из углов. Вот как. У вас приготовлен для меня целый ряд quests, Мессир? И это был первый? Подходит ближе к W.W. и смотрит на него с непонятным выражением лица. Вы задумали выпускать меня на коротком поводке на поверхность и, по выполнении мною того, что уже выполнила в течение себя история и люди, возвращать под вашу любезную опеку, - к египетскому коньяку и разноцветному адскому пламени? А как, извините, я мог бы не выполнить quest? Или, скажем, что было бы, если бы я его не выполнил? Я ведь, знаете, склонен к авантюрам. В следующий раз могу, например, сбежать. И на то, как это изменит историю Земли, мне глубоко плевать. Мессир.
Фигура в фиолетовом огне заматывается в плащ и разом запрыгивает на стол: Черт побери! Эм-м-м-эх! Принимается накручивать на палец неизвестно откуда взявшийся ус: И правда! Вот так спросил! Не выполнить quest! Как бы это так, хм... Дверь, в которую ранее вошел Профессор, вновь отворяется и впускает настоящего Woland'a. На нем твидовый редингот, покрытый снегом, а в руке трость. Чуть покачиваясь, он проходит мимо S.S. и направляется к столу.
Woland тихим металлическим голосом: Фагот, я ведь предупреждал тебя, что будет, если ты позволишь себе дерзости в отношении моих... учеников? На многострадальный стол вылезает Черный Кот, сжимающий гигантские часы.
Behemoth, укоризненно тыча лапой в цифру 12, где остановились обе стрелки; противным плаксивым голосом: Он меня еще и сапогом в бок ударил, мессир!
Woland достает из кармана небольшой прозрачный шар, внутри которого находится пасторальный домик. Шар заполнен маслом, и, если перевернуть его, то пойдет снег. Щелкает пальцами, Фагот оказывается внутри шара. Некоторое время он бегает туда-сюда, и, кажется, чему-то возмущается, прильнув носом к стеклу и раскинув руки. Однако вскоре ему это надоедает, он отходит и, усевшись на крыльцо игрушечного домика, принимается играть на аккордеоне. Вот и хорошо. Отряхивает с плеч снег, подходит к столу. Бегемоту: Пошел вон. И скажи Маргарите, пускай принесет мне глинтвейна. Я замерз. Смотрит в дневник на отметку Коровьева. Что он понаписал, интересно? Вдруг вспоминает о чем-то: О, во имя пылающей бездны, Профессор, я же не поздоровался. Боюсь, вы могли потратить некоторое количество запала на моего нерадивого помощника. Не повторите ли, что вы сказали ему? И, кстати, спасибо, что уберегли мне Сократа. Я его еще использую для чего-нибудь.
S.S., вежливо: Доброй ночи, Мессир. Поправьте меня, если я спутал время суток. Я потратил на наиболее несимпатичного мне персонажа из вашей свиты не часть своего запала, а его весь. Впрочем, чем бесшабашнее он шутит, тем более мне жаль его. Щелкает пальцами; стекло шарика, в котором заключен Фагот, мутнеет, звуки аккордеона затихают. Из всего запала остался вопрос - что будет - если - я - не смогу, или - не захочу выполнить ваше «задание». Или если я выполню его так, как будет интересно мне, а не вам. Впрочем, именно это я и сделал. Как все же неприятно пить яд. И умирать мне опять не понравилось.
Woland подражая недавно слышанной S.S. интонации Сократа: Мой дорогой Профессор, вы не можете представить, насколько мне больно играть с вами. Однако часть наказания, которое я отбываю и конца которому не предвидится, заключается в том, что я вынужден вести себя так, а не иначе. И мне это нравится. На несколько секунд замолкает и погружается в раздумья. Через некоторое время: Я даже не знаю, как бы вам это поделикатнее объяснить, но все дело в том, что вы сейчас не совсем живы. И не то чтобы мертвы. Но и не совсем в Чистилище. Вы оказались вовне известного вам мира. Мало кто здесь бывал до вас. Появляется Маргарита с подносом, на котором стоит кружка с дымящимся глинтвейном. Беззаботно: Спасибо, Марго. Так вот, рыцарь, эти quests -эксперименты, которые мне дозволено ставить над историей и над моими подопечными. И поскольку все они проходят под моим контролем, вы не можете их не выполнить. Но самое интересное то, что вы их выполните без малейшего вмешательства с моей стороны. Ведь такова ваша натура, любезный Профессор.
S.S. смотрит на Маргариту. Чуть встряхивает головой: Кровь, кровь. Колода тасуется причудливо, масти либо красны, либо черны. Мне все понятно. Хотел бы я, чтобы все столь же полно было понятно и вам, Мессир. Кажется, я знаю, кто живет внутри домика, на пороге которого играет на гармошке Фагот.
Woland улыбается так, что черты его лица нехорошо заостряются: А вы, Профессор, не волновались бы о том, что я понимаю, а что нет. Смотрите, куда вас привел ваш безоглядный альтруизм и привычка печься о людях, даже о тех, кто этого не заслуживает. Я не знаю, что именно вы поняли, и не буду допытываться. Могу лишь пообещать: веселье только начинается, и скучать вам не придется.
S.S. повторяет беззвучно: Альтруизм? Решает сдержаться: Я понял условия игры, Мессир. Только даже если условия это не мои, а ваши, даже если играть приходится без ферзя, даже если фигуры летают по воздуху, ибо им отказано в праве на земное притяжение, играть ими буду я сам. Хотя бы и не был жив или мертв. Надеюсь, вы позволите мне на этом откланяться.
Woland смягчается: Конечно, рыцарь. Конечно, вы. Иначе было бы не так интересно. Я, видимо, старею, Профессор. Поэтому я разрешаю вам отдохнуть перед следующим путешествием. Без снов. Да, и... кстати, я совершенно забыл вам сказать... Почему вас так волнует реальность происходящего? Какая разница, что это - Ад, Рай, привычный вам мир или что-нибудь еще? Дидактически поднимает длинный палец: Самодостаточный человек, дорогой рыцарь, не пропадет нигде. Направляет палец на Профессора, тот погружается в тьму и засыпает.
* Рисунки (с) distan, mau
идея&текст (c) Zamok&Dungeons
Дальше (Это мой квест)
Оглавление
Раньше (Москва-10: Каталог и Ирландия)
Scene: Афины, Аттика, 399 г. до н. э.
SocrateS просыпается в незнакомой комнате на высоком ложе, которое после некоторых исследований идентифицирует как античное. Я спал? Не может быть. Осознает, что говорит на древнегреческом. Если я спал, то это не я. Подозревая нехорошее, слетает с кровати и находит бронзовое зеркало; смотрит в него. В ужасе роняет зеркало, оно летит на пол с грохотом. Наклоняется, чтобы поднять зеркало, осознает, что не узнает свои руки и вообще вынужден двигаться иначе. Еще раз смотрит в зеркало. Медленно проводит рукой по щекам, потом по голове. Опускается на кровать.
Феодор, постучав в дверь, заходит: Приветствую тебя, учитель. Протягивает свиток: Посмотри, боги все же улыбаются нам сегодня. Лисий, вероятно, забыв былые обиды, закончил оправдательную речь. Он искушенный оратор и защитник; думаю, ты сумеешь, с его помощью и милостью Аполлона, склонить на свою сторону большинство из пятисот в гелиее.
SocrateS машинально берет свиток, но не читает его. Как тебя зовут?
Феодор, замявшись немного: Я - Феодор из Кирены, учитель. Вчера ты снова удостоил меня и моих друзей беседой о высоком искусстве политики, несмотря на то, что на сегодняшнее утро назначено было разбирательство. Мы, твои последователи, благодарны тебе и идем с тобой. Кланяется.
SocrateS: Прости, Феодор. Кажется, мой сон был особенно спокоен нынче ночью. Пробегает глазами свиток. Хм. Я уж и забыл подробности обвинения. А жаль, надо было получше ему соответствовать. Говоришь, у меня есть последователи? До сих пор? Сколько же мне лет, любезный Феодор?
Феодор, беспокойно: Это начало еще одного диалога, учитель? Я еще раз благодарю тебя, но... У тебя есть совсем немного времени, чтобы прочесть речь, и нам нужно будет к зданию суда. Прошу, я смогу лишь тогда всем сердцем отдаться твоему учению, когда буду знать, что клевета Анита не угрожает тебе больше.
SocrateS: Речь? Ах да, ты сказал, что Лисий собирается защищать меня? Пустая трата времени. Лисий не выстоит против наших славных присяжных и мгновения; и шансов у него не больше, чем у горсти снега с вершины Олимпа в Аиде. Проще, проще... немного не тот стиль. Недостойно Сократа было бы не защитить себя самому, тем более что обвинения столь смехотворны. Разве я развращал ваши умы, Феодор? Внимательно смотрит на Феодора и, видимо, остается доволен тем, что видит. Нет. Ум развратить нельзя. Для этого есть другие органы.
Феодор: О, разумеется, ты мог бы лишь воспользоваться апологией, чтобы... Я просто недостойный геометр, Лисий, как логограф... Возможно, граждане... Совсем смешавшись, краснеет и умолкает. Хочет сказать еще что-то, но просто молча берет из руки SocrateS протянутый ему свиток: Да сохранят боги тебя, учитель.
SocrateS: Пойдем же, достойный Феодор. По пути поговорим о богах, которых я так самоуверенно ниспровергал, если судить по обвинению. Не думаю, что наши боги, любители вина и виночерпиев, пожиратели амброзии и охотники за магл... девушками из народа захотят защищать философа. Они любят военных, и правильно делают. Выходят. Эм-мм... А жена моя, Ксантиппа, - у родственников?
Феодор: Да, учитель. Она не захотела... Ты помнишь, как встретила она твоих учеников вчера. Робко: Она, как и мы, охвачена беспокойством за твою судьбу. Я уверен, что когда ты вернешься, оправданный, твой дом наполнится согласием.
SocrateS, идя по улице и с интересом осматриваясь: Я, кажется, говорил что-то мудрое о браке, Феодор. Мол, что жениться надо в любом случае, и любой из этих случаев - удачный или нет - приведет к раскаянию? Так вот, Феодор, я не был серьезен. Никогда не женись. Раскайся до брака. Понимает, что идет слишком быстро и Феодор за ним не успевает. Пытается больше соответствовать своему предполагаемому возрасту, но с небольшим успехом.
Феодор торопливо кивает, несколько озадаченно осматривая SocrateS: Я поспешу занять место на галерее, учитель. Это будет место среди твоих друзей, и я опасаюсь, что там будет стоять отчаянная давка. Позволяет себе улыбнуться, потом с почтением кланяется и отходит.
Socrates стоит неподалеку от стола менялы, в задумчивости притопывая ногой: Как непохоже на Ксенофонта. Мы ведь договаривались с ним встретиться здесь, как только тень гномона достигнет четверти. И вот я давно наблюдаю за продвиженьем Гелиоса по небу, а Ксенофонта все нет. Что могло задержать его? Медленно идет, приговаривая под нос: Возможно, что непостоянное отношение ко времени в природе человека; вполне вероятно, что тот цикл, на котором основываются столь привычные нам приемы пищи и отходы ко сну - вовсе не предопределен богами изначально... Занимательно было бы поставить эксперимент и заключить кого-нибудь, конечно, с его согласия, - в темницу, куда вовсе не проникал бы солнечный свет; и по истечении небольшого срока посмотреть, как изменились бы его привычки и поведение. Я бы согласился на это и сам, если бы мог доверить кому-нибудь пристрастные наблюденья. Что вновь напоминает мне о Ксенофонте... Внезапно видит впереди самого себя, идущего стремительным и легким шагом. Не веря своим глазам, приближается ближе. Как странно...
SocrateS видит идущего навстречу старика лет семидесяти с лишним, подозрительно напоминающего образ Сократа, запечатленный в скульптуре. Замедляет шаг и смотрит на Феодора, затем снова на старика. Сам себе: Что-то в этой комедии ошибок, похоже, не складывается. Или - напротив? Складывается? Обращаясь к группе людей, среди которых предполагает наличие кого-то из учеников Сократа: Афиняне, я говорил Критию, да и Алкивиаду многое из того, что сам никогда не считал верным. Например, эту ставшую популярной фразу о том, что, мол, знаю только то, что я ничего не знаю. Это было чистое кокетство. То, что я знаю, я знаю. Что, впрочем, не значит того, что я в этом не сомневаюсь. Человека, знающего мало, можно уподобить точке, находящейся в середине небольшого круга. Велика ли длина окружности? Мала. То, чего он не знает, тоже мало, как и площадь круга, внутри которого он находится. Чем больше знает человек, тем длиннее окружающая его окружность. Тем больше знание. И тем больше непознанное. Следите ли вы за ходом мысли, афиняне?
Socrates, про себя: Eidolon? И знак свыше? Но... к чему? Продолжает медленно приближаться. Или всего лишь совпаденье? Представить себе это очень сложно. Если уподобить Афины урне, в которой перекатываются мраморные шарики, и допустить, что таких шариков несколько тысяч, насколько вероятно, что в руке тянущего жребий окажутся два совершенно одинаковых? Решительно: Можно утверждать, что это вовсе неправдоподобно. И, значит, здесь не обошлось без вмешательства высших сил. Подходит ближе и слышит об аллегории с окружностью. Хм... Нельзя отнять у него... или у меня? Но нет, я вот он, только, наверное, изменился внешне, раз афиняне не узнают меня; пусть будет - у него... нельзя отнять остроты мышления. Хотя речь не та, что у меня, он как будто бы... быстрее мыслит и очень конкретно. Мне думается, этот человек не связан с нашим временем. Он из другой системы... мира. На удивление замечательным узлом сплели мне нити судьбы Мойры. Внезапно говорит, возвысив голос: Скажи, о, Сократ, но какова же вообще природа разума? И есть ли преимущество у знания перед незнанием? Ты учишь, вкратце, будто только к приобретению знания и стоит стремиться; и что все остальное недостойно благородных порывов. Веришь ли ты в это сам? Согласен ли, что умноженье знания неизбежно дает тебе и знание твоей великой силы, а вместе и желанье употребить ее, пускай всегда во благо; а всякое употребление силы нарушает естественное течение вещей?
SocrateS оглядывает толпу и прислушивается к комментариям, слышит слова «юнец» и мальчишка. Люди указывают на истинного Сократа и смотрят на него с сомнением: Держись подальше от старика Сократа, молодой человек. Ты можешь услышать от него развратительные и богохульные речи. Природа разума - тема слишком обширная, чтобы рассказывать тебе о ней ее на пороге этого судилища, но если вкратце, то эта природа, скорее всего, божественна, хотя - не буду противоречить себе - не надо опошлять идею божественного предположениями о существовании веселой сотни-другой антропоморфных проекций, обитающих там. Быстро сориентировавшись, указывает в направлении Олимпа. Бог один. И если он есть, он есть разум. Впрочем... Еще раз оглянувшись на перешептывающихся слушателей ...чем больше я гляжу на наше поколенье, тем чаще сомневаюсь и в этом. Пошли дальше? Знание хорошо, но и сила неплохо. Приобретение одного ведет к приобретению другого, и лет через тысячу это будет известно всему... демосу. Употребление силы не может нарушить естественного течения вещей, ибо само - естественно. Иди же домой.
Socrates: О! Услышав комментарии, с некоторым запозданием изумленно оглядывает себя и видит, что был перенесен в тело загорелого юноши; однако это уже его не удивляет. Думает: «Да, разум этого странного человека могуч. Он ударил прямо в то слабое место в стене, которое я сознательно оставил для него, и пробил брешь» . Прости мне мой интерес, о Сократ. Я слишком часто обнаруживал желанье говорить. Простите и вы, афиняне, тем более, что суд... Замолкает и останавливается. Думает: «Суд! Этот человек идет на суд вместо меня? О боги!» Речи твои не богохульственны, но богоприятны, о, Сократ, ибо ты только что утвердил, что всякое вмешательство божественной силы в нашу жизнь оправданно и естественно. Что может быть почтительнее этого? Оглядывается, призывая растущую толпу афинян в свидетели: Что бог един - так это можно толковать по-разному... пытается дать понять своему оппоненту, что тот говорит не то, что следовало бы в преддверии суда: Например, что над судьбою каждого конкретного человека властно лишь одно божество... а боги на Олимпе ведают судьбами лишь всех людей вместе, но не каждого по отдельности, ибо что такое для человека муравей отдельно от муравейника? Пылинка. Но вместе муравьи составляют гигантские строения и обращают на себя внимание человека... А возможно, есть одна лишь движущая сила; и, как северные ветры мы узнаем не только по развевающимся волосам, но и по надутым парусам наших кораблей, и по разбитым кувшинам, так и эта сила проявляется в различных свойствах окружающего нас мира, но остается всегда собою... Замолкает и задумывается. Наконец решается: Насколько же, о, Сократ, достойно человека естественное?
SocrateS внимательно выслушивает истинного Сократа, осознавая, что тот хочет повлиять на исход разбирательства по его делу. Естественное не может быть недостойно человека, ибо было сообщено ему природой, любознательный юноша. Но это - истоки. И помимо естественного, что прекрасно для большинства, есть еще и искусственное, то есть то, что сообщают человеку учение, традиции, воспитание и саморазвитие. А теперь, извини, мне надо поговорить с пятьюстами присяжными. Пятьсот первый готов ли? Пытается незаметно проверить что-то, щелкая пальцами, но результата нет. Uh-huh. Эксперимент довольно чистый.
Socrates удовлетворенно качает головой: «Этот человек сумеет постоять за себя... то есть меня. Вот только захочет ли? Я помогу ему... об остальном позаботится бог». Понимает, что употребил единственное число. Проводит по лицу рукой, отгоняя морок. Внезапно ум его наводняют неясного происхождения мысли о далеких землях, где происходящее с людьми и душами противоречит законам природы, о единорогах и рукописях, которые не горят. С ужасом осознает, что мысли не имеют отношения к работе его мозга и случайно вплыли в его голову по пути куда-то еще. Собрав силы, скромно отвечает: Воистину, уважаемый Сократ, ты прав. Естественное не может быть недостойно человека, как не могут быть пальцы недостойны руки; и со всем тем лучше для руки, если пальцы эти содержатся в чистоте и неге. Так получилось, что я по возрасту и по положению могу занять место пятьсот первого в гелиее. Отчетливо: И займу его. Проходит в здание суда, и толпа, окружающая SocrateS, проходит вместе с ним.
Секретарь суда: ...да славятся имена богов, и да будет приятно им приношение. Встает, указывая на курящийся жертвенник: Эвфодикея государственная, Мелета, сына Мелета, пифийца, против Сократа, сына Софрониска из дема Алопеки! Обвиняется в том, что не признает богов, которых признает город; и вводит иных богов; и в развращении молодежи. Переворачивает клепсидру, делает жест рукой и садится. На возвышение поднимается гражданин.
Мелет восходит на возвышение, оглядывается: Граждане Афин! Я не ищу своей выгоды. Я не привел с собою адвоката. Мое дело изложено может быть кратко. Сократ, известный софист и смутитель умов, неоднократно замечен в бунтовских речах против порядка в государстве, согласия в семье... Некоторые из пятисот присяжных согласно кивают; многие обращают мало внимания на происходящее. Вдруг почти кричит: ...и священности богов! Сеет смуту в умах учеников, которые приносят смерть и разрушение городу и миру! Шум становится громче. И утверждает, что так велит ему обитающий внутри него Даймон! Картинно поднимает руку. Размеренно: Народ требует его смерти.
SocrateS рассеянно прислушиваясь к журчанию воды в клепсидре: Мне можно говорить, о, достойный Мелет? Вздыхает: Я не софист, ибо беден и не продавал мудрость за драхмы. Не потому, что мне совсем уж чужды покупаемые за них удовольствия, а потому что продавать нематериальное - все равно, что строить дома из облаков. Я не смущал умы, о, Мелет, ибо смущают невинных девушек или юношей - кому кто больше нравится, а умы можно затачивать и тренировать. Но для этого ум должен быть тверд, а не подобен облаку. Я не произносил бунтарских речей против государства, потому что все мои рассуждения касались идеального государства, которое пока никем не создано, и вряд ли когда-нибудь случится не только на Пелопоннесе, но и где-либо еще, где Солнце и Луна освещают земную твердь. А боги, безусловно, священны. Пока в них верят. Улыбается и оглядывает себя: Пожалуй, внутри меня, действительно, обитает страшный Даймон. Смотрит на присяжных, часть из них отшатывается. И если народ требует его смерти, я бы хотел поговорить с народом.
Socrates, обращаясь к соседу, удивленно говорит (негромко, но так, что слышат многие в гелиее): Неужели беспристрастный афинский суд позволит ввести себя в заблуждение речами, подобными той, что произнес Мелет? Даже ребенку должно быть очевидно, что он питает к Сократу личную вражду и не может отринуть своих эмоций. Подкреплять же бессмысленные обвинения апелляциями к священным именам - изображает изумление, граничащее с шоком: - может ли быть что-то кощунственнее этого? Вздыхает, сокрушенно качает головой: О, Зевс, прости глупца.
Мелет: Он признался! Растерянно оглядывается на крупного мужчину в богатой одежде, сидящего в первом ряду. Это все снова лишь ловкие увертки, граждане Афин. Он хочет своим красноречием влиять и на вас, этот самоназванный мудрейший, который приписывает себе милость Аполлона! Вдруг, обрадовавшись: Вспомните, как почитал себя его учеником презренный Алкивиад. Или мы хотим, чтобы он вырастил еще одного, в замену? Сократ - угроза нашим детям. Где он проходит, там остаются осколки, осколки душ.
SocrateS немного раздражается: «Самоназванный»?! Сократ прославит Афины в веках больше, чем Перикл и его Аспазия, с которой мне выпала честь общаться! Тридцать диктаторов уйдут в небытие, и именно потому, что Алкивиад и его ничтожные компаньоны плохо слушали то, что им говорилось. Аполлон милостив: он излучает свет мудрости и знания тем, кто готов открыть свой ум свету. Надо просто иногда распахивать ставни, граждане Афин, даже в столь жаркой стране, как наша. Кто ясно мыслит - ясно излагает, и если я завоевал репутацию красноречивого человека, значит, мне было что сказать. Да. Я угроза для детей. Заберите меня от них. Заприте их неокрепшие умы от сомнительных влияний. Пусть не учатся рассуждать, вступать в полемику, вести диалоги. Пусть смотрят комедии, гогочут над тупыми шутками солдатни, становятся пушечным мясом, - ведь им не раз и не два придется защищать Афины. А руководит ими пускай Мелет. Возьмет кулинарную книгу, и с ее помощью руководит. Но когда вы отмените «смущение умов» от Сократа, их смутит - отсутствие смущения. «Что осталось от Сократа», - спросите вы? От Сократа останется Платон.
Мелет, покраснев, открывает и закрывает несколько раз рот: И опять от него - только непонятные речи, которые он по своему рецепту обильно пересыпает оскорблениями и мне, и всему народу. Вы видите сами, граждане, как опасен Сократ, этот старый софист, который отсутствие смущения ставит в вину. И чем же дорог нам Платон?
Socrates удовлетворенно слушает двойника, периодически с улыбкой прикрывая глаза. Думает: «Он прав, но говорит слишком сложные вещи. Смутиться отсутствием смущения - это не для гелиеи с ее пятьюстами членами... И он говорит со страстью. Это плохо». Поворачивается к соседу и говорит ему будто на ухо, но достаточно громко и убедительно: Правильно ли я понимаю, что Мелет предлагает ничему не учить молодежь? Сосед утвердительно хрюкает и, наклонившись к своему соседу, шепчет ему что-то; тот мелко и часто кивает. Соседу сзади: Прости мое любопытство, достойнейший, но не кажется ли тебе, что Мелет пытается навязать свое мнение гелиее и народу Афин? Тц-тц-тц... Горестно вздыхает. Слышит сверху одобрительный возглас: «Точно, этот негодяй хочет выставить нас такими же дураками, как он сам!»
SocrateS: Дети - мое больное место. Я слишком мало их люблю, чтобы спокойно отвечать на обвинения в недобром влиянии на молодежь. Рассудительно, меняя манеру речи трибуна на манеру старого резонера: В чем меня обвиняют, граждане Афин? Обводит взглядом аудиторию: В обучении. В сомнениях. В желании блага своей Родине. В беседах. В сдержанности. В весельи. Все это называют другими словами, забывая, что слова должны соответствовать смыслу. Мне хочется согласиться с обвинением и перейти к карательным мерам. Вы утомили старого «софиста». Платон же, о Мелет, дорог мне как друг. А истинные друзья дороже истины. Клепсидра мягко звякает.
Секретарь суда встает: Время на речи истекли. Присяжные выносят приговор. Обходит шумящих присяжных с деревянной чашей, в которую те бросают камешки. Возвращается, высыпает камешки на стол, разделяет на две кучки. Обвиняемый виновен. Гражданин Мелет от имени государства требует смерти. Какое наказание выбрал для голосования гражданин Сократ?
Socrates разочарованно и с ощущением некоторой нереальности происходящего наблюдает за тем, как Секретарь оглашает приговор. Себе под нос: По крайней мере, две кучки не настолько уж разнятся по размеру...
SocrateS, равнодушно: Гражданин Сократ подумал, что лучшим наказанием для него было бы заставить писцов походить за ним годика два, да и записать все, что он будет говорить, в назидание грядущим поколениям и к позору его болтливого языка. Но ведь Мелет и это сочтет издевательством, да и не над собой, а над всеми Афинами. Поэтому предлагаю приговорить меня к смерти. В Афинах я спал. Может, в них получится и еще что-нибудь?
Секретарь суда еще раз совершает путешествие с чашей. На этот раз кучка дырявых камней оказывается заметно больше. Приговор - смерть. Посоветовавшись с представителем гегемонос дикастериу: В прошении от граждан Критобула и Платона о внесении половины таланта штрафа за жизнь Сократа отказано. Сократ на время препровожден будет в заключение, пока не выйдет срок священного посольства на Делос.
SocrateS находит взглядом истинного Сократа в зале и смотрит на него несколько секунд. Выходит из зала.
SocrateS сидит на ложе в темнице, разглядывая цепи, которыми скован. Задумчиво: Все же быть маглом, даже древним... даже одним из самых мудрых... Унизительно. ...Look in a glass, and call thy image so: I am thy king, and thou a false-heart traitor. Call hither to the stake my two brave bears, that with the very shaking of their chains they may astonish these fell-lurking curs: Вid Salisbury and Warwick come to me... О чем только он ни написал? Обо всем. С другой стороны, когда бы я еще получил возможность увидеть Афины четвертого века до христианской эры?
Socrates входит в комнату, где заключен лже-Сократ, и некоторое время молча наблюдает за ним: Здравствуй, таинственный гость, укравший мое тело и принимающий вместо меня смерть. Или в последний момент я вновь окажусь в столь привычном для меня облачении из плоти, и все это окажется лишь некой божественной игрой, цель которой - привести меня именно к такому завершению жизненного пути?.. Впрочем, это выяснится в любом случае, поэтому лучше расскажи, кто ты, и как попал в меня. Внезапно морок начинает развеиваться, и Сократ перестает узнавать в сидящем на койке себя. Вместо этого он видит довольно молодого человека в черном с длинными волосами цвета воронова крыла. Так вот ты каков на самом деле!..
S-S неуверенно проводит рукой по лицу и по голове, удовлетворенно улыбается: Спасибо, Сократ. Ты вернул мне ощущение привычного тела. Честно говоря, мне не хотелось быть до такой степени не в себе. Остальное было довольно интересно. Ко мне приходят твои ученики и часто удивляются: я довольно успешно их путаю. Пусть думают, сами. Не этим ли ты занимался всю жизнь? Я не могу сказать тебе, кто я. Я Сократ. И я хочу, чтобы ты, Сократ, покинул Афины и дожил свою жизнь до ее естественных пределов.
Socrates подходит к S.S. и берет его руку в свои. Тот поднимает голову и встречается глазами с Сократом. Ласково: Мой дорогой друг, ты мог бы быть моим младшим сыном. Поэтому... просто из уважения ко мне... ответь мне, кто ты, и как попал сюда. Я многое переосмыслил за те полдня, что мы провели вместе, и переосмыслю, вероятно, еще добрую часть того, во что привык верить. Поверь, мне очень важно знать, кто ты. В мире и так слишком много неотвеченных вопросов, чтобы проходить мимо тех ответов, которые лежат так близко. Замечает, что S.S. несколько коробит его близость, и деликатно отходит: Да... это важно. И сколько жизни мне еще отведено? Известно ли тебе об этом?
S-S смотрит на Сократа в некотором раздумьи: Я не могу сказать тебе истины, Учитель. Скажу лишь, что ты был как никогда прав, когда грозился, что тебе найдется с кем побеседовать в царстве Аида и будет, кого поучить там. Ты был не так далек от истины, как полагал. Не требуй большего. Твоя голова хороша с тем объемом знаний, который в ней есть. Не надо перегружать ее посторонним, несвоевременным знанием. А вот... Замолкает, потому что в помещение входят стражники, которые расковывают его цепи, сообщая, что корабль приплыл. Дождавшись ухода стражи: Скажи, Сократ. Нет ли у тебя чего-нибудь, что я мог бы унести с собой туда. По ту сторону Стикса. Какой-нибудь - книги? Свитка? Таблички? Чего-нибудь, о чем не знает никто.
Socrates разочарованно разводит руками: Что же, наверное, ты прав, и не стоит требовать большего, чем предусмотрено свыше. Развязывает пояс, открепляет с одного плеча край хитона и извлекает из-под него несколько очень мелко исписанных свитков небольшого размера: Немногие вещи достойны того, чтобы думать о них. Еще меньше есть вещей, о которых стоит говорить. И уж совсем мало тех, о которых надо писать. Все такие явления, с которыми столкнулся я, собраны здесь. Протягивает свитки S.S.
S-S, быстро восстановив гибкость затекших конечностей, встает и берет свитки у Сократа. Тихо: Я знаю, что ты действительно так думаешь, Учитель. Корабль вернулся, значит то, на что тебя осудили, должно состояться уже довольно скоро. Доверишь ли ты мне свое знание? Навсегда?
Socrates улыбается, видя, что рассеявшийся ранее морок вновь поглощает его собеседника, и перед ним - вновь Сократ: Как могу я не доверять своему собственному телу? Это противоречило бы всему, чему я учил в течение своей жизни. Я доверяю тебе. Скажи хотя бы, как зовут тебя.
S-S: Мне дали имя одного римлянина, Сократ. Рим через некоторое время завладеет половиной мира и, в том числе, тем Островом, который будет для меня второй родиной. Этот римлянин станет императором, и называть его будут Severus. Теперь ты можешь довериться мне и покинуть город, который до тебя не дорос. Прощай и сохрани свой бисер для других слушателей.
Socrates кидает последний взгляд на свои рукописи: Сохрани в будущем добрую память о Сократе, император. Прощай. Exit.
S-S провожает Сократа стоя, затем кидается к свиткам и быстро прочитывает их, останавливаясь на тех местах, которые расходятся с общеизвестным переложением сократовских диалогов Платоном и Ксенофонтом. Добавляет несколько предложений на ряде листов, тщательно имитируя почерк Сократа. В их число входит то, что сказал истинный Сократ перед судом, и кое-что из того, что он не говорил. Находит в помещении кусок кремня, высекает искру и поджигает рукопись. Отряхивает руки и принимается ходить по комнате, о чем-то размышляя и поглядывая на кусочек неба, видный в окно.
Коренастый человек входит в сопровождении раба, несущего чашу. С непонятным выражением смотрит в угол, на кучку пепла: На этот раз мне велено предложить вам не фалернское, а вот это. Состав напитка вы знаете сами, да, собственно, учитывая род вашей деятельности, он не остался бы для вас секретом. Берет чашу, отдает ее S-S. Наклонившись, доверительным шепотом: Насчет митридатизма не беспокойтесь. Эксперимент поставлен чисто. Громко: Надлежит ходить, пока не отяжелеют ноги. Жестом приглашает раба за собой и выходит.
S-S принимает чашу с цикутой из рук человека, явление которого его нимало не удивило, подносит ближе к свету, разглядывает. Видимо, продолжая раздумывать: Он отпускает меня? Вот так? Что ж, логично... и, пожалуй, в хорошем стиле... Отпивает глоток, потом еще один. Ставит чашу на стол, продолжает свой путь по комнате: С выдумкой. Ибо нам известно, что наличие расширенных возможностей никогда не гарантировало человеку наличия богатой фантазии... Снова возвращается к чаше, делает еще глоток: ...и хорошего вкуса. Собственно... смотрит на чашу с некоторым отвращением, но снова подходит и делает еще один глоток: именно их наличие и заставило моего высокого покровителя отвратиться от того, что было, как ему показалось, слишком однообразно в своем сиянии. Или, напротив... Почувствовав тяжесть в ногах, подходит к ложу, но почему-то решает не укладываться на него. Садится на пол, прислоняясь к ложу спиной, и некоторое время что-то бормочет про какого-то петуха, которого надо принести в жертву Асклепию.
***
Мы оказываемся в большой темной зале с высокими потолками, покоящимися на коринфских колоннах. Зала тускло освещается всполохами огня, вырывающегося из пола в случайных местах. Из темноты меж колонн доносится разноголосое перешептывание. Мрачный низкий голос, заглушая остальных, произносит задом наперед псалмы на латыни. В конце залы, за титаническим столом на четырех слоновьих бивнях, сидит темная фигура в капюшоне, окутанная фиолетовым огнем. На столе - большой дневник в кожаном переплете, писаный кровью.
Фигура медленно отмечает что-то на полях и удовлетворенно хмыкает. В противоположном конце залы распахивается дверь. А-а, рыцарь. Сколько лет, сколько зим. Утомившись бесконечными ландшафтами открытых пространств, решил вот устроить soiree... indoors. Надеюсь, вы не против. Поднимается из-за стола и откидывает капюшон. После того как тухнут брызги разлетевшегося во все стороны огня, мы понимаем, что говорящий - Wolfgang Woland.
S.S., быстро оглядев помещение: Где мы находимся?
Woland, с наигранным сожалением: Увы, все там же, дорогой Профессор, все там же. И будем находиться здесь еще какое-то время. Как это ни прискорбно. Но я обещаю вам, скучать не придется. Хотите вина? Или хорошего коньяка? Египетского? Боюсь, вы уже уверились, что у нас в заводе лишь фалернское, а ведь я могу предложить вам много иных радостей. Опять усаживается за стол: Ну что ж, рыцарь... Простите мне мою старческую сентиментальность, но... мог ли кто-нибудь подумать тогда, в заснеженном Будапеште на улице Октября, что мы с вами будем мило беседовать в этом очаровательном уютном зале? Неожиданно жестким металлическим голосом, в котором слышится лязг доспехов адского воинства: Не мог. Берет перо. Итак. Ставим галочку напротив имени «Сократ». Задание выполнено, и выполнено успешно, не без фантазии. Из-под стола доносится сдавленный голос: «За что и любим! За что и уважаем нашу светлую голову!» Делает резкое движение ногой, слышится громкий жалобный мяв и звук, подозрительно напоминающий заточку когтей о дерево.
S.S. начинает двигаться вдоль стен залы, разглядывая ее оформление, письмена на камне, прислушиваясь к вывернутым наизнанку псалмам и невнятному шептанию из углов. Вот как. У вас приготовлен для меня целый ряд quests, Мессир? И это был первый? Подходит ближе к W.W. и смотрит на него с непонятным выражением лица. Вы задумали выпускать меня на коротком поводке на поверхность и, по выполнении мною того, что уже выполнила в течение себя история и люди, возвращать под вашу любезную опеку, - к египетскому коньяку и разноцветному адскому пламени? А как, извините, я мог бы не выполнить quest? Или, скажем, что было бы, если бы я его не выполнил? Я ведь, знаете, склонен к авантюрам. В следующий раз могу, например, сбежать. И на то, как это изменит историю Земли, мне глубоко плевать. Мессир.
Фигура в фиолетовом огне заматывается в плащ и разом запрыгивает на стол: Черт побери! Эм-м-м-эх! Принимается накручивать на палец неизвестно откуда взявшийся ус: И правда! Вот так спросил! Не выполнить quest! Как бы это так, хм... Дверь, в которую ранее вошел Профессор, вновь отворяется и впускает настоящего Woland'a. На нем твидовый редингот, покрытый снегом, а в руке трость. Чуть покачиваясь, он проходит мимо S.S. и направляется к столу.
Woland тихим металлическим голосом: Фагот, я ведь предупреждал тебя, что будет, если ты позволишь себе дерзости в отношении моих... учеников? На многострадальный стол вылезает Черный Кот, сжимающий гигантские часы.
Behemoth, укоризненно тыча лапой в цифру 12, где остановились обе стрелки; противным плаксивым голосом: Он меня еще и сапогом в бок ударил, мессир!
Woland достает из кармана небольшой прозрачный шар, внутри которого находится пасторальный домик. Шар заполнен маслом, и, если перевернуть его, то пойдет снег. Щелкает пальцами, Фагот оказывается внутри шара. Некоторое время он бегает туда-сюда, и, кажется, чему-то возмущается, прильнув носом к стеклу и раскинув руки. Однако вскоре ему это надоедает, он отходит и, усевшись на крыльцо игрушечного домика, принимается играть на аккордеоне. Вот и хорошо. Отряхивает с плеч снег, подходит к столу. Бегемоту: Пошел вон. И скажи Маргарите, пускай принесет мне глинтвейна. Я замерз. Смотрит в дневник на отметку Коровьева. Что он понаписал, интересно? Вдруг вспоминает о чем-то: О, во имя пылающей бездны, Профессор, я же не поздоровался. Боюсь, вы могли потратить некоторое количество запала на моего нерадивого помощника. Не повторите ли, что вы сказали ему? И, кстати, спасибо, что уберегли мне Сократа. Я его еще использую для чего-нибудь.
S.S., вежливо: Доброй ночи, Мессир. Поправьте меня, если я спутал время суток. Я потратил на наиболее несимпатичного мне персонажа из вашей свиты не часть своего запала, а его весь. Впрочем, чем бесшабашнее он шутит, тем более мне жаль его. Щелкает пальцами; стекло шарика, в котором заключен Фагот, мутнеет, звуки аккордеона затихают. Из всего запала остался вопрос - что будет - если - я - не смогу, или - не захочу выполнить ваше «задание». Или если я выполню его так, как будет интересно мне, а не вам. Впрочем, именно это я и сделал. Как все же неприятно пить яд. И умирать мне опять не понравилось.
Woland подражая недавно слышанной S.S. интонации Сократа: Мой дорогой Профессор, вы не можете представить, насколько мне больно играть с вами. Однако часть наказания, которое я отбываю и конца которому не предвидится, заключается в том, что я вынужден вести себя так, а не иначе. И мне это нравится. На несколько секунд замолкает и погружается в раздумья. Через некоторое время: Я даже не знаю, как бы вам это поделикатнее объяснить, но все дело в том, что вы сейчас не совсем живы. И не то чтобы мертвы. Но и не совсем в Чистилище. Вы оказались вовне известного вам мира. Мало кто здесь бывал до вас. Появляется Маргарита с подносом, на котором стоит кружка с дымящимся глинтвейном. Беззаботно: Спасибо, Марго. Так вот, рыцарь, эти quests -эксперименты, которые мне дозволено ставить над историей и над моими подопечными. И поскольку все они проходят под моим контролем, вы не можете их не выполнить. Но самое интересное то, что вы их выполните без малейшего вмешательства с моей стороны. Ведь такова ваша натура, любезный Профессор.
S.S. смотрит на Маргариту. Чуть встряхивает головой: Кровь, кровь. Колода тасуется причудливо, масти либо красны, либо черны. Мне все понятно. Хотел бы я, чтобы все столь же полно было понятно и вам, Мессир. Кажется, я знаю, кто живет внутри домика, на пороге которого играет на гармошке Фагот.
Woland улыбается так, что черты его лица нехорошо заостряются: А вы, Профессор, не волновались бы о том, что я понимаю, а что нет. Смотрите, куда вас привел ваш безоглядный альтруизм и привычка печься о людях, даже о тех, кто этого не заслуживает. Я не знаю, что именно вы поняли, и не буду допытываться. Могу лишь пообещать: веселье только начинается, и скучать вам не придется.
S.S. повторяет беззвучно: Альтруизм? Решает сдержаться: Я понял условия игры, Мессир. Только даже если условия это не мои, а ваши, даже если играть приходится без ферзя, даже если фигуры летают по воздуху, ибо им отказано в праве на земное притяжение, играть ими буду я сам. Хотя бы и не был жив или мертв. Надеюсь, вы позволите мне на этом откланяться.
Woland смягчается: Конечно, рыцарь. Конечно, вы. Иначе было бы не так интересно. Я, видимо, старею, Профессор. Поэтому я разрешаю вам отдохнуть перед следующим путешествием. Без снов. Да, и... кстати, я совершенно забыл вам сказать... Почему вас так волнует реальность происходящего? Какая разница, что это - Ад, Рай, привычный вам мир или что-нибудь еще? Дидактически поднимает длинный палец: Самодостаточный человек, дорогой рыцарь, не пропадет нигде. Направляет палец на Профессора, тот погружается в тьму и засыпает.
* Рисунки (с) distan, mau
идея&текст (c) Zamok&Dungeons
Дальше (Это мой квест)
Оглавление
Раньше (Москва-10: Каталог и Ирландия)