О модерне
Сегодня мы поговорим о модерне, постмодерне, неомодерне и премодерне, в общем, обо всем, что связано с понятием модерн или точнее модернити. Это понятие многозначно, например модерном называют определенный стиль в искусстве, но мы будем говорить об эпохе модерна. Попытаемся понять, что она такое, откуда взялась и к чему пришла.
Итак, модерном в интересующем нас контексте называют определенный тип общества, который постепенно сложился после столь же постепенного заката традиционного, средневекового общества. В чем же его суть?
Модерн рождается вместе с капиталистической эпохой и базируется на индустриальном производстве, поэтому можно поставить знак равенства между понятиями «эпоха индустриализма» и «эпоха модерна». Другое дело, что в первом случае акцент ставится, так сказать, на материальный базис, а во втором на общественную надстройку. Чем же отличалась эпоха индустриализма от предыдущей эпохи? В контексте нашего разговора основное различие заключалось в том, что определяющее значение в общественном производстве приобрел определенный тип труда, а именно фактически абстрактный труд. Если коротко, это труд рабочих, отчужденных и от продуктов труда, и главное от смысла труда. Для ранних эпох абстрактный труд был всего лишь абстракцией, неким свойством труда, благодаря которому можно обменивать товары, поскольку эта абстракция отражала лишь тот факт, что на производство определенного товара необходимо затратить определенное, общественно необходимое время. Однако в эпоху индустриального производства, организованного в рамках капиталистических отношений, рабочий стал продавать свою способность к труду, сам не будучи никак не связан ни со смыслом, ни с продуктами труда. Если на примере, то рабочий на конвейере делает монотонную, одинаковую операцию. Как правило, рабочие конечно знают, что выпускает их завод, но это «излишнее» знание. Если рабочий вовсе не представляет, что там получится на выходе, это никак не помешает ему повторять монотонные действия.
Меня будут ругать мои читатели за то, что я раз за разом повторяюсь об фактически абстрактном труде, но в нашем рассуждении это важно. Я повторил это для того, что бы читатели поняли мою мысль - фактически абстрактный труд абсолютно античеловечен, он ужасен, он на самом деле хуже рабского труда. Ни один человек в здравом рассудке не станет заниматься таким трудом, если не принудить его угрозой голодной смерти, перманентным насилием или… Вот об этом «или» мы и будем говорить дальше, ибо это «или» как раз и называется модерном.
Для того, что бы громадные массы людей были готовы добровольно шагать ни свет, ни заря на заводскую смену и совершать там зачастую бессмысленные (1) для них самих, но сложные телодвижения; для того, что бы, опять же в интересах индустриального производства, они согласились на скученную, нездоровую жизнь в задымленных городах; для того, что бы в этих городах и в этих громадных цехах люди согласились бы соседствовать с другими людьми совершенно других убеждений, верований, идеалов, и т.д., пришлось придумать различные оправдания такой жизни и социальные институты, поддерживающие и закрепляющие такой тип человеческого существования. Пришлось придумать определенную организацию общества, позже названную модерном.
Во-первых, появились так называемые «великие повествования» (словцо Лиотара) нового типа, т.е. новые мощные идеологические системы, существенно отличные от прежних, религиозных. Они получали свою легитимность не от веры, как ранее, а от рационального рассуждения и от науки (хотя Бердяев не зря назвал это дело «научностью» в противовес настоящей науке). Эти «великие повествования» объясняли, почему и ради чего человек живет так, а не иначе, трудится так, а не иначе, и даже, с помощью идеи прогресса, смогли убедить людей, что это хорошо. Рационализм тут послужил неплохим подспорьем, ибо рационально можно много чего обосновать, в том числе и очень странные с точки здравого смысла вещи. Секуляризация, а это имманентная составляющая модерна, послужила тому, что люди совершенно различных убеждений смогли жить и работать рядом друг с другом, сначала за счет разгрома этих убеждений, а затем конструирования новых по одному шаблону, на основе тех самых «великих повествований». Впрочем, надо заметить, что я описываю самый жесткий вариант. Была и более мягкая, либеральная форма. Человеческое сознание в результате весьма необычной и ранее невиданной операции разделили на «частный» и «общественный», если позволите так выразиться, сектора. Человек в его частной ипостаси мог оставаться католиком, индуистом, да хоть сатанистом, но в своей общественной ипостаси он существовал строго в рамках господствующего «великого повествования» и что нужно заметить особо, в эпоху модерна общественная ипостась безусловно доминировала над частной (2).
Во-вторых, сами по себе «великие повествования» были бы бессильны, если бы не существовало определенных социальных институтов, которые занимались бы штамповкой граждан по определенному «повествованием» образу. В свое время эти институты были достаточно талантливо, хотя и резко критически проанализированы Мишелем Фуко. Это школа, казарма, мануфактура, тюрьма и больница. Сейчас я не стану глубоко вдаваться в описание этих институтов, и убедительно попрошу любителей истории, которые возьмутся доказывать мне, что и тюрьма и «схоле» существовали задолго, предварительно прочитать о теориях Фуко хотя бы в Википедии. Замечу только, что, например, известный нам тип школы с едиными программами, с единой, специально написанной «историей родной страны», организацией учебного процесса и т.д. и т.п., появляется только в эпоху модерна. Названные институты формировали, штамповали людей по определенной матрице, карали или «лечили» девиантов. Так, ровно по К.Марксу, человек в процессе общественного производства занимался производством самого себя.
Моему читателю может показаться, что я отношусь к обществу модерна крайне негативно. Ведь таки режим перманентного социального принуждения. Несчастного человека общество лепит как глиняную заготовку, обжигает, и вставляет в унифицированные пазы, высасывая из него его человеческую энергию, а затем отправляя в индустриализированный крематорий. Но это не так. Модерн ни хорош, ни плох - он таков, каким должен был быть. Не нравится - оставайтесь в средних веках, забудьте об индустрии, о поездах и самолетах, о космосе, в конце концов. Нельзя забывать, что любое общество экономической формации было обществом социального насилия. Другое дело, что в эпоху индустриализма отчуждение человека проявилось в максимальной степени, соответственно и принуждение к бытию в социуме стало тотальным. И все же в рамках индустриализма-модерна были созданы великолепные памятники культуры и ага, цивилизации. И что наиболее важно, созданы производительные силы, благодаря которым человек имеет шанс освободиться.
Кстати, на секунду отвлекусь. Тут намедни слушал любопытное интервью Андрея Фурсова. Я вообще всегда с большим скепсисом относился к построениям этого мыслителя, чересчур попахивающим конспирологией. В рассуждениях Фурсова был интересный момент. Он говорит о том, что де, во временах средневековых, в традиционном обществе было сложно манипулировать людьми. Попробуй, вот, поманипулируй в политических целях человеком, который живет в деревне, всех знает и его все знают, а все его убеждения определены традицией. То ли дело в урбанистическом, массовом обществе индустриальной эпохи?
Но Фурсов заблуждается. Он не видит, насколько в обществе господствовали описанные «великие повествования». Во-первых, манипулировать мог бы тот, кто сам находится вне мировоззренческих, когнитивных рамок, выставленных глобальными парадигмами эпохи. Но где такого взять? Любой лидер, Сталин ли, Черчилль, безвестные финансовые воротилы - все они дети своей эпохи, дети того или иного из великих проектов модерна, и любые манипуляции в состоянии задумывать только в рамках этих проектов. Кроме того, эти глобальные парадигмы обладали мощнейшей инерцией, и существенно изменить траекторию этих паровозов модерна было почти невозможно. Ситуация, вкупе с возможностями к манипуляции стала меняться только в эпоху кризиса общества модерна.
Итак, мы выяснили то, что модернити, это тип общества, неразрывно связанный с господством в общественном производстве фактического абстрактного труда. Институты общества модерна обеспечивают воспроизводство такого общества, гарантируют его связность и функциональную работоспособность. Отсюда мы можем понять, чем вызван кризис модернити и в чем он заключается.
Очевидно, кризис общества модерна вызван тем, что фактический абстрактный труд перестает быть господствующим фактором общественного производства. В тех обществах, в которых это по тем или иным причинам произошло, институты модерна начинают восприниматься не как естественные и необходимые, а как тоталитарные системы насилия и угнетения, а великие повествования эпохи модерна теряют свой легитимизирующий авторитет. Основным критиком модерна, социальной базой его «свержения» становится люди, занятые другими формами труда, в основном фактически всеобщим трудом. Институты модерна уже не обеспечивают им возможности к труду, и в лучшем случае являются системами бессмысленного принуждения, а в худшем - являются помехой в их деятельности. И модерн рассыпается!
Вот тут мы и оказываемся лицом к лицу с рядом проблем, которые сегодня не решены. Попробуем их обозначить:
1. Для начала неплохо было бы ответить на вопрос, является ли смена базы общественного производства (уход с господствующей позиции фактически абстрактного труда) реальным мировым трендом, или же это фикция, обусловленная тем, что ряд стран попросту вывезли свою индустрию в страны с дешевой рабочей силой? Это на самом деле очень важный вопрос, ибо без его адекватного разрешения сложно обозначить стратегию будущего развития России.
Ведь необходимо понимать, что если в мире еще господствует индустриализм, если очаги постиндустриализма есть не более чем следствия географического перераспределения промышленных зон и в общем, говорить о господстве в общественном производстве труда в его всеобщей форме еще рано даже в перспективе, значит, нам необходимо восстанавливать индустриальную экономику. Но ведь настроить заводов недостаточно - необходимо еще, что бы массы людей были готовы шагать на рабочую смену и вставать за конвейер (а сегодня они этого явно не желают, и такое поведение естественно - я уже упоминал об абсолютной бесчеловечности фактически абстрактного труда). А для этого нужно восстановить общество модерна со всеми его институтами и функциями. Теперешним языком - необходимо восстановить тоталитарное общество. Возможно ли это хотя бы теоретически?
Я все же полагаю, что дело обстоит иначе. Я думаю, что не только локально, но и глобально абстрактный труд уступил свое первенство в общественном производстве и более того, капитализм, как система, выросшая в рамках модерна (если бы не относительно краткий период СССР, вообще можно было бы говорить о полной конгруэнтности модерна и капитализма) сегодня сдерживает развитие новых производительных сил, в том числе и с помощью географического перераспределения промышленности.
2. Но если дело обстоит таким образом, то перед нами встает ряд принципиальных, философских проблем. Лиотар назвал эпоху кризиса модерна «концом эпохи Великих повествований». Однако, ним трудно согласиться. Дело в том, что «Великие повествования» появились вовсе не с модерном, а куда раньше и нет оснований полагать, что с концом модерна они исчезнут. Другое дело, что эпоха модерна обозначилась появлением Великих повествований, мощных идеологических, мировоззренческих систем нового, особого типа. Как я уже писал, они получали свою легитимность не от веры, как ранее, а от рационального рассуждения и от науки. И именно такой тип Великих повествований находится в кризисе. Но вообще без них общество существовать не может. Общество есть система связей между людьми, и эти связи должны осуществляться определенным образом. Люди должны оправдывать взаимные ожидания, иметь перед глазами социальные роли, общие для всех, и т.д., иначе невозможна социализация человеческих существ и вообще их социальные взаимодействия. Для этого нужна и единая институциональная система и, хотя бы относительно единая система ценностей и идеалов. Что в свою очередь невозможно без наличия глобальной мировоззренческой системы, без «Великого повествования».
Но каким же оно будет? Очевидно, весьма непохожим на идеологические системы модерна. Отличия будут не меньшими, чем отличия повествований модерна от предыдущих, Великих Религиозных систем. Вот тут и лежит ключ к будущему.
3. Не стоит пугаться понятия «постмодерн». Конечно, его сильно загадили штукари из Сорбонны и Йелля, однако хотим мы, или не хотим, модерн есть исторически преходящее явление. Можно спорить, уходит ли он сейчас или это произойдет позже, однако, если человечество продолжит развиваться, что то будет и после модерна. Вопрос состоит не в том, хорош постмодерн или плох, а в том, каков он будет. Современный же западный постмодерн есть не более чем жалкая попытка зависнуть на определенной стадии распада модерна и никуда более не двигаться, не сочиняя никакого нового Великого повествования, ибо капитализм и модерн настолько имманентно связаны, что первое умрет вместе со вторым, а умирать оно не хочет. Ныне с западным постмодерном ситуация состоит в том, что никакого дискурса, кроме дискурса отсутствия дискурсов не существует.
В то же время мне совершенно непонятно кургиняновское понятие «неомодерна». Непонятно, чего же он хочет? Если полагать, что, как я писал выше, фактически абстрактный труд еще господствует, и долго будет господствовать в общественном производстве, то нужно просто восстанавливать индустриальное общество и модерн со всем его составляющими. Правда, уже СССР распался в процессе кризиса модерна, вызванного возрастанием роли всеобщего труда. Тем более трудно подозревать за Кургиняном такую позицию, поскольку на свое знамя он поместил когнитариат, т.е. людей, занимающихся трудом в его всеобщей форме. Что такое неомодерн в этом смысле - вообще не понятно.
4. Любопытна в описанном контексте проблема идеологического столкновения современных «постиндустриальных» и индустриальных обществ. Не столько любопытна, сколько забавна. Постиндустриальные общества ругают своих оппонентов за тоталитарность, несвободы и т.д. Но проблема в том, что индустриальные общества иначе существовать просто не могут. Если разрушить структуры модерна (тоталитарные институты) в этих обществах, то ничего производить они попросту не смогут. И хуже всего то, что т.н. «постиндустриальные» общества занимаются критикой, не имя за спиной своего собственного, альтернативного «Великого повествования», который мог организовать новый способ производства. Т.е. если их борьба приведет к победе, они попросту перемрут с голоду вместе с разгромленными ими индустриальными обществами.
5. И вот еще, мелочь, но показательная. Нации в том смысле, в котором это понятие использует национализм, есть институт модерна. С кризисом модерна они исчезают, как и многие иные социальные институты. Я вовсе не утверждаю, что «не будет ни белых, ни черных, а будут все приятно- смуглявенькие». Однако в следующую эпоху этническое, культурное и т.д. своеобразие человеческих сообществ будет выражено иначе, не в форме наций.
Таким образом, националисты, поставившие в основание своей мысли идею нации находятся в когнитивном тупике, и не удивительно, как они плавно съезжают в либертианском направлении, где от возлюбленной нации остается лишь этнография при полном приятии глобальных правил игры.
В общем, уверен, что мои читатели смогут подметить еще не мало проблем общества, стоящего в ситуации пост модерна. Я лишь попытался обрисовать принципиальный контекст.
______________________________________________________________
(1) Конечно не всегда бессмысленные. Более того, когда с помощью идеологии и/или определенных социальных технологий удавалось осмыслить труд рабочих, вывести за пределы чисто абстрактного труда, как это было сделано в СССР сталинской эпохи или в Японии эпохи промышленного чуда - достигаются феноменальные результаты. Они демонстрируют нам, насколько чисто фактический абстрактный труд низкопроизводителен и насколько он использует лишь часть человеческих возможностей, в то же время выжимая человека как тряпку.
Другое дело, что сама природа фактически абстрактного труда делает рывки, подобные описанным временными исключениями.
(2) Тут лежит различие между принципами либерализма и тоталитаризма эпохи модерна. Либерализм казалось бы мягче, ибо в частной сфере допускал разномыслие. Однако он же провоцировал унизительный конформизм, ибо все равно признавал приоритет за общественной сферой, только что, защищая неприкосновенность частной, а вот тоталитаризм требовал искренности, и отказывался от губительной для человеческого сознания раздвоенности.
Если позволите такой пример, то в либеральном обществе человек дома мог качаться голым на люстре, зато выходя на улицу, тут же затягивался в мундир и шел строем. В тоталитарном обществе требовалось, то бы в мундире он был всегда, но само нахождение дома в мундире сильно расслабляло воротничок. Таким образом, на улице у граждан либерального общества мундир был куда туже затянут (а мы восхищались их ордунгом).
Впрочем, с современной либеральной точки зрения тоталитаризмом называется и то и другое, ибо современный либерализм, или скорее либертианство постулирует примат частной сферы над общественной. В основном по причине отсутствия адекватного эпохе Великого повествования.
Итак, модерном в интересующем нас контексте называют определенный тип общества, который постепенно сложился после столь же постепенного заката традиционного, средневекового общества. В чем же его суть?
Модерн рождается вместе с капиталистической эпохой и базируется на индустриальном производстве, поэтому можно поставить знак равенства между понятиями «эпоха индустриализма» и «эпоха модерна». Другое дело, что в первом случае акцент ставится, так сказать, на материальный базис, а во втором на общественную надстройку. Чем же отличалась эпоха индустриализма от предыдущей эпохи? В контексте нашего разговора основное различие заключалось в том, что определяющее значение в общественном производстве приобрел определенный тип труда, а именно фактически абстрактный труд. Если коротко, это труд рабочих, отчужденных и от продуктов труда, и главное от смысла труда. Для ранних эпох абстрактный труд был всего лишь абстракцией, неким свойством труда, благодаря которому можно обменивать товары, поскольку эта абстракция отражала лишь тот факт, что на производство определенного товара необходимо затратить определенное, общественно необходимое время. Однако в эпоху индустриального производства, организованного в рамках капиталистических отношений, рабочий стал продавать свою способность к труду, сам не будучи никак не связан ни со смыслом, ни с продуктами труда. Если на примере, то рабочий на конвейере делает монотонную, одинаковую операцию. Как правило, рабочие конечно знают, что выпускает их завод, но это «излишнее» знание. Если рабочий вовсе не представляет, что там получится на выходе, это никак не помешает ему повторять монотонные действия.
Меня будут ругать мои читатели за то, что я раз за разом повторяюсь об фактически абстрактном труде, но в нашем рассуждении это важно. Я повторил это для того, что бы читатели поняли мою мысль - фактически абстрактный труд абсолютно античеловечен, он ужасен, он на самом деле хуже рабского труда. Ни один человек в здравом рассудке не станет заниматься таким трудом, если не принудить его угрозой голодной смерти, перманентным насилием или… Вот об этом «или» мы и будем говорить дальше, ибо это «или» как раз и называется модерном.
Для того, что бы громадные массы людей были готовы добровольно шагать ни свет, ни заря на заводскую смену и совершать там зачастую бессмысленные (1) для них самих, но сложные телодвижения; для того, что бы, опять же в интересах индустриального производства, они согласились на скученную, нездоровую жизнь в задымленных городах; для того, что бы в этих городах и в этих громадных цехах люди согласились бы соседствовать с другими людьми совершенно других убеждений, верований, идеалов, и т.д., пришлось придумать различные оправдания такой жизни и социальные институты, поддерживающие и закрепляющие такой тип человеческого существования. Пришлось придумать определенную организацию общества, позже названную модерном.
Во-первых, появились так называемые «великие повествования» (словцо Лиотара) нового типа, т.е. новые мощные идеологические системы, существенно отличные от прежних, религиозных. Они получали свою легитимность не от веры, как ранее, а от рационального рассуждения и от науки (хотя Бердяев не зря назвал это дело «научностью» в противовес настоящей науке). Эти «великие повествования» объясняли, почему и ради чего человек живет так, а не иначе, трудится так, а не иначе, и даже, с помощью идеи прогресса, смогли убедить людей, что это хорошо. Рационализм тут послужил неплохим подспорьем, ибо рационально можно много чего обосновать, в том числе и очень странные с точки здравого смысла вещи. Секуляризация, а это имманентная составляющая модерна, послужила тому, что люди совершенно различных убеждений смогли жить и работать рядом друг с другом, сначала за счет разгрома этих убеждений, а затем конструирования новых по одному шаблону, на основе тех самых «великих повествований». Впрочем, надо заметить, что я описываю самый жесткий вариант. Была и более мягкая, либеральная форма. Человеческое сознание в результате весьма необычной и ранее невиданной операции разделили на «частный» и «общественный», если позволите так выразиться, сектора. Человек в его частной ипостаси мог оставаться католиком, индуистом, да хоть сатанистом, но в своей общественной ипостаси он существовал строго в рамках господствующего «великого повествования» и что нужно заметить особо, в эпоху модерна общественная ипостась безусловно доминировала над частной (2).
Во-вторых, сами по себе «великие повествования» были бы бессильны, если бы не существовало определенных социальных институтов, которые занимались бы штамповкой граждан по определенному «повествованием» образу. В свое время эти институты были достаточно талантливо, хотя и резко критически проанализированы Мишелем Фуко. Это школа, казарма, мануфактура, тюрьма и больница. Сейчас я не стану глубоко вдаваться в описание этих институтов, и убедительно попрошу любителей истории, которые возьмутся доказывать мне, что и тюрьма и «схоле» существовали задолго, предварительно прочитать о теориях Фуко хотя бы в Википедии. Замечу только, что, например, известный нам тип школы с едиными программами, с единой, специально написанной «историей родной страны», организацией учебного процесса и т.д. и т.п., появляется только в эпоху модерна. Названные институты формировали, штамповали людей по определенной матрице, карали или «лечили» девиантов. Так, ровно по К.Марксу, человек в процессе общественного производства занимался производством самого себя.
Моему читателю может показаться, что я отношусь к обществу модерна крайне негативно. Ведь таки режим перманентного социального принуждения. Несчастного человека общество лепит как глиняную заготовку, обжигает, и вставляет в унифицированные пазы, высасывая из него его человеческую энергию, а затем отправляя в индустриализированный крематорий. Но это не так. Модерн ни хорош, ни плох - он таков, каким должен был быть. Не нравится - оставайтесь в средних веках, забудьте об индустрии, о поездах и самолетах, о космосе, в конце концов. Нельзя забывать, что любое общество экономической формации было обществом социального насилия. Другое дело, что в эпоху индустриализма отчуждение человека проявилось в максимальной степени, соответственно и принуждение к бытию в социуме стало тотальным. И все же в рамках индустриализма-модерна были созданы великолепные памятники культуры и ага, цивилизации. И что наиболее важно, созданы производительные силы, благодаря которым человек имеет шанс освободиться.
Кстати, на секунду отвлекусь. Тут намедни слушал любопытное интервью Андрея Фурсова. Я вообще всегда с большим скепсисом относился к построениям этого мыслителя, чересчур попахивающим конспирологией. В рассуждениях Фурсова был интересный момент. Он говорит о том, что де, во временах средневековых, в традиционном обществе было сложно манипулировать людьми. Попробуй, вот, поманипулируй в политических целях человеком, который живет в деревне, всех знает и его все знают, а все его убеждения определены традицией. То ли дело в урбанистическом, массовом обществе индустриальной эпохи?
Но Фурсов заблуждается. Он не видит, насколько в обществе господствовали описанные «великие повествования». Во-первых, манипулировать мог бы тот, кто сам находится вне мировоззренческих, когнитивных рамок, выставленных глобальными парадигмами эпохи. Но где такого взять? Любой лидер, Сталин ли, Черчилль, безвестные финансовые воротилы - все они дети своей эпохи, дети того или иного из великих проектов модерна, и любые манипуляции в состоянии задумывать только в рамках этих проектов. Кроме того, эти глобальные парадигмы обладали мощнейшей инерцией, и существенно изменить траекторию этих паровозов модерна было почти невозможно. Ситуация, вкупе с возможностями к манипуляции стала меняться только в эпоху кризиса общества модерна.
Итак, мы выяснили то, что модернити, это тип общества, неразрывно связанный с господством в общественном производстве фактического абстрактного труда. Институты общества модерна обеспечивают воспроизводство такого общества, гарантируют его связность и функциональную работоспособность. Отсюда мы можем понять, чем вызван кризис модернити и в чем он заключается.
Очевидно, кризис общества модерна вызван тем, что фактический абстрактный труд перестает быть господствующим фактором общественного производства. В тех обществах, в которых это по тем или иным причинам произошло, институты модерна начинают восприниматься не как естественные и необходимые, а как тоталитарные системы насилия и угнетения, а великие повествования эпохи модерна теряют свой легитимизирующий авторитет. Основным критиком модерна, социальной базой его «свержения» становится люди, занятые другими формами труда, в основном фактически всеобщим трудом. Институты модерна уже не обеспечивают им возможности к труду, и в лучшем случае являются системами бессмысленного принуждения, а в худшем - являются помехой в их деятельности. И модерн рассыпается!
Вот тут мы и оказываемся лицом к лицу с рядом проблем, которые сегодня не решены. Попробуем их обозначить:
1. Для начала неплохо было бы ответить на вопрос, является ли смена базы общественного производства (уход с господствующей позиции фактически абстрактного труда) реальным мировым трендом, или же это фикция, обусловленная тем, что ряд стран попросту вывезли свою индустрию в страны с дешевой рабочей силой? Это на самом деле очень важный вопрос, ибо без его адекватного разрешения сложно обозначить стратегию будущего развития России.
Ведь необходимо понимать, что если в мире еще господствует индустриализм, если очаги постиндустриализма есть не более чем следствия географического перераспределения промышленных зон и в общем, говорить о господстве в общественном производстве труда в его всеобщей форме еще рано даже в перспективе, значит, нам необходимо восстанавливать индустриальную экономику. Но ведь настроить заводов недостаточно - необходимо еще, что бы массы людей были готовы шагать на рабочую смену и вставать за конвейер (а сегодня они этого явно не желают, и такое поведение естественно - я уже упоминал об абсолютной бесчеловечности фактически абстрактного труда). А для этого нужно восстановить общество модерна со всеми его институтами и функциями. Теперешним языком - необходимо восстановить тоталитарное общество. Возможно ли это хотя бы теоретически?
Я все же полагаю, что дело обстоит иначе. Я думаю, что не только локально, но и глобально абстрактный труд уступил свое первенство в общественном производстве и более того, капитализм, как система, выросшая в рамках модерна (если бы не относительно краткий период СССР, вообще можно было бы говорить о полной конгруэнтности модерна и капитализма) сегодня сдерживает развитие новых производительных сил, в том числе и с помощью географического перераспределения промышленности.
2. Но если дело обстоит таким образом, то перед нами встает ряд принципиальных, философских проблем. Лиотар назвал эпоху кризиса модерна «концом эпохи Великих повествований». Однако, ним трудно согласиться. Дело в том, что «Великие повествования» появились вовсе не с модерном, а куда раньше и нет оснований полагать, что с концом модерна они исчезнут. Другое дело, что эпоха модерна обозначилась появлением Великих повествований, мощных идеологических, мировоззренческих систем нового, особого типа. Как я уже писал, они получали свою легитимность не от веры, как ранее, а от рационального рассуждения и от науки. И именно такой тип Великих повествований находится в кризисе. Но вообще без них общество существовать не может. Общество есть система связей между людьми, и эти связи должны осуществляться определенным образом. Люди должны оправдывать взаимные ожидания, иметь перед глазами социальные роли, общие для всех, и т.д., иначе невозможна социализация человеческих существ и вообще их социальные взаимодействия. Для этого нужна и единая институциональная система и, хотя бы относительно единая система ценностей и идеалов. Что в свою очередь невозможно без наличия глобальной мировоззренческой системы, без «Великого повествования».
Но каким же оно будет? Очевидно, весьма непохожим на идеологические системы модерна. Отличия будут не меньшими, чем отличия повествований модерна от предыдущих, Великих Религиозных систем. Вот тут и лежит ключ к будущему.
3. Не стоит пугаться понятия «постмодерн». Конечно, его сильно загадили штукари из Сорбонны и Йелля, однако хотим мы, или не хотим, модерн есть исторически преходящее явление. Можно спорить, уходит ли он сейчас или это произойдет позже, однако, если человечество продолжит развиваться, что то будет и после модерна. Вопрос состоит не в том, хорош постмодерн или плох, а в том, каков он будет. Современный же западный постмодерн есть не более чем жалкая попытка зависнуть на определенной стадии распада модерна и никуда более не двигаться, не сочиняя никакого нового Великого повествования, ибо капитализм и модерн настолько имманентно связаны, что первое умрет вместе со вторым, а умирать оно не хочет. Ныне с западным постмодерном ситуация состоит в том, что никакого дискурса, кроме дискурса отсутствия дискурсов не существует.
В то же время мне совершенно непонятно кургиняновское понятие «неомодерна». Непонятно, чего же он хочет? Если полагать, что, как я писал выше, фактически абстрактный труд еще господствует, и долго будет господствовать в общественном производстве, то нужно просто восстанавливать индустриальное общество и модерн со всем его составляющими. Правда, уже СССР распался в процессе кризиса модерна, вызванного возрастанием роли всеобщего труда. Тем более трудно подозревать за Кургиняном такую позицию, поскольку на свое знамя он поместил когнитариат, т.е. людей, занимающихся трудом в его всеобщей форме. Что такое неомодерн в этом смысле - вообще не понятно.
4. Любопытна в описанном контексте проблема идеологического столкновения современных «постиндустриальных» и индустриальных обществ. Не столько любопытна, сколько забавна. Постиндустриальные общества ругают своих оппонентов за тоталитарность, несвободы и т.д. Но проблема в том, что индустриальные общества иначе существовать просто не могут. Если разрушить структуры модерна (тоталитарные институты) в этих обществах, то ничего производить они попросту не смогут. И хуже всего то, что т.н. «постиндустриальные» общества занимаются критикой, не имя за спиной своего собственного, альтернативного «Великого повествования», который мог организовать новый способ производства. Т.е. если их борьба приведет к победе, они попросту перемрут с голоду вместе с разгромленными ими индустриальными обществами.
5. И вот еще, мелочь, но показательная. Нации в том смысле, в котором это понятие использует национализм, есть институт модерна. С кризисом модерна они исчезают, как и многие иные социальные институты. Я вовсе не утверждаю, что «не будет ни белых, ни черных, а будут все приятно- смуглявенькие». Однако в следующую эпоху этническое, культурное и т.д. своеобразие человеческих сообществ будет выражено иначе, не в форме наций.
Таким образом, националисты, поставившие в основание своей мысли идею нации находятся в когнитивном тупике, и не удивительно, как они плавно съезжают в либертианском направлении, где от возлюбленной нации остается лишь этнография при полном приятии глобальных правил игры.
В общем, уверен, что мои читатели смогут подметить еще не мало проблем общества, стоящего в ситуации пост модерна. Я лишь попытался обрисовать принципиальный контекст.
______________________________________________________________
(1) Конечно не всегда бессмысленные. Более того, когда с помощью идеологии и/или определенных социальных технологий удавалось осмыслить труд рабочих, вывести за пределы чисто абстрактного труда, как это было сделано в СССР сталинской эпохи или в Японии эпохи промышленного чуда - достигаются феноменальные результаты. Они демонстрируют нам, насколько чисто фактический абстрактный труд низкопроизводителен и насколько он использует лишь часть человеческих возможностей, в то же время выжимая человека как тряпку.
Другое дело, что сама природа фактически абстрактного труда делает рывки, подобные описанным временными исключениями.
(2) Тут лежит различие между принципами либерализма и тоталитаризма эпохи модерна. Либерализм казалось бы мягче, ибо в частной сфере допускал разномыслие. Однако он же провоцировал унизительный конформизм, ибо все равно признавал приоритет за общественной сферой, только что, защищая неприкосновенность частной, а вот тоталитаризм требовал искренности, и отказывался от губительной для человеческого сознания раздвоенности.
Если позволите такой пример, то в либеральном обществе человек дома мог качаться голым на люстре, зато выходя на улицу, тут же затягивался в мундир и шел строем. В тоталитарном обществе требовалось, то бы в мундире он был всегда, но само нахождение дома в мундире сильно расслабляло воротничок. Таким образом, на улице у граждан либерального общества мундир был куда туже затянут (а мы восхищались их ордунгом).
Впрочем, с современной либеральной точки зрения тоталитаризмом называется и то и другое, ибо современный либерализм, или скорее либертианство постулирует примат частной сферы над общественной. В основном по причине отсутствия адекватного эпохе Великого повествования.