Подлые твари. История первая.
Рита Мауринская - крупная мужеподобная малообразованная деваха двадцати четырёх годов от роду. О ней я узнала из газеты «Семья», была такая газета в конце 80-х годов. Работая нянечкой в детском доме, она решила удочерить двоих детей: девочку 12-ти лет и её брата восьми лет от роду. Судя по рассказу журналистки Антоновой Светланы Петровны (мы до сих пор с ней иногда перезваниваемся), эта молодая женщина откуда-то из Белоруссии, претерпела немалые трудности на этом пути, но своего добилась. Детей оформила и уехала с ними очень далеко, в сибирскую деревню. Антонова нашла их там в совершенно бедственном положении: отношения с директором совхоза не сложились, в доме не было дров и совершенно не было еды. Ужаснувшись её судьбе, я, сама пережившая в детстве и голод, и нужду, созвонилась с журналисткой, уточнила у неё, что всё так и есть, и решила эту несчастную семью выдернуть из Сибири.
Написали. Послали деньги не дорогу и контейнер, и где-то в марте встречали это семейство. Выделили им нашу единственную комнату, отдали им свою семейную кровать, а сами переселились на кухню.
Рита вела странный образ жизни. Она целые дни писала письма. Дело в том, что, после публикации этой статьи, ей начала писать куча народа, вот она им и отвечала. В конечном счёте, выделился главный её корреспондент, заключённый с большим сроком из какой-то колонии на Кольском полуострове.
С утра до вечера она сидела за столом: транзистор, жирная консервная банка с рваной крышкой для окурков и разбросанные по столу листы бумаги, на которых каллиграфическим почерком было написано: «Здравствуй, мой дорогой далёкий друг!» Затем мысль, видимо, пресекалась, лист откладывался в сторону, пододвигался свежий, и на нем возникала примерно такая же фраза. Больше двух фраз подряд у неё почему-то не вытанцовывалось. Не нравилась мне в ней и ещё одна привычка: стоит у стенки, девочка прислоняется к ней спиной, а Рита начинает её оглаживать по всему телу. К девочке она относилась хорошо, а пацанёнка не любила, ругала его матом и даже била. О её участии в каких-то наших делах не могло быть и речи. Мы уходили, приходили, готовили еду на всю честную компанию, стирали бельё и одежду, ей было ни до чего: она - писала!
У меня всё больше крепла убеждённость, что мы попали, и, как выйти из этой ситуации, было совершенно неясно. (Друзья - идеалисты! Будьте бдительны! Никогда не читайте душераздирающих слезливых статей! Вши - это самое малое, чем могут наградить Вас опрометчиво взятые Вами подопечные! )
Наступил май месяц, пришла пора переезжать на отгонные пастбища. Ситуация повторилась. Мы отдали этой семье свой вагончик, а сами поселились в палатке. Лето выдалось дождливое, не помню, под каким предлогом, но нам не разрешили вернуться на обустроенное нами за год до того высокое и сухое место, и скот разместили в старом, много лет используемом, загоне. Сплошное навозное месиво, сапоги надевать бесполезно - переливает через края, руководство стало поджимать с кормами, было ясно, что брался курс на наше выживание, но мы не сдавались!
Рита продолжала свою эпистолярную деятельность. Недостатка в бумаге для туалета мы, в связи с этим, понятное дело, не испытывали.
В один прекрасный день вплотную к вагончику подъехал УАЗик, из него вышли секретарь парткома, председатель профкома и ещё кто-то, они торжественно занесли в помещение, как потом выяснилось, коробки со сгущёнкой, с тушёнкой и с печеньем, и удалились, даже не поздоровавшись с нами! Продуктами Рита делиться не стала, а через несколько дней и вообще отбыла на центральную усадьбу, там ей предоставили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Мы же были подвергнуты остракизму, с нами перестали здороваться даже те немногие люди, с которыми мне приходилось общаться. Не знаю, что там напела эта женщина о нас, но отмыться было совершенно невозможно, да я и не пробовала этого делать, прекрасно понимая бесполезность подобного занятия!
Как нам впоследствии рассказали, Рите была предложена на выбор работа в полеводстве или в животноводстве. На работу она так и не вышла, и, когда директор через пару месяцев попробовал выселить эту тунеядку из квартиры, она отправилась уже в районные партийные органы жаловаться на него. Там её не поддержали, она поехала в Москву, нашла бывшую работу моего мужа, там, выслушав её, его бывшие коллеги накатали на нас телегу в ту же газету «Семья». Дима никак не мог пережить этого предательства, и я отправилась к инициатору подлого письма, общественнице Колокольчиковой, чтобы задать ей единственный вопрос: «Зачем она это сделала?». Дождалась её утром на проходной, спросила, и получила ответ: «Детей было жалко!».
Жалко детей - вот ключевая фраза! Именно ей прикрываются всякие бездельники, мошенники и извращенцы!
Как мне впоследствии рассказала Антонова, Рита Мауринская, не получивши поддержки даже в ЦК партии, до которого она-таки добралась, как истинная декабристка, уехала в посёлок на Кольском полуострове, где отбывал свой срок её заочный возлюбленный. Дальнейшая её судьба мне неизвестна.
Написали. Послали деньги не дорогу и контейнер, и где-то в марте встречали это семейство. Выделили им нашу единственную комнату, отдали им свою семейную кровать, а сами переселились на кухню.
Рита вела странный образ жизни. Она целые дни писала письма. Дело в том, что, после публикации этой статьи, ей начала писать куча народа, вот она им и отвечала. В конечном счёте, выделился главный её корреспондент, заключённый с большим сроком из какой-то колонии на Кольском полуострове.
С утра до вечера она сидела за столом: транзистор, жирная консервная банка с рваной крышкой для окурков и разбросанные по столу листы бумаги, на которых каллиграфическим почерком было написано: «Здравствуй, мой дорогой далёкий друг!» Затем мысль, видимо, пресекалась, лист откладывался в сторону, пододвигался свежий, и на нем возникала примерно такая же фраза. Больше двух фраз подряд у неё почему-то не вытанцовывалось. Не нравилась мне в ней и ещё одна привычка: стоит у стенки, девочка прислоняется к ней спиной, а Рита начинает её оглаживать по всему телу. К девочке она относилась хорошо, а пацанёнка не любила, ругала его матом и даже била. О её участии в каких-то наших делах не могло быть и речи. Мы уходили, приходили, готовили еду на всю честную компанию, стирали бельё и одежду, ей было ни до чего: она - писала!
У меня всё больше крепла убеждённость, что мы попали, и, как выйти из этой ситуации, было совершенно неясно. (Друзья - идеалисты! Будьте бдительны! Никогда не читайте душераздирающих слезливых статей! Вши - это самое малое, чем могут наградить Вас опрометчиво взятые Вами подопечные! )
Наступил май месяц, пришла пора переезжать на отгонные пастбища. Ситуация повторилась. Мы отдали этой семье свой вагончик, а сами поселились в палатке. Лето выдалось дождливое, не помню, под каким предлогом, но нам не разрешили вернуться на обустроенное нами за год до того высокое и сухое место, и скот разместили в старом, много лет используемом, загоне. Сплошное навозное месиво, сапоги надевать бесполезно - переливает через края, руководство стало поджимать с кормами, было ясно, что брался курс на наше выживание, но мы не сдавались!
Рита продолжала свою эпистолярную деятельность. Недостатка в бумаге для туалета мы, в связи с этим, понятное дело, не испытывали.
В один прекрасный день вплотную к вагончику подъехал УАЗик, из него вышли секретарь парткома, председатель профкома и ещё кто-то, они торжественно занесли в помещение, как потом выяснилось, коробки со сгущёнкой, с тушёнкой и с печеньем, и удалились, даже не поздоровавшись с нами! Продуктами Рита делиться не стала, а через несколько дней и вообще отбыла на центральную усадьбу, там ей предоставили двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Мы же были подвергнуты остракизму, с нами перестали здороваться даже те немногие люди, с которыми мне приходилось общаться. Не знаю, что там напела эта женщина о нас, но отмыться было совершенно невозможно, да я и не пробовала этого делать, прекрасно понимая бесполезность подобного занятия!
Как нам впоследствии рассказали, Рите была предложена на выбор работа в полеводстве или в животноводстве. На работу она так и не вышла, и, когда директор через пару месяцев попробовал выселить эту тунеядку из квартиры, она отправилась уже в районные партийные органы жаловаться на него. Там её не поддержали, она поехала в Москву, нашла бывшую работу моего мужа, там, выслушав её, его бывшие коллеги накатали на нас телегу в ту же газету «Семья». Дима никак не мог пережить этого предательства, и я отправилась к инициатору подлого письма, общественнице Колокольчиковой, чтобы задать ей единственный вопрос: «Зачем она это сделала?». Дождалась её утром на проходной, спросила, и получила ответ: «Детей было жалко!».
Жалко детей - вот ключевая фраза! Именно ей прикрываются всякие бездельники, мошенники и извращенцы!
Как мне впоследствии рассказала Антонова, Рита Мауринская, не получивши поддержки даже в ЦК партии, до которого она-таки добралась, как истинная декабристка, уехала в посёлок на Кольском полуострове, где отбывал свой срок её заочный возлюбленный. Дальнейшая её судьба мне неизвестна.