Хлебные карточки
В ту войну рабочим полагалось по полкило хлеба в день. Если работа тяжёлая, то килограмм. Детям - триста грамм. Иждивенцам двести пятьдесят. Хлеб был тяжелым, сыровато-липким. Из него можно было лепить фигурки. Но никто из детей не лепил. Потому, что хотели есть.
Карточки на этот тяжёлый тёмный хлеб давали раз в месяц. Месяц - три декады. Три десятка дней. Три десятка разрезных тёмной же бумаги листочков, которые ценнее вещей и денег. "Отоваренные" карточки стригли ножницами прямо в магазине. Поэтому часто носили с собой и неразрезанные.На зарплату, даже хорошую зарплату монтёра на ГРЭС, можно в крайнем случае купить лишь две буханки тёмного хлеба. На базаре, у спекулянтов. Тогда денег не будет совсем.
Бабушка Матрёна была уже стара, но именно её заботой было купить хлеб. Выстоять очередь, вьющуюся по грязноватому снегу, притопывать валенками, по-старчески откашливаться, дуть на ладони, согревая. Остальные были либо ещё малы, либо работали, давая фронту электричество, сырьё и еду.
Подошла женщина средних лет, поздоровалась. Матрёна не смогла вспомнить, видели ли её где-то. Но по крестьянской доброте и вежливости поздоровалась в ответ. Обменялись парой общих фраз.
-А я-то вон около входа в магазин стою. Давайте и ваши отоварю, а то вы вон как застыли.
-Отчего ж нет, сделай милость!
И эта будто бы знакомая женщина ушла. В магазин, туда, где вход. С карточками на месяц. Неразрезанными.И не появилась больше никогда. У магазина было два входа. Хватились. Да, видели, да, ушла с очереди, да в другую дверь. Да где ж её искать?
Бабушка Матрёна,вся дрожа и всхлипывая от отчаяния, брела домой. Браня себя, ужасаясь будущему.
За ужином, садясь за квадратный, накрытый старенькой чистой скатертью стол, всегда делили хлеб. Остальное ели из общих чашек - меньше мыть посуды, меньше греть воды. Картошка, квашеная капуста с обильным рассолом, может пшённая каша или ненаваристый жидковатый с голубым отливом суп.
Хлеба в этот раз не было. Верочка надувала губы, Аля молчала, потупившись. Нина стучала ложкой по столу. Глава семьи, Михаил, вздохнул, разглядывая искалеченную правую руку.Ему предстояло работать ещё больше, ещё труднее своей килограммовой нормы.
Анна шла на базар. На все деньги, что были в доме, купила ткань, похожую на портяночную, но синюю и толще, и большой куль старой стегальной ваты. Приходила с работы затемно, садилась за древнюю зингеровскую машинку, стегала и шила самостроковые телогрейки. До рези в глазах.Падала на кровать. Вставала на работу.
Потом бабушка Матрёна обувала свои старые ноги в большие валенки с калошами и по морозу шла продавать сшитое. Или обменять на хлеб. Снова на базар.
Этот месяц был самым холодным и трудным.
Никто не взроптал,не было истреик и воя, никому не пришло в голову обвинить страну, правительство или попрекнуть милицию бездействием. Знали, что дурные люди есть во все времена.
Бабушка Матрёна - моя прабабка, Анна и Михаил - мои бабушка и дед. Надутая кроха Верочка - моя мама, Аля и Нина - её сёстры - родная и двоюродная. Глаза у бабушки были больны до самой её смерти.
Карточки на этот тяжёлый тёмный хлеб давали раз в месяц. Месяц - три декады. Три десятка дней. Три десятка разрезных тёмной же бумаги листочков, которые ценнее вещей и денег. "Отоваренные" карточки стригли ножницами прямо в магазине. Поэтому часто носили с собой и неразрезанные.На зарплату, даже хорошую зарплату монтёра на ГРЭС, можно в крайнем случае купить лишь две буханки тёмного хлеба. На базаре, у спекулянтов. Тогда денег не будет совсем.
Бабушка Матрёна была уже стара, но именно её заботой было купить хлеб. Выстоять очередь, вьющуюся по грязноватому снегу, притопывать валенками, по-старчески откашливаться, дуть на ладони, согревая. Остальные были либо ещё малы, либо работали, давая фронту электричество, сырьё и еду.
Подошла женщина средних лет, поздоровалась. Матрёна не смогла вспомнить, видели ли её где-то. Но по крестьянской доброте и вежливости поздоровалась в ответ. Обменялись парой общих фраз.
-А я-то вон около входа в магазин стою. Давайте и ваши отоварю, а то вы вон как застыли.
-Отчего ж нет, сделай милость!
И эта будто бы знакомая женщина ушла. В магазин, туда, где вход. С карточками на месяц. Неразрезанными.И не появилась больше никогда. У магазина было два входа. Хватились. Да, видели, да, ушла с очереди, да в другую дверь. Да где ж её искать?
Бабушка Матрёна,вся дрожа и всхлипывая от отчаяния, брела домой. Браня себя, ужасаясь будущему.
За ужином, садясь за квадратный, накрытый старенькой чистой скатертью стол, всегда делили хлеб. Остальное ели из общих чашек - меньше мыть посуды, меньше греть воды. Картошка, квашеная капуста с обильным рассолом, может пшённая каша или ненаваристый жидковатый с голубым отливом суп.
Хлеба в этот раз не было. Верочка надувала губы, Аля молчала, потупившись. Нина стучала ложкой по столу. Глава семьи, Михаил, вздохнул, разглядывая искалеченную правую руку.Ему предстояло работать ещё больше, ещё труднее своей килограммовой нормы.
Анна шла на базар. На все деньги, что были в доме, купила ткань, похожую на портяночную, но синюю и толще, и большой куль старой стегальной ваты. Приходила с работы затемно, садилась за древнюю зингеровскую машинку, стегала и шила самостроковые телогрейки. До рези в глазах.Падала на кровать. Вставала на работу.
Потом бабушка Матрёна обувала свои старые ноги в большие валенки с калошами и по морозу шла продавать сшитое. Или обменять на хлеб. Снова на базар.
Этот месяц был самым холодным и трудным.
Никто не взроптал,не было истреик и воя, никому не пришло в голову обвинить страну, правительство или попрекнуть милицию бездействием. Знали, что дурные люди есть во все времена.
Бабушка Матрёна - моя прабабка, Анна и Михаил - мои бабушка и дед. Надутая кроха Верочка - моя мама, Аля и Нина - её сёстры - родная и двоюродная. Глаза у бабушки были больны до самой её смерти.