Зверинец "Вестей" на выезде: анорексичка, гермафродит, два бройлера, гибон и шибздик по имени Коля
Именно в таком составе три дня назад ко мне прибыла команда телевизионщиков в автобусе, на котором было написано слово «Вести», ну и два их подельника своим ходом.
Собственно человеческие твари бройлерного вида были и не бройлеры вовсе, а невероятно раскормленные, под 150кг каждый, хряки, которых на самом деле было три: шофёр, оператор и его подсобник, - шустрый толстощёкий малец с блудливыми глазками-вишенками и полным отсутствием растительности на жизнерадостной роже, что при возрасте за 25 наводит на определённые подозрения.
Старшие напоминали хряков не только весом, но и залитыми жиром оловянными глазами, в которых невозможно было прочитать ничего кроме злобной и наглой протырливости, бессовестности и глубочайшей ненависти ко всему окружающему.
Никаких намёков на наличие образования, культуры и даже способности к элементарному общению у этой публики не было, как не наблюдалось такого и у анемичной бесполой девицы с ближневосточным цветом лица, которая выдавала себя за журналистку "Василису".
Собственно только эта выдуманная кликуха и была мне предьявлена, когда я спросила, с кем имею дело, и только поэтому, не зная их имён, я попросту вынуждена характеризовать отдельных персонажей этого зверинца по их внешим признакам. (Вы никогда не замечали, что, чем подлее человек, тем он уродливее выглядит? Бог шельму метит!).
Признаюсь, мне ещё никогда не доводилось наблюдать одновременно такое количество человеческого сала и отдельно взятых женских костей без мяса вкупе с чудовищно негативной аурой, которую эти сало-кости излучали. Любой самый опустившийся бомж по сравнению с этой компанией - ангел во плоти. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Впрочем, это я сейчас так пишу, а тогда, при первой встрече, я была попросту обескуражена не так и не только их видом, но, скорее, их поведением.
Накануне их приезда мне позвонили из Милосердия, с которым я сотрудничаю достаточно давно, и предложили принять телевизионщиков, чтобы те взяли интервью у двух бомжей, на тот момент находящихся в нашем хозяйстве.
Люди эти были направлены к нам в рамках программы трудоустройства этой неблагополучной публики, что по сути являлось попыткой их, забывших, что такое нормальная жизнь, реабилитации.
Эти несчастные люди, покалеченные праздной жизнью и алкоголем, на тот момент мало что могли, да и у меня никакой серьёзной работы для них не было, тем более что на ферме, нашем единственном небольшом производстве, у нас уже работала и работает хорошая семья.
Тем не менее я таких людей принимаю в надежде, что кто-то из них успокоится и примет решение остаться здесь навсегда и они укоренятся, что рано или поздно мне удастся создать из них кооператив и передать им земли, технику и оборудование.
Заканчиваются эти мои попытки всегда одинаково. Отмывшись, отоспавшись, подлечившись и откормившись, так и не начавши всерьёз работать, эти люди уходят ночью не попрощавшись и прихватив с собой всё, что плохо лежит, не гнушаясь при этом даже ограбить своих товарищей.
Тем не менее, понимая, что выбирать не приходится, я снова и снова вхожу в эту реку в надежде, что среди массы этих "убитых" людей, этих жертв чудовищного надругательства над нашим Отечеством, случившегося четверть века назад, найдутся такие, которые захотят вернуться обратно в правильную жизнь, наполненную ответственным трудом, покоем и любовью.
Они построят здесь себе дома, заведут скотину, нарожают детей и вырастят их здоровыми и умными. Дети которых снова отправятся в города, но уже не бомжами, а студентами университетов.
Однако вернёмся к нашему зверинцу.
По просьбе тётеньки с какой-то нерусской кликухой, которая руководила всем процессом из московского офиса, я должна была встретить этих уродов, работающих, как я теперь понимаю, вне правового поля, в ближайшем посёлке, поскольку их автобус для езды по просёлочным дорогам явно не подходил.
Итак, стою на поселковой площади, подъезжает их автобус, становится рядом, но из него никто не выходит. Я мигаю им фарами, машу рукой - молчание.
У меня по жизни болят суставы и выбраться из машины мне тяжеловато, тем не менее через несколько минут я таки из неё выбираюсь и подхожу к автобусу.
На моё приветствие никто не отвечает, они вроде как бы говорят между собой и почему-то избегают смотреть мне в лицо. Было ощущение, что они тянут время и чего-то ждут.
Это потом уже я поняла, что так оно и было, что сюжет заранее был расписан во всех мелочах и мне отводилась в нём неблагодарная роль злодейки, которая мучает несчастных людей, делает из них рабов и обманывает их.
Как я теперь понимаю, конечной целью всего этого мероприятия должна была быть дискредитация службы социального служения РПЦ.
Ожидание затягивалось и шофёр между делом сообщил мне, что он раньше жил неподалёку и у него здесь есть родня. «Но тогда он не может про меня не знать», - отмечаю я про себя. Впрочем, рассуждать некогда, поскольку с этого момента события нарастают лавиной.
К нам подлетает раздолбанный жигуль-восьмёрка и из него выскакивает какой-то взъерошенный шибздик . Размахивая смартфоном он начинает кричать на всю площадь:
- Телевизионщики, не верьте ей, она обманывает людей! Она им не платит! Я только что на остановке дал человеку, которого она сегодня выгнала, шестьсот рублей! Этот человек плакал!!! Я блогер, я не могу этого терпеть, я всё сниму и напишу об этом в Интернете! Все узнают, кто она такая…
Откуда взялась прыть у этих жирных тварей - не знаю, но уже через секунду они, выскочив из своего автобуса, отталкивая меня, начали снимать орущего мне в лицо оскорбления и угрозы шибздика, которого я никогда до того не видела.
Для того, чтобы как-то прекратить его истерику, я дергаю за рукав этого недоделанного пенька, который явно не тянет на человека,в кармане у которого водятся хоть какие-то деньги, и спрашиваю:
- Ты кто такой?
- Я... я - Коля...
- Ты откуда?
- Из Сергиева Посада…
- Ты что здесь делаешь?
- Приехал в гости…
- Когда?
- Вчера…
- К кому?
- ...Не скажу!
- Кто тебе рассказал обо мне? Где этот бомж, которому ты дал деньги? Поехали, ты мне его покажешь.
Шибздик в растерянности, он понимает, что наговорил лишнего. Жирные твари видя, что что-то пошло не так, быстренько сворачивают свою аппаратуру.
Я записываю номер восьмёрки (А 826 НО/750), предлагаю телевизионщикам сесть в мою машину и проезжаю 200 метров до автобусной остановки.
На остановке стоят все местные, которых я знаю и которые знают меня.
Спрашиваю одного из них, не было ли здесь человека, который говорил, что я его выгнала не заплатив и которому вот тот придурок на восьмёрке дал аж целых 600 рублей?
Все дружно утверждают, что ничего такого не было.
Подхожу к трём стоящим у магазина бабкам, которых я тоже знаю и которые тоже знают меня.
Они слышали мой разговор на остановке и одна из них говорит:
- Николаевна, загляни в тот дом, - и показывает на стоящий неподалёку дом Серёги Митякина, конченного алкоголика, который привечает каждого, кто придёт к нему с бутылкой и уж тем более, если этих бутылок будет несколько.
Подъезжаю к дому Митякина, и из него навстречу мне неожиданно и для меня, и для него самого, выходит достаточно знакомый мне гопник Санька-белорус, который, отбывши у нас в начале месяца несколько дней, уже неделю как ушел от нас ночью не попрощавшись и унеся сумку с крадеными у нас же казёнными вещами. Сумку такого размера, в которую он бы мог поместиться сам.
- Ты что здесь делаешь? Где украденные тобой вещи? За что тебе тот недомерок на восьмёрке дал 600 рублей? Покажи деньги! - говорю я ему.
Он показывает мне горсть новеньких хрустящих купюр, каких в нашей глуши отродясь не бывало, такие выдают только в Москве. Сумма оказывается существенно больше объявленной.
После этого, увидев в моей машине телевизионщиков, Санька начинает действовать согласно написанному сценарию. Он начинает как гибон бить себя кулаками в грудь и кричит со слезами на глазах:
- Сука-блядь, я на тебя хуярил целый месяц, ты мне ни копейки не заплатила, ты меня выгнала! Отда-а-а-й мне-е-е мои-и-и деньги-и-и!
Поскольку у меня были свидетели его шестидневного пребывания на базе, его откровенного бездельничания за эти дни и его воровского ночного ухода неделю назад, я предложила ему сесть в машину и поехать ко мне домой - пусть телевизионщики поговорят там с людьми и убедятся в том, что этот гопник лжет.
...
К показаниям свидетелей телезвери отнеслись равнодушно, они не стали эти их показания ни слушать, ни снимать. Им нужен был новый скандал и они, побродив по базе, поискав самые грязные углы и поснимав их, начали создавать условия для этого скандала совершенно не церемонясь со мной.
Я плохо понимала цель их действий да и мои возможности были ограничены, ну не драться же с ними и не выгонять же мне их на самом деле!
Я понимала, что они именно этого и ждали, но доставить им такую радость я категорически не желала.
Одним словом, они установили в глубине моей избы аппаратуру лицом ко входной двери и, пока убогое существо, совершенно не владеющее русской разговорной речью и ещё хуже читающее написанное, не скрывавшая своей явной неприязни ко мне, делало вид, что берёт у меня интервью (при этом ни разу не предложив мне что-то сказать именно в микрофон), остальные инструктировали нанятого ими Саньку-белоруса, что тот должен делать.
Жирный настраивал свою аппаратуру и о чём-то шопотом переговаривался с гермафродитом, тот бегал на улицу и обратно, поломойка о чём-то меня спрашивала, а затем сама что-то мычала в микрофон…
В какой-то момент открылась входная дверь и в комнату попытался войти, точнее ввалиться наш герой - гопник гибон Санька-белорус . Это у него получилось плохо, поскольку он был с хорошего бодуна (небось всю ночь пропивал у Серёги Митякина телевизионный аванс, который ему вручили для сбора сплетен про меня). Он попросту запутался в одеяле, которым изнутри была завешана входная дверь для тепла.
Понимая, что сейчас этот засранец опять начнёт играть на камеру, а выдающая себя за журналистку убогая заставит меня каким-то образом ему отвечать и вынужденно оправдываться, я не придумала ничего лучше кроме как начать выталкивать этого мерзкого гопника за пределы своего дома.
Как только я встала из-за стола, анорексичка клацнула зубами, а гермафродит в крайнем возбуждении сдавленным шепотом закричал: «Снимай, снимай!»
В результате они сняли всё: и как я достаточно долго выталкивала этого здоровенного мужика, и как он вяло сопротивлялся, изображая из себя жертву, и как я таки захлопнула за ним входную дверь и накинула крючок.
Спустя какое-то время крючок на двери почему-то оказался откинутым и ситуация повторилась. И таких повторений было пять или шесть. С каждым разом противодействие гопника становилось всё сильнее, но для остроты сюжета требовалось что-то ещё более сильное и в последний раз этот гибон, судя по всему получивший дополнительные указания, ввалился в мой дом со словами:
- Мне это надоело, теперь я буду тебя бить!, - и когда я подошла, чтобы в очередной раз вытолкать его за дверь, он ударил меня кулаком в лицо. Тогда я схватила швабру и стала тыкать в него её ручкой:
- Убирайся вон из моего дома!
.....
Длилось всё это кино достаточно долго и это поганое жирное зверьё, прекрасно видя, как я в свои 73 года изнемогаю в борьбе с мужиком вдвое моложе и вдвое крупнее меня, ни словом, ни делом не поддержали меня в моём естественном стремлении защитить свой дом.
Они работали!
В результате за пять с половиной часов они сняли достаточно материала, сказали, что им пора, и я повезла их в посёлок.
Гопника Саньку-белоруса я в машину не пустила и он изо всех сил бежал за нами следом с такой скоростью, что опоздал всего лишь на пять минут.
Телевизионщики уехали не расплатившись с ним. И совершенно напрасно.
Если они не отдадут ему обещанные за всё это кино деньги, эта тварь, нехило отсидевшая за бандитизм в 90-е, заипёт их угрозами рассказать, как было дело на самом деле. Он их сдаст и заработает на этом ещё и ещё раз.
Теперь он от них не отвяжется, с чем я этих придурков и поздравляю. Так им и надо!
.....
Высадив на поселковой площади целый день насиловавших меня телеуродов, я отправилась проверить, что таки за неделю до того было гопником Санькой украдено и спрятано у Серёги Митякина.
Не успела.
Санька-вор уже не под камеру а на свободе догнал меня у дверей митякинского дома, схватил за шкирку, проволок через весь Серёгин двор и вытолкнул на улицу.
Затем он начал кидать в мою машину камни и я, понявши, что мне на сегодня хватит, отправилась восвояси.
……………………
Я вхожу в свой уже четыре с половиной месяца как опустевший дом, подхожу к зеркалу и смотрю на своё избитое, опухшее и залитое слезами лицо:
- Что я здесь делаю? Зачем я здесь? Зачем я в этом мире, где правят бал ложь и насилие? Я не хочу больше здесь жить!
- А не ты ли постоянно повторяла, что разделишь судьбу своего народа, какова бы она ни была?, - услужливо спрашивает меня мой внутренний голос.
- Но я и не отказываюсь от своих слов! Разве я не молодец? Я отбилась от этих тварей, я не позволила им реализовать их подлый сценарий, я сохранила своё достоинство и мне не стыдно за себя!
Я вспоминаю множество умерших из-за перестройки людей, которых я знала, и пытаюсь представить себе их мучения. У каждого из них, у каждого из нас - своя Голгофа.
Мой внутренний взор обращается к Иисусу, к Его Страданию, к Его Подвигу во имя Великой Цели и я вдруг начинаю не умом, как раньше, но всем сердцем, всей душой понимать главное, чему учил нас Господь на примере Своего Страдания:
Он учил нас твёрдо противостоять всем бедам не изменяя себе.
И ещё Он учил нас правильно умирать.
……………………………
Я забираюсь в постель и прижимаюсь к сохранившим остатки утреннего тепла камням печки.
Одна из кисонек, последняя верная мне родня, прыгает на кровать и прижимается ко мне всем своим тельцем.
Постепенно я согреваюсь и обращаюсь к моему любимому:
- Родной мой, видишь ли ты меня Оттуда? Видишь ли ты, как мне тяжело, и что я изнемогаю? Мне без тебя совсем худо. Помоги мне, защити меня, как ты всегда это делал раньше!
Я снова начинаю жалеть себя и плакать. Я понимаю, что это неправильно, что это слабость, что слезами горю не поможешь и что где-то нужно искать силы, чтобы жить дальше, но думать об этом я буду завтра, если это завтра для меня наступит, а пока... А пока - спать.
Собственно человеческие твари бройлерного вида были и не бройлеры вовсе, а невероятно раскормленные, под 150кг каждый, хряки, которых на самом деле было три: шофёр, оператор и его подсобник, - шустрый толстощёкий малец с блудливыми глазками-вишенками и полным отсутствием растительности на жизнерадостной роже, что при возрасте за 25 наводит на определённые подозрения.
Старшие напоминали хряков не только весом, но и залитыми жиром оловянными глазами, в которых невозможно было прочитать ничего кроме злобной и наглой протырливости, бессовестности и глубочайшей ненависти ко всему окружающему.
Никаких намёков на наличие образования, культуры и даже способности к элементарному общению у этой публики не было, как не наблюдалось такого и у анемичной бесполой девицы с ближневосточным цветом лица, которая выдавала себя за журналистку "Василису".
Собственно только эта выдуманная кликуха и была мне предьявлена, когда я спросила, с кем имею дело, и только поэтому, не зная их имён, я попросту вынуждена характеризовать отдельных персонажей этого зверинца по их внешим признакам. (Вы никогда не замечали, что, чем подлее человек, тем он уродливее выглядит? Бог шельму метит!).
Признаюсь, мне ещё никогда не доводилось наблюдать одновременно такое количество человеческого сала и отдельно взятых женских костей без мяса вкупе с чудовищно негативной аурой, которую эти сало-кости излучали. Любой самый опустившийся бомж по сравнению с этой компанией - ангел во плоти. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Впрочем, это я сейчас так пишу, а тогда, при первой встрече, я была попросту обескуражена не так и не только их видом, но, скорее, их поведением.
Накануне их приезда мне позвонили из Милосердия, с которым я сотрудничаю достаточно давно, и предложили принять телевизионщиков, чтобы те взяли интервью у двух бомжей, на тот момент находящихся в нашем хозяйстве.
Люди эти были направлены к нам в рамках программы трудоустройства этой неблагополучной публики, что по сути являлось попыткой их, забывших, что такое нормальная жизнь, реабилитации.
Эти несчастные люди, покалеченные праздной жизнью и алкоголем, на тот момент мало что могли, да и у меня никакой серьёзной работы для них не было, тем более что на ферме, нашем единственном небольшом производстве, у нас уже работала и работает хорошая семья.
Тем не менее я таких людей принимаю в надежде, что кто-то из них успокоится и примет решение остаться здесь навсегда и они укоренятся, что рано или поздно мне удастся создать из них кооператив и передать им земли, технику и оборудование.
Заканчиваются эти мои попытки всегда одинаково. Отмывшись, отоспавшись, подлечившись и откормившись, так и не начавши всерьёз работать, эти люди уходят ночью не попрощавшись и прихватив с собой всё, что плохо лежит, не гнушаясь при этом даже ограбить своих товарищей.
Тем не менее, понимая, что выбирать не приходится, я снова и снова вхожу в эту реку в надежде, что среди массы этих "убитых" людей, этих жертв чудовищного надругательства над нашим Отечеством, случившегося четверть века назад, найдутся такие, которые захотят вернуться обратно в правильную жизнь, наполненную ответственным трудом, покоем и любовью.
Они построят здесь себе дома, заведут скотину, нарожают детей и вырастят их здоровыми и умными. Дети которых снова отправятся в города, но уже не бомжами, а студентами университетов.
Однако вернёмся к нашему зверинцу.
По просьбе тётеньки с какой-то нерусской кликухой, которая руководила всем процессом из московского офиса, я должна была встретить этих уродов, работающих, как я теперь понимаю, вне правового поля, в ближайшем посёлке, поскольку их автобус для езды по просёлочным дорогам явно не подходил.
Итак, стою на поселковой площади, подъезжает их автобус, становится рядом, но из него никто не выходит. Я мигаю им фарами, машу рукой - молчание.
У меня по жизни болят суставы и выбраться из машины мне тяжеловато, тем не менее через несколько минут я таки из неё выбираюсь и подхожу к автобусу.
На моё приветствие никто не отвечает, они вроде как бы говорят между собой и почему-то избегают смотреть мне в лицо. Было ощущение, что они тянут время и чего-то ждут.
Это потом уже я поняла, что так оно и было, что сюжет заранее был расписан во всех мелочах и мне отводилась в нём неблагодарная роль злодейки, которая мучает несчастных людей, делает из них рабов и обманывает их.
Как я теперь понимаю, конечной целью всего этого мероприятия должна была быть дискредитация службы социального служения РПЦ.
Ожидание затягивалось и шофёр между делом сообщил мне, что он раньше жил неподалёку и у него здесь есть родня. «Но тогда он не может про меня не знать», - отмечаю я про себя. Впрочем, рассуждать некогда, поскольку с этого момента события нарастают лавиной.
К нам подлетает раздолбанный жигуль-восьмёрка и из него выскакивает какой-то взъерошенный шибздик . Размахивая смартфоном он начинает кричать на всю площадь:
- Телевизионщики, не верьте ей, она обманывает людей! Она им не платит! Я только что на остановке дал человеку, которого она сегодня выгнала, шестьсот рублей! Этот человек плакал!!! Я блогер, я не могу этого терпеть, я всё сниму и напишу об этом в Интернете! Все узнают, кто она такая…
Откуда взялась прыть у этих жирных тварей - не знаю, но уже через секунду они, выскочив из своего автобуса, отталкивая меня, начали снимать орущего мне в лицо оскорбления и угрозы шибздика, которого я никогда до того не видела.
Для того, чтобы как-то прекратить его истерику, я дергаю за рукав этого недоделанного пенька, который явно не тянет на человека,в кармане у которого водятся хоть какие-то деньги, и спрашиваю:
- Ты кто такой?
- Я... я - Коля...
- Ты откуда?
- Из Сергиева Посада…
- Ты что здесь делаешь?
- Приехал в гости…
- Когда?
- Вчера…
- К кому?
- ...Не скажу!
- Кто тебе рассказал обо мне? Где этот бомж, которому ты дал деньги? Поехали, ты мне его покажешь.
Шибздик в растерянности, он понимает, что наговорил лишнего. Жирные твари видя, что что-то пошло не так, быстренько сворачивают свою аппаратуру.
Я записываю номер восьмёрки (А 826 НО/750), предлагаю телевизионщикам сесть в мою машину и проезжаю 200 метров до автобусной остановки.
На остановке стоят все местные, которых я знаю и которые знают меня.
Спрашиваю одного из них, не было ли здесь человека, который говорил, что я его выгнала не заплатив и которому вот тот придурок на восьмёрке дал аж целых 600 рублей?
Все дружно утверждают, что ничего такого не было.
Подхожу к трём стоящим у магазина бабкам, которых я тоже знаю и которые тоже знают меня.
Они слышали мой разговор на остановке и одна из них говорит:
- Николаевна, загляни в тот дом, - и показывает на стоящий неподалёку дом Серёги Митякина, конченного алкоголика, который привечает каждого, кто придёт к нему с бутылкой и уж тем более, если этих бутылок будет несколько.
Подъезжаю к дому Митякина, и из него навстречу мне неожиданно и для меня, и для него самого, выходит достаточно знакомый мне гопник Санька-белорус, который, отбывши у нас в начале месяца несколько дней, уже неделю как ушел от нас ночью не попрощавшись и унеся сумку с крадеными у нас же казёнными вещами. Сумку такого размера, в которую он бы мог поместиться сам.
- Ты что здесь делаешь? Где украденные тобой вещи? За что тебе тот недомерок на восьмёрке дал 600 рублей? Покажи деньги! - говорю я ему.
Он показывает мне горсть новеньких хрустящих купюр, каких в нашей глуши отродясь не бывало, такие выдают только в Москве. Сумма оказывается существенно больше объявленной.
После этого, увидев в моей машине телевизионщиков, Санька начинает действовать согласно написанному сценарию. Он начинает как гибон бить себя кулаками в грудь и кричит со слезами на глазах:
- Сука-блядь, я на тебя хуярил целый месяц, ты мне ни копейки не заплатила, ты меня выгнала! Отда-а-а-й мне-е-е мои-и-и деньги-и-и!
Поскольку у меня были свидетели его шестидневного пребывания на базе, его откровенного бездельничания за эти дни и его воровского ночного ухода неделю назад, я предложила ему сесть в машину и поехать ко мне домой - пусть телевизионщики поговорят там с людьми и убедятся в том, что этот гопник лжет.
...
К показаниям свидетелей телезвери отнеслись равнодушно, они не стали эти их показания ни слушать, ни снимать. Им нужен был новый скандал и они, побродив по базе, поискав самые грязные углы и поснимав их, начали создавать условия для этого скандала совершенно не церемонясь со мной.
Я плохо понимала цель их действий да и мои возможности были ограничены, ну не драться же с ними и не выгонять же мне их на самом деле!
Я понимала, что они именно этого и ждали, но доставить им такую радость я категорически не желала.
Одним словом, они установили в глубине моей избы аппаратуру лицом ко входной двери и, пока убогое существо, совершенно не владеющее русской разговорной речью и ещё хуже читающее написанное, не скрывавшая своей явной неприязни ко мне, делало вид, что берёт у меня интервью (при этом ни разу не предложив мне что-то сказать именно в микрофон), остальные инструктировали нанятого ими Саньку-белоруса, что тот должен делать.
Жирный настраивал свою аппаратуру и о чём-то шопотом переговаривался с гермафродитом, тот бегал на улицу и обратно, поломойка о чём-то меня спрашивала, а затем сама что-то мычала в микрофон…
В какой-то момент открылась входная дверь и в комнату попытался войти, точнее ввалиться наш герой - гопник гибон Санька-белорус . Это у него получилось плохо, поскольку он был с хорошего бодуна (небось всю ночь пропивал у Серёги Митякина телевизионный аванс, который ему вручили для сбора сплетен про меня). Он попросту запутался в одеяле, которым изнутри была завешана входная дверь для тепла.
Понимая, что сейчас этот засранец опять начнёт играть на камеру, а выдающая себя за журналистку убогая заставит меня каким-то образом ему отвечать и вынужденно оправдываться, я не придумала ничего лучше кроме как начать выталкивать этого мерзкого гопника за пределы своего дома.
Как только я встала из-за стола, анорексичка клацнула зубами, а гермафродит в крайнем возбуждении сдавленным шепотом закричал: «Снимай, снимай!»
В результате они сняли всё: и как я достаточно долго выталкивала этого здоровенного мужика, и как он вяло сопротивлялся, изображая из себя жертву, и как я таки захлопнула за ним входную дверь и накинула крючок.
Спустя какое-то время крючок на двери почему-то оказался откинутым и ситуация повторилась. И таких повторений было пять или шесть. С каждым разом противодействие гопника становилось всё сильнее, но для остроты сюжета требовалось что-то ещё более сильное и в последний раз этот гибон, судя по всему получивший дополнительные указания, ввалился в мой дом со словами:
- Мне это надоело, теперь я буду тебя бить!, - и когда я подошла, чтобы в очередной раз вытолкать его за дверь, он ударил меня кулаком в лицо. Тогда я схватила швабру и стала тыкать в него её ручкой:
- Убирайся вон из моего дома!
.....
Длилось всё это кино достаточно долго и это поганое жирное зверьё, прекрасно видя, как я в свои 73 года изнемогаю в борьбе с мужиком вдвое моложе и вдвое крупнее меня, ни словом, ни делом не поддержали меня в моём естественном стремлении защитить свой дом.
Они работали!
В результате за пять с половиной часов они сняли достаточно материала, сказали, что им пора, и я повезла их в посёлок.
Гопника Саньку-белоруса я в машину не пустила и он изо всех сил бежал за нами следом с такой скоростью, что опоздал всего лишь на пять минут.
Телевизионщики уехали не расплатившись с ним. И совершенно напрасно.
Если они не отдадут ему обещанные за всё это кино деньги, эта тварь, нехило отсидевшая за бандитизм в 90-е, заипёт их угрозами рассказать, как было дело на самом деле. Он их сдаст и заработает на этом ещё и ещё раз.
Теперь он от них не отвяжется, с чем я этих придурков и поздравляю. Так им и надо!
.....
Высадив на поселковой площади целый день насиловавших меня телеуродов, я отправилась проверить, что таки за неделю до того было гопником Санькой украдено и спрятано у Серёги Митякина.
Не успела.
Санька-вор уже не под камеру а на свободе догнал меня у дверей митякинского дома, схватил за шкирку, проволок через весь Серёгин двор и вытолкнул на улицу.
Затем он начал кидать в мою машину камни и я, понявши, что мне на сегодня хватит, отправилась восвояси.
……………………
Я вхожу в свой уже четыре с половиной месяца как опустевший дом, подхожу к зеркалу и смотрю на своё избитое, опухшее и залитое слезами лицо:
- Что я здесь делаю? Зачем я здесь? Зачем я в этом мире, где правят бал ложь и насилие? Я не хочу больше здесь жить!
- А не ты ли постоянно повторяла, что разделишь судьбу своего народа, какова бы она ни была?, - услужливо спрашивает меня мой внутренний голос.
- Но я и не отказываюсь от своих слов! Разве я не молодец? Я отбилась от этих тварей, я не позволила им реализовать их подлый сценарий, я сохранила своё достоинство и мне не стыдно за себя!
Я вспоминаю множество умерших из-за перестройки людей, которых я знала, и пытаюсь представить себе их мучения. У каждого из них, у каждого из нас - своя Голгофа.
Мой внутренний взор обращается к Иисусу, к Его Страданию, к Его Подвигу во имя Великой Цели и я вдруг начинаю не умом, как раньше, но всем сердцем, всей душой понимать главное, чему учил нас Господь на примере Своего Страдания:
Он учил нас твёрдо противостоять всем бедам не изменяя себе.
И ещё Он учил нас правильно умирать.
……………………………
Я забираюсь в постель и прижимаюсь к сохранившим остатки утреннего тепла камням печки.
Одна из кисонек, последняя верная мне родня, прыгает на кровать и прижимается ко мне всем своим тельцем.
Постепенно я согреваюсь и обращаюсь к моему любимому:
- Родной мой, видишь ли ты меня Оттуда? Видишь ли ты, как мне тяжело, и что я изнемогаю? Мне без тебя совсем худо. Помоги мне, защити меня, как ты всегда это делал раньше!
Я снова начинаю жалеть себя и плакать. Я понимаю, что это неправильно, что это слабость, что слезами горю не поможешь и что где-то нужно искать силы, чтобы жить дальше, но думать об этом я буду завтра, если это завтра для меня наступит, а пока... А пока - спать.