КАРТИНКА 9. ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ. НАЧАЛО ( ПРОШЛОЕ).
Братья "Сапсаны" - сокол и поезд.
“Сапсан - это сокол с оперением цвета стальной кольчуги и мощными когтями, падающий в охотничье пике со скоростью сверхзвукового самолёта,; гордый самодержец охраняемых им владений; верный спутник на всю жизнь своей избранницы и друг ветра, гуляющего вместе с ним между небом и морем”,- вспомнила я слова моей учительницы биологии, как впрочем, и её саму, такую похожую на птицу, не очень молодую женщину, стоящую у классной доски, и указкой показывающую на рисованное изображение сокола-сапсана. “ Посмотрите,- как будто пыталась она убедить нас,- ведь это чудо, а не птица! “. Приблизительно такой же щенячий восторг испытала и я, придя на Ленинградский вокзал и увидев, вместо привычных зеленых вагонов пассажирского поезда, этакий почти белоснежный фантастический лайнер с алым носом и синей полосой внизу.
[Spoiler (click to open)]
У перрона стоял поезд “Сапсан”, следующий из Москвы в Санкт-Петербург со скоростью легендарного сокола. Несмотря на достаточно дорогие билеты, которые кстати пришлось покупать заранее, это чудо транспортной техники было заполнено пассажирами до отказа. В элегантные двери межстоличного экспресса входили не только деловые люди в костюмах и с портфелями в руках, но и большое количество иностранных туристов, а также молодых “ дарований”, одетых в одежду известных торговых марок. Этот “сокол” воспринимался скорее как “сказка”, центр иного мира, имеющего немного общего с другими поездами и вокзалами. Аромат денег, дорогих духов, довольства жизнью и благополучия составлял его атмосферу. Дельцы и государевы слуги возвращались из первопрестольной домой, а “золотая” молодежь и туристы ехали повеселиться и покутить в культурную столицу страны, где рестораны, ночные клубы, музеи, парки, и, конечно, сам город были намного великолепнее и изящнее купеческой Москвы. Избранное “население” России предпочитало зарабатывать деньги в официальной столице, а тратить их с большим удовольствие модно было в Питере.
Я села на мягкое кресло “Сапсана” у окна, и невольно вспомнила, как тридцать лет тому назад, мы студентами ездили погулять на выходные в Питер.
Добирались, конечно, ночью, на третьей, самой верхней полке общего вагона, где можно было не только вытереть всю вековую пыль и задохнуться от смрада человеческих тел, но и подремать, правда, просыпаться иногда доводилось, как без сумки и кошелька, так без сапог и шапки. Помню, однажды в январе, после сдачи сессии, поехала я в гости к своей ленинградской тётушке. Устала страшно, ну и провалилась в сон, а свои зимние австрийские сапоги, стоившие, в то время, месячную зарплату врача или трёхмесячную стипендию студента, сняла и положила рядом с собою. Я открыла глаза, когда поезд уже остановился на перроне Московского вокзала, глянула, а обувки то моей нет. Разревелась, конечно, где я еще купли такие сапоги?! Глубину моего горя могут оценить только те, кто жил в то советское время, в эпоху уродливой продукции отечественной промышленности и пустых магазинных полок. На улице минус двадцать пять, а я в одних носках! Хорошо, что меня встреча моя тётя. Она купила у проводницы какие-то тапочки, в которых я и добежала до такси.
После смешных и немного грустных приключений в “Красной стреле”, а именно так назывался скорый ночной поезд Москва-Ленинград, мы шли гулять по набережным, грелись в Эрмитаже или Русском музее. Ели восхитительное мороженое на Невском, в знаменитом студенческом кафе, называемом “Лягушатником”, где ещё можно было выкушать чашку бульона с пирожком или купить у ленинградских фарцовщиков настоящие джинсы Levis, а потом вернуться счастливыми обратно в Москву, в том же общем вагоне.
А эти ленинградские гостеприимные парадные с облупившимися стенами, запахом мочи, кислых щей и табака, где было можно переждать дождь или снег, и где почти всегда находилась старушка, готовая впустить переночевать совершенно незнакомых молодых людей, опоздавших на поезд. И тогда мы попадали в уникальные ленинградские коммуналки, в которых сквозь вопиющую нищету и пьянство проступало царственное великолепие былого. Вот сыплется разрушающаяся лепнина на потолке или открывается великолепие голландской печи, а рядом облупилась краска плафона, обнажив остатки старой росписи. Вот огромные окна с радужными разводами мазутных пленок смотрят в грязные, сырые, всегда без солнца, дворы-колодцы, манившие нас своей маргинальной культурой и бородатыми, странно одетыми музыкантами, что пели совсем не советские песни. Солнечную сторону Невского покрывали лохмотья фасадов неопределенного цвета, а Спас-на-Крови скрывали почерневшие от дождей и времени,” вечные”, реставрационные леса. Бывшая имперская столица представляла собой в то время ветхое лоскутное одеяло, где кусочки парчи уже практически не встречались, а всё больше зияли гнилые нитки разваливающейся страны советов. Но в Москве тогда было совсем “душно”, а в Ленинграде - “ветрено”, и мы взахлёб дышали этим ветром, как нам тогда казалось, свободы.
Последний раз я была в Питере в начале девяностых, когда нельзя было уже гулять вечером даже в центре города, где могли избить и ограбить, и мне казалось тогда, глядя на мусор, перекатываемый резкими порывами ветра, что я бреду по городу времён Гражданской войны.
Прошло двадцать пять лет, и я сидя в фантастическом поезде “Сапсан” вдруг осознала, что современный Питер отличается от Ленинграда, также как этот экспресс от старого общего железнодорожного вагона.
Несколько лет тому назад я сломала ногу, и поскольку времени было много нашла наугад старый детективный сериал, который охватывал период времени в последние двадцать лет. Начала его смотреть и постепенно детали: фасады домов, архитектура улиц, интерьеры квартир, машины, одежда героев, обороты речи - всё то, глядя на что, мы безошибочно узнаем ту или иную эпоху, постепенно затянули меня в энергию прошлых лет. Это было похоже на ускоренную съемку, которую так любят биологи, демонстрируя процесс роста растений или взросления птенцов. За какие то двадцать часов я увидела какие свершились перемены в Ленинграде, и как он превратился в Санкт-Петербург. Я смотрела на улицы, людей, их одежду, машины, слушала их разговоры, сопереживала их поступкам, и физически ощущала, что все эти детали на моих глазах создавали иное время и пространство. Мне становилось легко и понятно, оказывается моя прошлая жизнь - это не только моя судьба, мои ошибки, удачи, провалы, предательство друзей и партнеров, а это еще часть глобальных перемен в жизни огромной страны.
Я наблюдала, как разваливались советское заводы, как бывшие партократы создавали свое дело, а потом эти успешные и богатые люди становились никем; как лучшие друзья превращались во врагов, и как персональная зависть, перерастая в ненависть, корёжила всё вокруг; как “непреклонные” блюстители закона, силой вытесняли “новую буржуазию” и создавали “современную аристократию”, полностью контролирующую государственную казну и недра страны. И как постепенно общество становилось другим.
Люди, одетые в джинсы и свитера, сидящие за рулем стареньких авто, помогающие бескорыстно друг другу, отмечающие вместе праздники, превращались в автоматов, роботов, хорошо и дорого одетых, как модели в журналах с улыбками и макияжем голливудских звёзд. Разговоры становились сугубо деловыми, уходила искренность, благородство, тактичность что ли. Никто уже просто так с другом не общался за столом, не шутил, не делился личным.
К 2015 году кино становится глянцево красивым, как праздничная упаковка, и что находится внутри людей становится неважным и ненужным. Страна и время из эмоционального, личностного, борющегося, ошибающегося, дерущегося, но живого времени, дающего надежду, за двадцать лет превращается в безликое, равнодушное, упорядоченное, скучное время с воссозданным “историческим” фасадом.
И чтобы убедиться в этом, изгнать призраков из своей памяти, возможно, обрести легкость юности, я помчалась “соколом” с Ленинградского вокзала на Московский. Мне надо было физически дотронуться до стен столь измененного за эти годы города, чтобы ощутить себя частицей времени, выдохнуть прошлое и освободить энергию связанную им.