Честный диалог с писателем Александром Бутенко.
1. Считаешь ли ты себя писателем? И что такое вообще с твоей точки зрения быть писателем в современной России?
- Считаю. Я пишу законченные литературные произведения - и меня читают. Чего уж боле?
Другое дело - что такое писатель в современной России?
Нас всех в школе подводили к образу русского писателя - святого небожителя, спустившегося с небес, каждая строчка которого пропитана благостью и елеем. Но стоит почитать мемуары, воспоминания, письма - открывается удивительная вещь, русские писатели - тоже люди, со всеми пороками. И, более того, несмотря на несвойственную своему времени образованность, все они очень испуганы и беспомощны, чтобы быть моральным ориентиром.
Писатель в последнее столетие нёс двойственную роль - либо светоча, либо гонимого. Иногда одновременно.
К писателям присматривались, и их же боялись.
Русская культура вообще построена на словесности, оттого писатель на России имеет столь сильное влияние. У нас очень свойственно легко оправдывать воров и убийц, но брызгать слюной и желать пожизненной смертной казни писателю, который честно написал о том, что все знают, но в чем стыдно признаваться.
В России сложные отношения с чувством стыда - и писателя оттого не любят, писатель вечно давит туда, где больнее.
Стругацкие, устами одного, кстати, вопреки стереотипам, не самого любимого их персонажа, как-то сформулировали - писатель это больная совесть общества. Писатель говорит о том, что больно, здесь и сейчас.
Мне это близко. Когда я пишу, мне больно.
2. Сейчас у тебя должна выйти твоя вторая книга. В чём её отличие от первой?
- Во всём, кроме авторского стиля. Первая книга, «Путешествия. Инструкция по эксплуатации» - это хоть и построенный в художественной форме, но учебник, справочник. Я целенаправленно передавал свой опыт и вдохновение.
Вторая книга - мой литературный опыт, и я затрудняюсь даже сказать, о чем эта книга.
Тем более - построена она как сборник разноплановых эссе, порой совершенно разных по посылу и настроению.
Как там - западные люди мыслят системно, восточные - проблесками. В этом смысле я человек восточный, и эссе - мой самый комфортный жанр. Желания написать роман у меня нет, да и никогда не было.
3. Расскажи о процессе издания. Вариант не сбора средств, а похода в издательство ты пробовал? Или же сегодня это неактуально? Проще взять и собрать средства через «Планету»?
- Актуально, но взять и собрать средства легче. Как ни странно, но работать с издательством не только дольше, труднее, но и порой дороже.
Единственное, в чем издательство имеет всё еще фору - в налаженной системе распространения и рекламы готовой книги.
Ситуация среди издательств такова, что предпочтение либо заведомо хорошо продаваемой книге - для этого нужен именитый автор либо эпатажная тема, либо, в ином случае, это будет маленькое, независимое издательство, и на широкий круг распространения рассчитывать не стоит. На прибыль уж тем более.
Но вообще - мне кажется, что ситуация кардинально поменяется в ближайшие лет пять. Электронные книги возьмут абсолютный верх. Вырастет новое поколение читателей, для которых бумажная книга не связана с романтикой чтения истрепанной книги про пиратов, под зеленым абажуром.
А поколение чтецов бумажных книг просто-напросто измельчает.
Библиотеки в их современном виде исчезнут за ненадобностью.
4. Кто твой потенциальный читатель? Каким ты его видишь? Это молодой хипстер в 90-х ходивший под стол пешком или же это твой ровесник?
- Первоначально я видел своего читателя как усредненного хипстера. Сейчас я понимаю, что слишком примитивно думал о своих читателях.
С другой стороны - вообще сам класс людей читающих книги, окромя бульварных детективов, не такой уж великий. Ушло время самой читающей страны.
Мои читатели, в своем большинстве, это эдакие классовые (а нередко и фактические) полукровки, как и я - не слишком богатые, не слишком бедные. Образованные, но чему-нибудь и как-нибудь. Живые на стыке миров и культур. Слишком быстрые, чтобы сохраниться, слишком молодые, чтобы умирать. И, совершенно точно, потерявшиеся - выскочившие из одного мира, но не вскочившие в другой. Учившиеся вещам, которые сегодня стали неактуальными.
Мои читатели, как и я - внутренние (а иногда и внешние) мигранты, люди, у которых из-под ног убрали землю. Песочные часы без притяженья.
Я отношусь к таким людям с нежностью. Наверное, хочу взаимности.
5. Чего бы ты хотел от своего читателя?
- Хотел бы денег за мои книги и приглашений в гости.
Ожидаю, что мои книги станут читателю зеркалом. Но особым, любящим зеркалом.
А желал бы, как и всем, счастья. Не чувства нужности, с которым его часто путают, а счастья. Того самого, которое вечно рядом, и вечно незамечено.
6. Ты стал регулярно ездить с лекциями по разным городам. Вспомни, где тебе больше всего понравился приём и вспомни где менее всего. Да, я знаю, что ты тактичный человек, но реально интересно, где менее тепло тебя встретили. И где наиболее тепло.
- Я не строю иллюзий, оттого редко разочаровываюсь.
Сам формат, с которым я езжу, уберегает меня от холодности - на встречу со мной приходят только те люди, которые имеют личное горячее желание прийти.
Плюс - я ведь выступаю большей частью не для того, чтобы себя показать (хотя складывается, понимаю, прежде всего такое впечатление), а чтобы людей посмотреть. Я возвращаюсь очень наполненным с таких встреч, это один из моих способов познания людей и мира.
Самый особенный приём был во Владикавказе, в арт-пространстве «Портал», удивительном месте, сделанном на руинах недостроя, которые, под силой одного лишь энтузиазма создателей, превратились в мощный, воистину народный арт-центр. Это было знакомство не просто с городом, людьми, Осетией - это было открытие совершенно неожиданного мира. И это наполняет меня предвкушением и убеждением - везде в мире меня поджидают чудеса, необходимо просто быть готовым к встрече.
7. Если бы тебе сегодня предложили писать за деньги, ты бы согласился? Естественно над тобой стоял бы заказчик, и он бы диктовал, на чём стоит заострить внимание, а что можно опустить. Стал бы ты разжигать ненависть за деньги? Или наоборот хвалить то, чего в реальности нет?
- Я спокойно отношусь к написанию за деньги, даже лично неинтересных вещей - в этом есть может и не сильно приятная, но ценная тренировка писателя как писателя, натаскивание на умение хватать слог в любой теме.
Но всё это ровно до того момента, пока работа не противоречит совести.
Есть такая поговорка - «Дьяволу нельзя продать только половину души». Есть вещи, в которых недопустимо «чуть-чуть». Нельзя чуть-чуть предать, чуть-чуть забеременеть, чуть-чуть умереть.
Если работа идет вразрез с совестью - это продажа всей души, а не только её половинки или четвертинки.
Я не стану разжигать ненависть за деньги. И без денег тоже. Это противоречит моей совести.
Совесть - это личный разговор с Богом. Это ощущение души - а она, душа, знает, ради чего она здесь и чего в действительности хочет.
Любая работа вопреки совести - это ампутация души. Душа становится рыбой.
Душа - как огород. Сам по себе культурными растениями не зарастет. А если и зарастет - без регулярной корчевки сорняков не выживет.
Какому растению уделяешь заботу - то и растет. Растишь розы - будут розы. Растишь чертополох - будет чертополох.
Я убежден в том, что Бог (или Вселенная, или эволюция имени Дарвина, или психоанализ имени Фрейда и Юнга - неважно) раздает людям таланты. Если растишь свой талант - он дает всходы. Если занимаешься какой-нибудь херней - талант дохнет.
Это как в той бане - «я вас умоляю, либо снимите крест, либо наденьте трусы - одно из двух, я вас умоляю, одно из двух».
Так и тут - либо разжигаешь ненависть за деньги, либо писатель. Нельзя одной рукой быть писателем, а другой опричником. Нельзя одной рукой писать вдохновленные тексты, а другой составлять какой-нибудь там очередной список врагов русского народа или донос на соседа.
Если не пестовать свой талант - Бог его забирает. За ненадобностью.
8. Как ты пишешь? В тишине или, наоборот, под музыку? Заставляешь ли себя или всё должно идти само собой?
- Я просто сажусь и пишу.
Очень много людьми уделяется внимания писательскому вдохновению - что вот приходит оно, и пишется. А не приходит - не пишется.
Я считаю, тут все гораздо проще - если есть вдохновение, то пишешь. А если нет вдохновения - то садишься и пишешь без вдохновения.
Я убежден - никто не определит по моим текстам, какие писаны с вдохновением, какие без. Я и сам этого уже не вспомню.
Чтобы писать - нужен контакт с волной. Той, которую я называю Радио Внутренняя Венгрия. Когда я сажусь писать, даже без изначального настроя - я вскоре выхожу на волну. И чем чаще я так делаю, тем лучше отточено у меня это умение.
Ошибка в том, чтобы ждать вдохновение - просто начинаешь делать, и вдохновение приходит.
После Чехова нельзя сказать, что сюжетов нет.
Да, очень часто трудно сподвигнуть себя. Включается скептицизм - да кому оно вообще надо? Что пишу я, что не пишу - какое это всё имеет значение в масштабах вечности?
Я не знаю универсального рецепта преодоления этого. Скорее всего, не существует такового.
Начинать писать, и вообще, творить что-либо, можно только исходя из какого-то сильного чувства. Иногда это радость, иногда злость. Иногда зависть чужим успехам.
Чаще всего это банальный способ хоть как-то забыться от ужаса надвигающейся с каждой секундой смерти.
Писательство, секс, война и футбол - это вообще самые известные мне способы побега от страха смерти.
Впрочем, надежду на бессмертие дают только первые два - их я оттого и предпочитаю.
9. Бывают ли у тебя периоды, что вообще ничего не можешь написать?
- Уже нет. В любое время, даже самое отрешенное, я могу взять и начать писать - «сегодня ничего не пишется. Сегодня ничего не пишется. Сегодня ничего не пишется. Сегодня ничего не пишется…».
Как только появляются другие мысли, окромя «сегодня ничего не пишется», начинаешь записывать их - и вдруг ловишь уже себя на том, что что-то пишешь.
Это Хармс так поступал, и мне его подход очень близок - он никакой написанный текст не выбрасывал, даже список покупок для похода в магазин.
Нам не дано знать, какой из наших текстов останется в вечности.
И, очень вероятно, это будет совсем не тот текст, который изначально таким предполагался.
У меня, например, есть куча эссе, которые лично для меня достаточно проходные - я не считаю их своей особенной удачей - а они вызвали самый горячий отклик.
Бывает и наоборот.
10. Есть ли у тебя какие-то суеверия при написании текстов?
- У меня вообще суеверий мало. Тексты - настолько мистическая материя, что в ней, я убежден, вообще никакие законы не действует.
Суеверия призваны заклинать изменчивую Вселенную - тексты это такая концентрация Хаоса, что его никаким заклинанием не заклясть.
11. С твоей точки зрения писатель несет ли ответственность перед читателями за свои слова? Или же ты пишешь для развлечения самого себя в первую очередь?
- Уже безымянно упомянутый здесь герой Стругацких как-то говорил, что писатель сроду не врачевал никаких социальных язв - просто у писателя совесть болит, вот он и брюзжит. И чем сильнее болит общественная совесть - тем сильнее брюзжит писатель.
Это и есть дело писателя. Он, по сути своей, диагност - но диагност вовсе не обязан уметь досконально лечить.
И еще одно дело писателя - построение фантазий, создание миров. Миров, которых еще нет - именно для того, чтобы была возможность хоть умозрительно, но примерить их на себя.
Писатель предлагает пути - но ответственность за хождение по этим путям (а особенно в нетрезвом виде) несет на себе только и исключительно ходок.
12. Сегодня, по прошествии времени стал бы ты что-то менять в своей первой книге?
- Нет. Перфекционизм, вопреки частым мнениям, редко несет что-то ценное - потому что исходит он не из страсти к улучшению - это ложь, нет в нём такой страсти, а из страха ошибиться. Из страха наказания перед самим собой и ощущения собственной никчемности.
Я же люблю свою ошибки. Именно благодаря им я стал тем, кто есть сейчас.
И моя книга - лучшее, что я мог сделать на ее время.
Книги - как дети. В определенный момент они перестают принадлежать автору. И их можно только отпустить.
Я для своей первой книги сделал всё, что мог. Я счастлив, что она получилась именно такая - обаятельная в своей несовершенности.
13. Тебе не будет стыдно перед своими детьми за свою литературу? Ты можешь с уверенностью сказать сейчас, что сделал максимально качественно текст для тебя сегодняшнего?
- Текст я сделал максимально качественно на сегодняшний день и момент, это совершенно точно. Просто я совсем не уверен, что моих детей заинтересует моя литература в принципе.
Я не питаю иллюзий, что буду сидеть как Дон Корлеоне в кресле, мои дети, внуки и правнуки будут приходить поцеловать мою ручку, спросить моего совета и восторгнуться моими книгами.
Мир ускорился. Если раньше опыт отцов еще мог что-то дать их детям, то сегодня - я не знаю, что мне передать в наследство. Поколение «детей» в современном мире ориентируется гораздо лучше меня. Я гораздо более беспомощный, нежель они. Это их мир, не мой.
Все стариковские убеждения о том, что им есть, что передать молодым в наследство, выглядят очень жалко.
Вместе с тем - немало общался с современными подростками, и был очень удивлен тем, что я их чем-то интересую. Чем-то я для них «свой». Но я не знаю, что именно они во мне видят. Вероятно, совсем не то, что я привык считать в себе главным.
Возможно, благодаря своей ментальной полукровости, я могу быть для них неким мостом между поколениями и мирами. Возможно, они ценят моё к ним уважение.
Возможно, я что-то знаю особое об индивидуальности - а они, как поколение социальных сетей, бесконечно размывающих личность, привыкли жить в гораздо более сильном информационном давлении.
14. Волею судьбы ты сегодня живешь в провинции. Кто-нибудь из орловчан интересуется судьбой своего писателя? Какие-нибудь региональные СМИ? Или же до тебя нет никому дела в Орле?
- Я писатель, пришедший из интернета, оттого географический фактор значим не в пример менее, нежель фактор ментальный.
Совсем недавно, общаясь с другом, уехавшим в Нью-Йорк, поймал себя на странном ощущении - что я ощущаю его гораздо ближе, нежели соседей по лестничной клетке.
Моя жизнь в провинции касается более моего тела, но общаюсь я по-прежнему с совершенно разными людьми, в разных точках земного шара. И в этом смысле моя жизнь в Орле похожа на мою же жизнь в Митино, спальном районе Москвы. Ну, разве что до Кремля чуть дальше.
Моя жизнь в Орле проходит под забавным ощущением приключения-командировки - тут мне мое ощущение внутренней эмиграции идет в помощь. Я словно иностранец, который просто поселился в чужеродном, но забавном городе - и я наблюдаю за аборигенами, местной жизнью - с отстраненным любопытством инопланетянина - «ага, вот оно, оказывается, еще как бывает».
Если бы я жил в Орле с ощущением, что «это твоя Родина, сынок» и оттого навсегда - я бы быстро рехнулся, конечно.
Но вообще орловчане проявили гораздо более живой интерес ко мне и моей книге, нежель я ожидал. Немало кто интересуется, есть люди, которые поддержали выпуск книги материально, а однажды меня и жену, художницу Космоножку, узнали на улице, незнакомый мне человек. Это было удивительное ощущение.
15. Где можно будет приобрести твою новую книгу кроме интернета?
- А на что тебе кроме интернета, милок? Сейчас, милок, всё в интернете.
Я смотрю на книжные магазины не в первую очередь, потому что приобрести книгу в интернете, и получить ее почтой - и просто, и автору выгодно.
Тем паче география купленных книг у меня, без ложной скромности, впечатляющая - Россия, Украина, Беларусь, Казахстан, Германия, Швеция, Бельгия, Турция, Израиль, Южная Корея, Австралия.
Распространением книги, в отсутствии (быть может временном) издательства я занимаюсь лично, а раскидывание книги по книжным магазинам занимает много времени - которое идет в ущерб в том числе и написанию новых книг.
Поэтому ориентирую прежде всего на сеть.
Что касается электронной версии книги - « Путешествия. Инструкция по эксплуатации» доступна для приобретения у меня, а также практически во всех книжных интернет-магазинах. Вторая книга, « Если бы Конфуций был блондинкой», будет доступна также.
16. Скажи что-нибудь сам напоследок.
- Напоследок просто выдержкой из моей же книги:
«Мы живем в особенное время, я смутно чувствую, что сейчас, вот прямо сейчас изобретается какой-то совершенно новый путь развития человечества, путь, которого не было раньше.
Человечество должно измениться.
Если не изменится - пойдёт дорогами, которыми уже ходило. Получит результат, который уже получало.
Да-да, будут войны. Да, восторжествует самое низменное - и мы все, нашими одиночными белыми парусами, ничего не сможем сделать. Придется спасаться кто как может.
И долго буду тем любезен я народу, что уже сейчас, до того, как началась главная резня, призываю милость к падшим.
Настало время, впервые в человеческой истории, когда человечество может, условно говоря, разделиться. Безопасно, я имею в виду.
Как? А вот так.
Нас всех забросили с непонятной целью голыми и беспомощными в этот странный мир. И мы по нему сейчас бредем, не зная камо грядеши. Не всегда голые, но беспомощные по прежнему.
Кто-то хочет спасать, а кто-то хочет нажимать на курок. Кто-то считает, что нужно идти к сияющим звездам державности, переступая через трупы, а кто-то считает, что нужно питать данью невидимую руку рынка - тоже, не без трупов тех, кто не сможет прокормиться.
Человечество долго брело, попадая в крайности. Каждая из крайностей не заканчивалась ничем хорошим.
Так вот - сегодня мир совершенно другой. В нем действуют другие, информационные законы. В нем совершенно по иному распределяются блага, совершенно неравномерно ценится труд и его характер.
И сегодня есть техническая возможность человечеству разделиться.
Кто хочет строить очередную империю, где золото, гимны, флаги, поющие, марширующие и где ни одного пандуса для инвалидов (в том числе инвалидов постройки этой же империи) - вам туда.
Кто хочет построить царство обетованное, где музыканты, поэты и голубцеватые менестрели - вам сюда. Попробуйте. Постройте.
Кто хочет ручку патриархам целовать - вам сюда. Кто хочет лежать под пальмой и ловить падающие бананы - вам сюда.
Сегодня это возможно. Каждый может строить собственный мир.
Доменная печь между ног, каждому - свой бог.
И если с кем-то из человечества не по пути - расходитесь на следующей развилке, и забываете.
Пусть каждый строит свой рай. По результатам поглядим, у кого выйдет привлекательнее.
Поэтому - в мире станет больше нетерпимости, но я, напротив, собираюсь становиться более тонким и чутким, более многогранным, сложным, ловким, гибким. Мне так интереснее.
Повысится градус общего равнодушия, укрепится убеждение в том, что герои теленовостей умирают без боли и без крови - повысится. Но лично я намереваюсь напротив, быть более любопытным, более смекалистым, зорким, точным, равновесным.
Будут маршировать полки деревянных солдат. Кто-то пойдет пополнять их ряды. Я - не пойду.
Будет выбор между бедностью и подлостью? Я выберу богатство и великодушие.
Будет выбор между мертвым львом и живым шакалом? Я выберу живого льва. Тем более, что это радостнее и легче всего остального.
Мир будет становиться хуже - но лично нам-то что с того?
Наступает новое время. Оно не будет похоже на прежнее.
Хочется покоя, но покой нам только снится. Успеем в гробу належаться.
Я вас прошу быть честными и мужественными.
Если понадобится разделиться с человечеством, с которым вы до сего дня шли вместе - разделяйтесь. Поплачьте, погорюйте о чудесных пережитых временах - но разделяйтесь. Не предавайте себя и своего истинного пути.
Будет трудно. Но так хоть есть шанс.
Я вступаю в новое время с некоторой тревогой. Но с силами прокладывать свой собственный путь.
Присядем на дорожку. Посидели? Ну, тогда с Богом.
Выдерни шнур, выдави стекло.»