Об институтах, солидарности и сестре ее, ксенофобии.
Сергей Георгиевич Кара-Мурза вот тут задается вопросами, как можно вернуть солидарность в общество, что делать с социально-дарвинистскими представлениями и т.д. Лучше прочесть.Я предлагаю свои мысли по этому поводу.
Еще в эпоху становления разумных гоминид складыванию человеческого общества послужили две тенденции. С одной стороны ослабление, или скорее изменение форм внутригрупповой конкуренции. В результате возросший уровень внутригрупповой взаимопомощи и солидарности стал серьезным эволюционным приобретением. Обратной стороной стало то, что мы называем ксенофобией, враждебностью к представителям других групп. С другой стороны, получившая новые формы внутригрупповая конкуренция сделалась важнейшим фактором развития разума (теория макиавеллевского разума).
Суть в том, что общество нельзя представить (оно немыслимо) вне институциональной структуры, т.е. системы социальных институтов. Социальные институты, в том числе, состоят из системы статусов и из способов эти статусы достигать - т.е. из ролей. Люди, стремясь к достижению статусов, усваивают социальные роли и конкурируют в этом друг с другом. Таким образом, конкуренция имманентна социальной жизни человека. Однако существование тех же социальных институтов возможно благодаря тому, что роли и статусы легитимизированы общими ценностями, нормами. Эти ценности и нормы складываются и поддерживаются обществом и являются проявлением солидарности. Не говоря уж о том, что солидарность и взаимопомощь, как и в древние времена, необходима с точки зрения конкуренции с другими группами. Таким образом, солидарность так же имманентна социальной жизни человека. Выдумывать крестьянскую общину, где есть одна солидарность без конкуренции - нелепо. Мужики еще как конкурировали за влияние на принятие общинных решений, за свой статус в делах общины.
Тут нужно понимать, что социальная конкуренция вовсе не описывается моделью хищники / овцы. Наоборот, именно от такой конкуренции ушли наши предки в пользу институциональных, разрешенных моралью (всеобщим, солидарным согласием с определенными поведенческими моделями) форм конкуренции. Социальная конкуренция - это вообще весьма сложное понятие и с помощью этого понятия могут описываться факты социальной жизни, которые на первый взгляд очень далеки от всякой конкуренции. Например, никто не станет сомневаться в высоком статусе матери Терезы (кто не знает, в википедию) в рамках определенных социальных институтов. Так же нет сомнений, что этот статус заманчив для большинства неофитов, вступающих на тот же путь. Однако добилась его именно мать Тереза, а значит, она победила в социальной конкуренции. Беда в том, что понятие конкуренции у нас зачастую осознается исключительно как рыночная или видовая (эволюционная) конкуренция, где ради выживания и успеха все средства хороши. Но есть и реципрокная конкуренция, то есть конкуренция в социальных институтах, основанных на реципрокных отношениях (у матери Терезы именно такая), которая заключается в том, что статус растут у того, кто сделает больший дар.
Впрочем, я как обычно, отвлекся и хочу вернуться к тому, что модель отношений хищника и овец - это вообще не социальная, внутригрупповая конкуренция. Все эти дельфины и анчоусы, человечишки и постчеловеки - все это из другой оперы. Из какой же?
Полагаю, что из области межгрупповых отношений, той самой ксенофобии, которая развивалась как обратная сторона внутригрупповой солидарности.
По моему мнению, проблема в том, что часть наших элит (и не только элит) самоидентифицировала себя как часть другой общности (глобальной - что стало возможным в процессе глобализации). Таким образом, у этой части вообще не включаются механизмы какой-либо солидарности по отношению к основной массе населения, а конкурентность проявляется не в легитимизированых общей моралью институциональных рамках, а в виде той самой межгрупповой ксенофобии.
Но понятное дело, просто назвать их другим народом, - получить титул «капитан очевидность». Это дело еще нужно доказать, и продемонстрировать механизмы генерации этого «другого народа». Как вы могли заметить из рассуждения, солидарность прямо связана с системой социальных институтов. Общественная мораль, разделяемая всем обществом, которая является функцией солидарности (или наоборот, солидарность есть функция морали) есть одновременно и продукт и необходимое средство для существования единой институциональной системы. Она определяет, какие методы и формы конкуренции за статус позволительны, а какие нет, какие позиции являются высокостатусными, а какие нет. В то же время деятельность людей в рамках социальных институтов постоянно воспроизводит мораль, и изменения в деятельности, вызываемые в первую очередь развитием производительных сил (вспоминаем Маркса), как, впрочем, и многими другими факторами, постепенно изменяют мораль в контексте диалектики устойчивости и изменчивости.
Но если мы предполагаем, что существует некая группа, не имеющая солидарных отношений с основной частью населения страны, а это значит, не разделяющая единых моральных норм населения страны, то мы должны предположить, что существует некая отдельная система социальных институтов, слабо пересекающаяся с системой социальных институтов, в рамках которых живет и взаимодействует основное население. Так ли это?
Прежде чем продолжить, хочу объяснить, зачем я столь скрупулезно разжевываю эти моменты. Дело в том, что часто проводят неправомерные аналогии с ситуацией в России накануне 1917г., или пытаются выразить современную ситуацию исключительно через классическую модель классовой борьбы (этим, обычно, грешат коммунисты). Но дело в том, что и в России накануне 1917г., и в рамках классовой модели обстоятельства совсем другие. Там, несмотря на все проблемы, речь идет о единых системах социальных институтов. В Российской империи институциональная система была одна, только что лифты вертикальной миграции были для низших классов сравнительно затруднены. Затруднены, но не недоступны. Русские кадетские корпуса и юнкерские училища готовили русских офицеров (тогда это была весомая часть элиты), а русская школа и русские университеты - русских специалистов. В общем единые, понятные и легитимные до поры до времени для всего общества социальные институты воспроизводили национальную элиту (катастрофических проблем того общества я не отрицаю, но они другие). Классовая модель тоже говорит о единой институциональной системе, где буржуа и пролетарий находятся на разных статусных уровнях одних и тех же институтов в основном, только что вертикальное движение опять же серьезнейшим образом затруднено (это, конечно, я очень упрощенно демонстрирую).
Так вот, сегодня вопрос состоит в наличии и одновременном существовании на одном и том же социальном ландшафте двух, альтернативных друг другу институциональных систем. При том, что одна из них явно доминирует. В такой ситуации институциональные системы априори враждебны друг другу - это две разные солидарные группы, две разные морали, два разных набора ценностей. Беда в том, та институциональная система, в рамках которой живет большая часть населения страны, достаточно изучена, более-менее понятна, описана, и с научной, и с художественной точки зрения, то вторая, та, в рамках которой социализируются и организуются наши «элиты» - тайна за семью замками.
Нет, нет! Мы, конечно, знаем, что они не учатся в нашей школе, не служат в нашей армии, не лечатся у нашей медицины, не проводят досуг там, где проводим досуг мы. Даже по отношению к нашей правоохранительной системе они уже во многом вне юрисдикции - у них есть какая-то своя. Но все это негативные определения, тем более что такие вещи как досуг или школы далеко не всегда, хотя и как правило, являются достоверным показателем. Важнее армия! Если говорить просто, то в сколь угодно классовом или сословном обществе низшие классы служат в армии в качестве солдат, а высшие, в качестве офицеров и генералов. Офицерский корпус является более или менее существенной частью элиты, но это когда в обществе существует единая институциональная структура, а у нас сегодня не так! Институт армии включен в одну, нашу институциональную систему, но она не является доминирующей. Поэтому офицерский корпус не является частью элиты - что удивительно для любого сильно стратифицированного общества. Другая же, параллельная институциональная система поставляет только высшее руководство.
Поскольку их социальные институты, в рамках которых происходит выдвижение и рост кадров остаются для нас тайной, появление высших руководителей на наиболее высокопоставленных должностях (вроде министра обороны) выглядит для нас как появление кролика из шляпы. Такие люди не прошли процесса социализации, усвоения ролей, норм и ценностей в рамках известных нам социальных институтов, например в армии. Они усваивали неизвестно где, неизвестно какие роли, нормы, ценности, т.е. неизвестно какую мораль и вдруг бац! - они уже на самой вершине именно нашей институциональной системы.
Оттуда идут всякие спекуляции насчет «питерских», кооператива «Озеро» и т.д. Но уверяю вас, это именно спекуляции, это мифы, демонстрирующие тот факт, что мы просто почти ничего не знаем о той институциональной системе, в рамках которой генерируются наши элиты. Но может быть я неправ? Может быть, другую институциональную систему я попросту выдумал? А тот же Путин и в самом деле подбирает «соратников» из личных знакомцев, (на удивление как один разделяющих те же ценности и принципы)?
К счастью (или, точнее сказать, к сожалению) у нас есть эмпирической доказательство существования двух институциональных систем в России. Это распределение доходов в стране. Дело в том, что доходы связаны с системой статусных позиций, которые в свою очередь и составляют социальные институты. Чем выше статусная позиция, тем выше вознаграждение. Конечно, и тут не нужно упрощать - есть и статусы, которые материально не вознаграждаются, или вознаграждаются так себе, или вознаграждаются нематериально, но, в общем, связь есть. И в обществе с единой институциональной системой график распределения доходов в принципе соответствует т.н. «нормальному распределению». Конечно, в мире до середины XX века высшая точка сильно откланялась влево, а в идеализированном обществе среднего класса, будет почти на середине - истинное нормальное распределение (надеюсь, что большинство представляет себе, как графически выглядит «нормальное распределение», а кто не представляет, посмотрите, например, тут). А вот в современном российском обществе дело обстоит иначе - наш график имеет два горба. Это прямо говорит о том, что есть две институциональные системы, и в каждой из них есть некоторое, сравнительно небольшое количество аутсайдеров, достаточно много (верхушка горба) «середнячков» и опять сравнительно мало «чемпионов». Но поскольку та, другая система институтов доминирующая, получается, что «их» аутсайдеры получают доходы выше, чем «наши» чемпионы. Эти два «горба» прямо отражают наличие двух систем статусных позиций, а, следовательно, двух институциональных систем. Это достаточно строгое эмпирическое доказательство!
Возникает вопрос, а почему же «их» система институтов тщательно скрывается? Ведь если они хотят победить, то наоборот, им нужно декларировать свои институты, соблазнять доходами и, навязывая свою мораль, свои ценности и нормы, навязать свою систему всему обществу, уничтожив старую. Но прошло уже 20 лет - а победы все нет, большая часть населения страны живет в рамках другой системы социальных институтов.
По моему мнению, причина в том, что «их» система и не рассчитана на победу. В отличие от некоторых неофитов и сумасшедших «правозащитников» она не хочет и не может победить, ибо она - система паразит. Она неспособна к самостоятельному существованию. Например, как я уже писал выше, у нее нет армии. Но государство не может без армии, и эта система использует социальный институт нашей системы, нашу армию. Так она использует и другие наши социальные институты. Получается, что эта вторая институциональная система с одной стороны питается соками нашей, истощает и разлагает ее (как минимум просто тем, что ролевые модели наших социальных институтов не являются реальными путями к настоящей власти, влиянию и богатству), а с другой стороны заинтересована в ее сохранении, и в лице наиболее разумных своих представителей даже пытается поддержать. В результате мы наблюдаем медленное разложение институциональной системы общества с редкими попытками отдельных властных лиц это разложение как то притормозить - что охранители часто воспринимают и демонстрируют как «вставание с колен».
Как паразит, она скрывает себя и для того, что бы наша система институтов не включила естественные защитные механизмы, а именно ксенофобию с одновременным укреплением солидарности среди «своих». Ведь как я писал в начале, ксенофобия по отношению к другим это обратная сторона солидарности со своими.
Эта чуждая система, как паразит атакует попытки укрепления солидарности в противостоящей ей группе, разделяя ее, например, на меньшие группы, противостоящие друг другу, например на охранителей и белоленточных, профессиональных русских и профессиональных… тут можно долго перечислять.
Здесь вообще есть весьма сложная для меня, как марксиста, проблема. Она заключается в том, что ситуацию нельзя описывать в классической парадигме классовой борьбы, ибо в настоящей ситуации есть на самом деле, условно говоря «наша» буржуазия и «не наша», против чего яростно спорят марксистские ортодоксы. Такая буржуазия есть и по доходам (наиболее богатая часть нашего, первого горбика и соответственно второго), а главное, по способам деятельности, по тем социальным институтам, в рамках которых эти буржуазии получают свое богатство. И общеизвестен способ статусного роста именно условно «нашей» буржуазии. Что-то вроде гонял подержанные иномарки - открыл салон - автомастерскую - 10 салонов и автомастерских в разных городах и т.д. В общем, таких историй развития бизнеса каждый знает множество. Они рекламируются как достижение рыночной экономики, как образец и т.д.
Но вот в чем дело - таким способом в принципе невозможно причаститься тех капиталов, какими обладают представители «другого народа». Да и потребление совсем другое. Т.е. на самом деле нет пути в рамках все тех же социальных институтов богатеть, богатеть, открыть автозавод и стать олигархом. Капиталы «другого народа» имеют другую институциональную основу, идущую от приватизации 90-х и основанную на грабеже. Не капиталистическом грабеже в привычном, переносном смысле слова, когда речь идет о присвоении прибавочной стоимости, а о грабеже прямом, о воровстве, распилах и т.п. деяниях. Т.е. тут очевидно отличие в базовой, экономической составляющей институциональных систем. Тут мы наблюдаем, что две различные институциональные системы имеют различную экономическую основу.
Беда в том, что и состояние «нашей» буржуазии двойственно. С одной стороны у нее есть и причины для недовольства господством «другого народа», социальные институты которого как паразитируют, в том числе и на бизнесе этой буржуазии, так и накладывают предел, ограничивают возможности ее капиталистического роста. Но с другой стороны, «нашу» буржуазию всегда манит возможность перехода туда, в «другой народ», в коридоры другой институциональной системы.
Что с этим делать? А тут, казалось бы, все просто. Активировать солидарные механизмы народа так же через ксенофобию по отношению к тем - отколовшимся, к другому народу. Не искать с ними общий язык - это уже невозможно, они чужие, а наращивать враждебность, включить по отношению к ним механизмы уже межгрупповой конкуренции, что одновременно спровоцирует активизацию механизмов внутригрупповой солидарности. Так мы одним выстрелом убьем двух зайцев.
Однако проблема состоит в том, что врага нужно сначала описать. Просто для того, что бы показать - вон он враг! А вот с этим проблема. Как я и говорил, социальные институты институциональной системы - паразита остаются тайною за семью замками. Конечно, шила в мешке не утаишь, однако те элементы, обрывки, которые становятся нам известными, далеко не достаточны для описания врага.
В свое время антисоветская генерация очень неплохо изучила своего врага - советского человека. Конечно, свое знание она изложила «чернушно», но для хорошего «чернушного» изложения необходимо знание. А у нас сегодня, по отношению к нашему противнику, такого знания недостаточно. И как его получить, не представляю.
Еще в эпоху становления разумных гоминид складыванию человеческого общества послужили две тенденции. С одной стороны ослабление, или скорее изменение форм внутригрупповой конкуренции. В результате возросший уровень внутригрупповой взаимопомощи и солидарности стал серьезным эволюционным приобретением. Обратной стороной стало то, что мы называем ксенофобией, враждебностью к представителям других групп. С другой стороны, получившая новые формы внутригрупповая конкуренция сделалась важнейшим фактором развития разума (теория макиавеллевского разума).
Суть в том, что общество нельзя представить (оно немыслимо) вне институциональной структуры, т.е. системы социальных институтов. Социальные институты, в том числе, состоят из системы статусов и из способов эти статусы достигать - т.е. из ролей. Люди, стремясь к достижению статусов, усваивают социальные роли и конкурируют в этом друг с другом. Таким образом, конкуренция имманентна социальной жизни человека. Однако существование тех же социальных институтов возможно благодаря тому, что роли и статусы легитимизированы общими ценностями, нормами. Эти ценности и нормы складываются и поддерживаются обществом и являются проявлением солидарности. Не говоря уж о том, что солидарность и взаимопомощь, как и в древние времена, необходима с точки зрения конкуренции с другими группами. Таким образом, солидарность так же имманентна социальной жизни человека. Выдумывать крестьянскую общину, где есть одна солидарность без конкуренции - нелепо. Мужики еще как конкурировали за влияние на принятие общинных решений, за свой статус в делах общины.
Тут нужно понимать, что социальная конкуренция вовсе не описывается моделью хищники / овцы. Наоборот, именно от такой конкуренции ушли наши предки в пользу институциональных, разрешенных моралью (всеобщим, солидарным согласием с определенными поведенческими моделями) форм конкуренции. Социальная конкуренция - это вообще весьма сложное понятие и с помощью этого понятия могут описываться факты социальной жизни, которые на первый взгляд очень далеки от всякой конкуренции. Например, никто не станет сомневаться в высоком статусе матери Терезы (кто не знает, в википедию) в рамках определенных социальных институтов. Так же нет сомнений, что этот статус заманчив для большинства неофитов, вступающих на тот же путь. Однако добилась его именно мать Тереза, а значит, она победила в социальной конкуренции. Беда в том, что понятие конкуренции у нас зачастую осознается исключительно как рыночная или видовая (эволюционная) конкуренция, где ради выживания и успеха все средства хороши. Но есть и реципрокная конкуренция, то есть конкуренция в социальных институтах, основанных на реципрокных отношениях (у матери Терезы именно такая), которая заключается в том, что статус растут у того, кто сделает больший дар.
Впрочем, я как обычно, отвлекся и хочу вернуться к тому, что модель отношений хищника и овец - это вообще не социальная, внутригрупповая конкуренция. Все эти дельфины и анчоусы, человечишки и постчеловеки - все это из другой оперы. Из какой же?
Полагаю, что из области межгрупповых отношений, той самой ксенофобии, которая развивалась как обратная сторона внутригрупповой солидарности.
По моему мнению, проблема в том, что часть наших элит (и не только элит) самоидентифицировала себя как часть другой общности (глобальной - что стало возможным в процессе глобализации). Таким образом, у этой части вообще не включаются механизмы какой-либо солидарности по отношению к основной массе населения, а конкурентность проявляется не в легитимизированых общей моралью институциональных рамках, а в виде той самой межгрупповой ксенофобии.
Но понятное дело, просто назвать их другим народом, - получить титул «капитан очевидность». Это дело еще нужно доказать, и продемонстрировать механизмы генерации этого «другого народа». Как вы могли заметить из рассуждения, солидарность прямо связана с системой социальных институтов. Общественная мораль, разделяемая всем обществом, которая является функцией солидарности (или наоборот, солидарность есть функция морали) есть одновременно и продукт и необходимое средство для существования единой институциональной системы. Она определяет, какие методы и формы конкуренции за статус позволительны, а какие нет, какие позиции являются высокостатусными, а какие нет. В то же время деятельность людей в рамках социальных институтов постоянно воспроизводит мораль, и изменения в деятельности, вызываемые в первую очередь развитием производительных сил (вспоминаем Маркса), как, впрочем, и многими другими факторами, постепенно изменяют мораль в контексте диалектики устойчивости и изменчивости.
Но если мы предполагаем, что существует некая группа, не имеющая солидарных отношений с основной частью населения страны, а это значит, не разделяющая единых моральных норм населения страны, то мы должны предположить, что существует некая отдельная система социальных институтов, слабо пересекающаяся с системой социальных институтов, в рамках которых живет и взаимодействует основное население. Так ли это?
Прежде чем продолжить, хочу объяснить, зачем я столь скрупулезно разжевываю эти моменты. Дело в том, что часто проводят неправомерные аналогии с ситуацией в России накануне 1917г., или пытаются выразить современную ситуацию исключительно через классическую модель классовой борьбы (этим, обычно, грешат коммунисты). Но дело в том, что и в России накануне 1917г., и в рамках классовой модели обстоятельства совсем другие. Там, несмотря на все проблемы, речь идет о единых системах социальных институтов. В Российской империи институциональная система была одна, только что лифты вертикальной миграции были для низших классов сравнительно затруднены. Затруднены, но не недоступны. Русские кадетские корпуса и юнкерские училища готовили русских офицеров (тогда это была весомая часть элиты), а русская школа и русские университеты - русских специалистов. В общем единые, понятные и легитимные до поры до времени для всего общества социальные институты воспроизводили национальную элиту (катастрофических проблем того общества я не отрицаю, но они другие). Классовая модель тоже говорит о единой институциональной системе, где буржуа и пролетарий находятся на разных статусных уровнях одних и тех же институтов в основном, только что вертикальное движение опять же серьезнейшим образом затруднено (это, конечно, я очень упрощенно демонстрирую).
Так вот, сегодня вопрос состоит в наличии и одновременном существовании на одном и том же социальном ландшафте двух, альтернативных друг другу институциональных систем. При том, что одна из них явно доминирует. В такой ситуации институциональные системы априори враждебны друг другу - это две разные солидарные группы, две разные морали, два разных набора ценностей. Беда в том, та институциональная система, в рамках которой живет большая часть населения страны, достаточно изучена, более-менее понятна, описана, и с научной, и с художественной точки зрения, то вторая, та, в рамках которой социализируются и организуются наши «элиты» - тайна за семью замками.
Нет, нет! Мы, конечно, знаем, что они не учатся в нашей школе, не служат в нашей армии, не лечатся у нашей медицины, не проводят досуг там, где проводим досуг мы. Даже по отношению к нашей правоохранительной системе они уже во многом вне юрисдикции - у них есть какая-то своя. Но все это негативные определения, тем более что такие вещи как досуг или школы далеко не всегда, хотя и как правило, являются достоверным показателем. Важнее армия! Если говорить просто, то в сколь угодно классовом или сословном обществе низшие классы служат в армии в качестве солдат, а высшие, в качестве офицеров и генералов. Офицерский корпус является более или менее существенной частью элиты, но это когда в обществе существует единая институциональная структура, а у нас сегодня не так! Институт армии включен в одну, нашу институциональную систему, но она не является доминирующей. Поэтому офицерский корпус не является частью элиты - что удивительно для любого сильно стратифицированного общества. Другая же, параллельная институциональная система поставляет только высшее руководство.
Поскольку их социальные институты, в рамках которых происходит выдвижение и рост кадров остаются для нас тайной, появление высших руководителей на наиболее высокопоставленных должностях (вроде министра обороны) выглядит для нас как появление кролика из шляпы. Такие люди не прошли процесса социализации, усвоения ролей, норм и ценностей в рамках известных нам социальных институтов, например в армии. Они усваивали неизвестно где, неизвестно какие роли, нормы, ценности, т.е. неизвестно какую мораль и вдруг бац! - они уже на самой вершине именно нашей институциональной системы.
Оттуда идут всякие спекуляции насчет «питерских», кооператива «Озеро» и т.д. Но уверяю вас, это именно спекуляции, это мифы, демонстрирующие тот факт, что мы просто почти ничего не знаем о той институциональной системе, в рамках которой генерируются наши элиты. Но может быть я неправ? Может быть, другую институциональную систему я попросту выдумал? А тот же Путин и в самом деле подбирает «соратников» из личных знакомцев, (на удивление как один разделяющих те же ценности и принципы)?
К счастью (или, точнее сказать, к сожалению) у нас есть эмпирической доказательство существования двух институциональных систем в России. Это распределение доходов в стране. Дело в том, что доходы связаны с системой статусных позиций, которые в свою очередь и составляют социальные институты. Чем выше статусная позиция, тем выше вознаграждение. Конечно, и тут не нужно упрощать - есть и статусы, которые материально не вознаграждаются, или вознаграждаются так себе, или вознаграждаются нематериально, но, в общем, связь есть. И в обществе с единой институциональной системой график распределения доходов в принципе соответствует т.н. «нормальному распределению». Конечно, в мире до середины XX века высшая точка сильно откланялась влево, а в идеализированном обществе среднего класса, будет почти на середине - истинное нормальное распределение (надеюсь, что большинство представляет себе, как графически выглядит «нормальное распределение», а кто не представляет, посмотрите, например, тут). А вот в современном российском обществе дело обстоит иначе - наш график имеет два горба. Это прямо говорит о том, что есть две институциональные системы, и в каждой из них есть некоторое, сравнительно небольшое количество аутсайдеров, достаточно много (верхушка горба) «середнячков» и опять сравнительно мало «чемпионов». Но поскольку та, другая система институтов доминирующая, получается, что «их» аутсайдеры получают доходы выше, чем «наши» чемпионы. Эти два «горба» прямо отражают наличие двух систем статусных позиций, а, следовательно, двух институциональных систем. Это достаточно строгое эмпирическое доказательство!
Возникает вопрос, а почему же «их» система институтов тщательно скрывается? Ведь если они хотят победить, то наоборот, им нужно декларировать свои институты, соблазнять доходами и, навязывая свою мораль, свои ценности и нормы, навязать свою систему всему обществу, уничтожив старую. Но прошло уже 20 лет - а победы все нет, большая часть населения страны живет в рамках другой системы социальных институтов.
По моему мнению, причина в том, что «их» система и не рассчитана на победу. В отличие от некоторых неофитов и сумасшедших «правозащитников» она не хочет и не может победить, ибо она - система паразит. Она неспособна к самостоятельному существованию. Например, как я уже писал выше, у нее нет армии. Но государство не может без армии, и эта система использует социальный институт нашей системы, нашу армию. Так она использует и другие наши социальные институты. Получается, что эта вторая институциональная система с одной стороны питается соками нашей, истощает и разлагает ее (как минимум просто тем, что ролевые модели наших социальных институтов не являются реальными путями к настоящей власти, влиянию и богатству), а с другой стороны заинтересована в ее сохранении, и в лице наиболее разумных своих представителей даже пытается поддержать. В результате мы наблюдаем медленное разложение институциональной системы общества с редкими попытками отдельных властных лиц это разложение как то притормозить - что охранители часто воспринимают и демонстрируют как «вставание с колен».
Как паразит, она скрывает себя и для того, что бы наша система институтов не включила естественные защитные механизмы, а именно ксенофобию с одновременным укреплением солидарности среди «своих». Ведь как я писал в начале, ксенофобия по отношению к другим это обратная сторона солидарности со своими.
Эта чуждая система, как паразит атакует попытки укрепления солидарности в противостоящей ей группе, разделяя ее, например, на меньшие группы, противостоящие друг другу, например на охранителей и белоленточных, профессиональных русских и профессиональных… тут можно долго перечислять.
Здесь вообще есть весьма сложная для меня, как марксиста, проблема. Она заключается в том, что ситуацию нельзя описывать в классической парадигме классовой борьбы, ибо в настоящей ситуации есть на самом деле, условно говоря «наша» буржуазия и «не наша», против чего яростно спорят марксистские ортодоксы. Такая буржуазия есть и по доходам (наиболее богатая часть нашего, первого горбика и соответственно второго), а главное, по способам деятельности, по тем социальным институтам, в рамках которых эти буржуазии получают свое богатство. И общеизвестен способ статусного роста именно условно «нашей» буржуазии. Что-то вроде гонял подержанные иномарки - открыл салон - автомастерскую - 10 салонов и автомастерских в разных городах и т.д. В общем, таких историй развития бизнеса каждый знает множество. Они рекламируются как достижение рыночной экономики, как образец и т.д.
Но вот в чем дело - таким способом в принципе невозможно причаститься тех капиталов, какими обладают представители «другого народа». Да и потребление совсем другое. Т.е. на самом деле нет пути в рамках все тех же социальных институтов богатеть, богатеть, открыть автозавод и стать олигархом. Капиталы «другого народа» имеют другую институциональную основу, идущую от приватизации 90-х и основанную на грабеже. Не капиталистическом грабеже в привычном, переносном смысле слова, когда речь идет о присвоении прибавочной стоимости, а о грабеже прямом, о воровстве, распилах и т.п. деяниях. Т.е. тут очевидно отличие в базовой, экономической составляющей институциональных систем. Тут мы наблюдаем, что две различные институциональные системы имеют различную экономическую основу.
Беда в том, что и состояние «нашей» буржуазии двойственно. С одной стороны у нее есть и причины для недовольства господством «другого народа», социальные институты которого как паразитируют, в том числе и на бизнесе этой буржуазии, так и накладывают предел, ограничивают возможности ее капиталистического роста. Но с другой стороны, «нашу» буржуазию всегда манит возможность перехода туда, в «другой народ», в коридоры другой институциональной системы.
Что с этим делать? А тут, казалось бы, все просто. Активировать солидарные механизмы народа так же через ксенофобию по отношению к тем - отколовшимся, к другому народу. Не искать с ними общий язык - это уже невозможно, они чужие, а наращивать враждебность, включить по отношению к ним механизмы уже межгрупповой конкуренции, что одновременно спровоцирует активизацию механизмов внутригрупповой солидарности. Так мы одним выстрелом убьем двух зайцев.
Однако проблема состоит в том, что врага нужно сначала описать. Просто для того, что бы показать - вон он враг! А вот с этим проблема. Как я и говорил, социальные институты институциональной системы - паразита остаются тайною за семью замками. Конечно, шила в мешке не утаишь, однако те элементы, обрывки, которые становятся нам известными, далеко не достаточны для описания врага.
В свое время антисоветская генерация очень неплохо изучила своего врага - советского человека. Конечно, свое знание она изложила «чернушно», но для хорошего «чернушного» изложения необходимо знание. А у нас сегодня, по отношению к нашему противнику, такого знания недостаточно. И как его получить, не представляю.