О свободном времени
Сегодня поговорим о понятии свободного времени у Маркса. Этот вопрос непосредственно касается множества вещей, от общественной собственности до вопроса, «зачем нам коммунизм?», - проблема свободного времени и сегодня и в светлом будущем, волнует многих мыслящих граждан. Помнится, в одном из своих поздних романов Стругацкие озаботились свободным временем при коммунизме, описывая бездельную молодежь, не желающую трудиться на благо общества в условиях изобилия. Да и в журнале мне неоднократно задавали вопросы на эту тему, тем более, что мы со всей очевидностью наблюдаем, как в богатых обществах с большим количеством свободного времени у граждан, это свободное время обращается в гедонизм, развлечение и потребительство, и будь возможность проживать в изобилии, не нашлось бы дурака, который потянулся бы на работу, за исключением нескольких героев.
Для начала разберемся, как соотносится рабочее и свободное время при капитализме в контексте, так сказать, родовой сущности человека. Дело в том, что человек, - существо общественное. В процессе своей общественной деятельности, вступая в контакты с другими людьми, что происходит в первую очередь в рамках общественного производства, человек производит и формы этих контактов, т.е. производит общественные отношения. В свою очередь, поскольку по своей сути человек есть совокупность его общественных отношений, человек, благодаря своей производственной \ общественной деятельности, производит самого себя. Вот тут и появляется проблема. В системе, в которой господствует непосредственный труд, и особенно когда он фактически достигает абстрактной формы, сфера общественного производства, т.е. место, где человек проводит свое рабочее время, становится у людей местом несвободы. Т.е. когда труд является лишь расходованием нервной и мускульной энергий без всякого внутреннего смысла - человек идет на работу вынуждено, что бы обеспечить себе возможность существования и свободного времени. Одновременно, наоборот, когда человек полностью или частично вне общества - он свободен.
Таким образом, в том месте (на работе) и в то время (в рабочее время), когда человек в первую очередь выступает как человек в полном смысле слове, как общественный человек, как производящий общественные отношения и самого себя - он не свободен. Следовательно, он несвободно производит общественные отношения и несвободно производит самого себя. Вот это и есть отчуждение человека от общества, и оно вопроизводит превращенные формы социальной организации, которые порабощают самого человека. И наоборот, когда человек выступает в своей частичной «ипостаси», когда он полностью или частично вне общества - только тут он свободен, т.е. свободно осуществляет свои желания и удовлетворяет потребности. Но эти потребности есть именно потребности частичного (частного) человека. Словами Маркса, «В результате, получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций - при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., - а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному»
Но эта ситуация вовсе не нормальна, и не естественна, как полагают те, кто считает, что человек, получая свободное время и изобилие тут же должен бухнуться на диван или отправится на шопинг. Быть вне общества - бедственное положение и именно в этом состоянии человек оказался свободен, и наоборот естественное состояние человека в обществе обернулось его несвободой. Естественно человек бежит от несвободы, т.е. получается, что он бежит от своей общественной, в полной мере человеческой, цельной жизни, в жизнь частную (или иными словами частичную, ограниченную, кастрированную, животную).
Кстати, в этом и ущербность, превращенность такого социального института, как гражданское общество, которое есть не более чем согласование частных интересов в целях защиты этой частной свободы, вместо борьбы за свободу в общественной сфере, которая отдана рынку (и политике как рынку), этим сферам заведомой несвободы. В связи с этим вспоминается любопытная деталь, связанная с деятельностью антисоветской диссиды в СССР и в Восточной Европе. Ежи Шацкий, исследуя в статье «Протолиберализм: автономия личности и гражданское общество» диссидентское движение пишет об оригинальности, «нелиберальности» этого движения. «Вот почему частная жизнь, «Спокойная приятность пользоваться личной независимостью», как писал Б.Констан, - лозунги, до сих пор высоко чтимые западными либералами, - не могли быть привлекательными для тех в Восточной Европе, кто критически относился к коммунизму и стремился существенным образом изменить status quo… требование автономии и освобождения личности должно было прежде всего подразумевать возможность ее участия в общественной жизни, а так же быть декларацией права на нарушение границы частной сферы… Иными словами, движение мысли шло в направлении, противоположном тому, в котором двигался западный либерализм: частное должно было стать общественным», утверждает Шацкий.
Т.е. нужно заметить, что требования диссиды были в большой мере именно коммунистическими, и это еще раз подтверждает мою позицию, что перестройка, крах СССР и социалистической системы были результатом поражения когнитарной коммунистической революции; поражения, вызванного тем, что когнитариат не успел стать в полной мере классом для себя.
Впрочем, вернемся к рабочему и свободному времени. Как я уже писал, как раз современная ситуация не естественна. В архаическую эпоху разделения свободного и рабочего времени, по сути, не существовало. Человек все время как то трудился и даже развлекаясь, выполнял общественные функции, например религиозные. Т.е. те же танцы папуасов не были просто танцами, - как правило, это религиозный или символический обряд, играющий важную роль в организации социума. Кстати, и древнегреческий театр был общественным религиозным, символическим действом. С разделением труда труд изменяет свой характер, и появляются мифы о золотом веке, но разделения свободного и рабочего времени еще долго не происходит. Русский крестьянин так же не имел досуга в современном понимании. Приходя с поля, он занимался хозяйством в доме, мастерил что-либо отдыхая, а воскресение было наполнено ритуалами, религиозными и общественными. Оттуда распространение пьянства в обществах, теряющих свою традиционность. Люди, переставшие быть крестьянами формально, еще не понимают, что такое «свободное время», что нужно делать в это свободное время - и пьют.
Вышесказанное вовсе не значит, что естественный труд архаического человека был легок. В их труде была громадная доля мускульного труда, и он был низкопроизводителен. Но по своему качеству этот труд решительно отличался от абстрактного труда современного общества. Например, наблюдения за бытом индейцев бразильской сельвы (у Виллас-Боа) демонстрируют, что индейцы необычайно трудолюбивы. Как я писал выше, они трудятся все, свободное ото сна время. В то же время племена, плотно контактирующие с человеком, лишившиеся традиционной среды обитания и ставшие объектом туризма вымирают, ибо с одной стороны не имеют возможности вернуться к традиционному труду, а с другой - не в состоянии освоить самой идеи труда абстрактного и с трудом осваивают конкретный, несвободный труд. Кстати, поэтому глупо обвинять архаические народы, тех же африканцев в лености. Скорее это мы извращены веками и тысячелетиями развития рамках в экономической формации, и люди, внезапно попавшие в современность из архаики просто не могут извратиться так быстро, что бы понимать возможность и необходимость труда абстрактного по своей воле.
Что же нужно сделать, что бы именно общественная жизнь человека стала свободной, интересной, насыщенной, что бы человек не бежал из общественной жизни в частную, из своей полноценной человечности в человечность частичную?
При капитализме свободное время есть время, необходимое для воспроизводства товара - рабочей силы. И качество этого свободного времени определяется качеством рабочей силы, в которой нуждается общественное производство. Т.е. чем более человек в производственном процессе превращается в придаток машины, тем проще и элементарнее будет содержание свободного времени, необходимого для воспроизводства рабочей силы такого рабочего. И наоборот, чем сложнее труд, чем в большей доле этот труд всеобщий, а не абстрактный, тем сложнее должно быть свободное время такого трудящегося. Смысл в том, что если труд человека в первую очередь носит всеобщий характер, то и для воспроизводства его рабочей силы нужен специфический досуг, связанный со всеобщностью человеческого. А всеобщность человеческого воплощается во всем богатстве культуры.
Если говорить совсем просто, то для воспроизводства рабочей силы, растрачиваемой на абстрактный труд, хватает такого же обесчеловеченного досуга, а именно выпить бутылку, поржать на Петросяна и лечь спать. Маркс, рассуждая об усилении эксплуатации, предполагал, что такой досуг капитал сократит до необходимого минимума. Казалось бы, такого не произошло, и наоборот, рабочий день сокращен, и доля свободного времени выросла. Однако на самом деле капитал нашел способ превращать свободное время в прибавочный труд в соответствии с тенденцией, описанной Марксом, а именно: «постоянная тенденция капитала заключается, с одной стороны, в создании свободного времени, а с другой стороны - в превращении этого свободного времени в прибавочный труд». Этим способом стала, в том числе, фетишизация потребления в потребительском обществе. Потребительство, гонка за товарами, в большинстве своем ненужными, и потребление их, с одной стороны сокращает реальное, а не декларируемое свободное время, и с другой стороны становится специфической формой труда, ибо человек удовлетворяет не свои потребности (свободно сформированные в пространстве культуры и личного опыта), а потребности, навязываемые в полном соответствии с вот этой цитатой Маркса. Таким образом, потребление из простого (нормального) удовлетворения потребностей, из потребления результатов, продуктов труда, превратилось в стадию производственного процесса и получило некоторые свойства труда. Не удивительно, что за такой труд (в рамках экономики кредита, описанной Хазиным) стали платить. Впрочем, с потреблением меня опять занесло, и тут надо еще разобраться, а мы пока вернемся.
В отличие от предыдущего примера для воспроизводства рабочей силы, растрачиваемой в процессе всеобщего труда, (в этом случае о "рабочей силе" я говорю условно) нужно гораздо больше. Если давать такому рабочему только бутылку и Петросяна, то он быстро потеряет возможность труда с качеством всеобщности. Такому рабочему нужно не условное, а реальное свободное время, которое рабочий тратит на воспроизводство своей рабочей силы, способной к всеобщему труду. А такое воспроизводство заключается, как я и говорил в приобщении к всеобщему, т.е. ко всему культурному багажу человечества. Не только в области своих конкретных интересов, но ко всему, от театра и литературы до науки в совершенно далеких областях. Но, таким образом получается, что воспроизводство такой рабочей силы имеет не частный, а общественный характер - оно просто не может быть частным. Кроме того, если непосредственный труд, достигший абстрактной формы можно реально отделить от воспроизводства рабочей силы, т.е. сказать, что в такое то время человек тратит свои резервы в труде, а в другое - эти резервы воспроизводит, то по отношению к труду всеобщему разделить труд и воспроизводство можно лишь как абстракции. На самом же деле процесс воспроизводства рабочей силы всеобщего труда и сам трудовой процесс совмещены во времени и по сути.
Итак, какие же выводы мы можем сделать!
Процесс воспроизводства рабочей силы при господстве всеобщего труда теряет свой частный (частичный) характер, и получает характер общественный, в полном смысле человеческий. Процесс воспроизводства должен быть свободен, ибо при определенной степени несвободы, а конкретно, при ограничении доступа к определенным знаниям, или иным богатствам человеческой культуры воспроизводство рабочей силы будет терять свой в полной мере общественный характер, и как следствие рабочая сила, способная к всеобщему труду не будет воспроизводиться. Но поскольку в отличие от непосредственного труда в абстрактной форме всеобщий труд нельзя реально отделить от процесса воспроизводства рабочей силы, то и сам всеобщий труд должен быть свободен.
Разделение времени на рабочее и свободной время вообще исчезает и теряет всякий смысл. Все время человека является свободным, однако в это время он трудится. Исчезает сама проблема бегства из несвободной общественной жизни в свободную частную жизнь. (Тут отличии коммунистического общества "после" разделения труда, от архаического общества "до" такого разделения. И там и там рабочее и свободное время не разделелены, но в архаическом обществе скорее все время можно назвать рабочим, а при коммунизме оно все скорее свободное).
Кстати, тут мы можем заново поднять вопрос об общественной собственности на средства производства. О каких средствах производства мы можем говорить в системе господства всеобщего труда? В отличие от индустриальной эпохи, эпохи господства абстрактного труда, где человек стал лишь придатком машины, основным средством труда (несколько в другом смысле) становятся знания, культурный багаж человечества. Для того, что бы рабочая сила всеобщего труда воспроизводилась, а сам труд осуществлялся каждый трудящийся должен иметь в собственности все богатство человеческой культуры. Т.е. общественная собственность должна рассматриваться в первую очередь не как право всех на что то, а как право каждого на все. Это не совсем оригинальный, новый взгляд. Межуев пришел к такому же выводу. Однако он попытался на основании такой логики исключить из общественной собственности все, что не относится к культуре, т.е. оставить заводы за капиталистами. Однако капитал в производстве не может не использовать результаты всеобщего труда, и как следствие, не может не присваивать их. Он рассуждает следующим образом; де конкретный трактор принадлежит фермеру, а вот технология изготовления трактора должна быть общественным достоянием. Хотелось бы посмотреть на господина Межуева, как он пойдет получать технологии на заводы Боинг.
Межуев не хочет замечать, что с возрастанием доли всеобщего труда в товаре, капитал либо исчезает, ибо пропадает возможность обмена продуктов такого труда, либо пытается присвоить результаты всеобщего труда в форме знаний и технологий в свою исключительную собственность для получения сверхприбыли. Но тем самым капитал обкрадывает человечество, исключая эти знания из доступного всем багажа человеческой культуры и тем самым задерживает развитие, вместо мотора развития становится его тормозом. Впрочем, это отдельный вопрос, и мы еще поговорим об этом, а пока вернемся к свободному времени.
Напоследок я хочу привести примеры из истории, ибо мне скажут, что, де, теоретизирование это, конечно, хорошо, но на практике человек тут же побежит из лаборатории или института на любимый диванчик, за исключением некоторого количества подвижников. Беда в том, что живя в определенную эпоху, в системе определенных общественных отношений, очень трудно представить, что эти отношения не естественны, не сами собой разумеются, а являются историческими и переходящими.
Однако я приведу пример, а именно классическую античность - полисный строй в эпоху его расцвета. Граждане полиса, имея как правило рабов и зависимых людей, приличный, а иногда и неприличный доход, почему то не рвались к безделью. С молодых лет они активно занимались трудом, конечно в специфической форме, в первую очередь общественной деятельностью на благо полиса. Они рисковали жизнью, но не уходили с общественного поприща. Исключение в частную жизнь, в «свободное время», о коем мечтают наши современники, для людей античности было наказанием. И ведь это было нормой жизни граждан, а вовсе не достоинством небольшого числа подвижников.
Только не надо объяснять мне, что у этих людей были рабы и поэтому… Уже у современных людей в руках такие могущественные технические средства, что никаким рабам не снилось, а мы ведь говорим о коммунизме. Освобождение от абстрактного труда во все большей степени будет приводить к тому же - исключение человека в частную жизнь из общественной станет не благом, а наказанием.
Для начала разберемся, как соотносится рабочее и свободное время при капитализме в контексте, так сказать, родовой сущности человека. Дело в том, что человек, - существо общественное. В процессе своей общественной деятельности, вступая в контакты с другими людьми, что происходит в первую очередь в рамках общественного производства, человек производит и формы этих контактов, т.е. производит общественные отношения. В свою очередь, поскольку по своей сути человек есть совокупность его общественных отношений, человек, благодаря своей производственной \ общественной деятельности, производит самого себя. Вот тут и появляется проблема. В системе, в которой господствует непосредственный труд, и особенно когда он фактически достигает абстрактной формы, сфера общественного производства, т.е. место, где человек проводит свое рабочее время, становится у людей местом несвободы. Т.е. когда труд является лишь расходованием нервной и мускульной энергий без всякого внутреннего смысла - человек идет на работу вынуждено, что бы обеспечить себе возможность существования и свободного времени. Одновременно, наоборот, когда человек полностью или частично вне общества - он свободен.
Таким образом, в том месте (на работе) и в то время (в рабочее время), когда человек в первую очередь выступает как человек в полном смысле слове, как общественный человек, как производящий общественные отношения и самого себя - он не свободен. Следовательно, он несвободно производит общественные отношения и несвободно производит самого себя. Вот это и есть отчуждение человека от общества, и оно вопроизводит превращенные формы социальной организации, которые порабощают самого человека. И наоборот, когда человек выступает в своей частичной «ипостаси», когда он полностью или частично вне общества - только тут он свободен, т.е. свободно осуществляет свои желания и удовлетворяет потребности. Но эти потребности есть именно потребности частичного (частного) человека. Словами Маркса, «В результате, получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций - при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., - а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному»
Но эта ситуация вовсе не нормальна, и не естественна, как полагают те, кто считает, что человек, получая свободное время и изобилие тут же должен бухнуться на диван или отправится на шопинг. Быть вне общества - бедственное положение и именно в этом состоянии человек оказался свободен, и наоборот естественное состояние человека в обществе обернулось его несвободой. Естественно человек бежит от несвободы, т.е. получается, что он бежит от своей общественной, в полной мере человеческой, цельной жизни, в жизнь частную (или иными словами частичную, ограниченную, кастрированную, животную).
Кстати, в этом и ущербность, превращенность такого социального института, как гражданское общество, которое есть не более чем согласование частных интересов в целях защиты этой частной свободы, вместо борьбы за свободу в общественной сфере, которая отдана рынку (и политике как рынку), этим сферам заведомой несвободы. В связи с этим вспоминается любопытная деталь, связанная с деятельностью антисоветской диссиды в СССР и в Восточной Европе. Ежи Шацкий, исследуя в статье «Протолиберализм: автономия личности и гражданское общество» диссидентское движение пишет об оригинальности, «нелиберальности» этого движения. «Вот почему частная жизнь, «Спокойная приятность пользоваться личной независимостью», как писал Б.Констан, - лозунги, до сих пор высоко чтимые западными либералами, - не могли быть привлекательными для тех в Восточной Европе, кто критически относился к коммунизму и стремился существенным образом изменить status quo… требование автономии и освобождения личности должно было прежде всего подразумевать возможность ее участия в общественной жизни, а так же быть декларацией права на нарушение границы частной сферы… Иными словами, движение мысли шло в направлении, противоположном тому, в котором двигался западный либерализм: частное должно было стать общественным», утверждает Шацкий.
Т.е. нужно заметить, что требования диссиды были в большой мере именно коммунистическими, и это еще раз подтверждает мою позицию, что перестройка, крах СССР и социалистической системы были результатом поражения когнитарной коммунистической революции; поражения, вызванного тем, что когнитариат не успел стать в полной мере классом для себя.
Впрочем, вернемся к рабочему и свободному времени. Как я уже писал, как раз современная ситуация не естественна. В архаическую эпоху разделения свободного и рабочего времени, по сути, не существовало. Человек все время как то трудился и даже развлекаясь, выполнял общественные функции, например религиозные. Т.е. те же танцы папуасов не были просто танцами, - как правило, это религиозный или символический обряд, играющий важную роль в организации социума. Кстати, и древнегреческий театр был общественным религиозным, символическим действом. С разделением труда труд изменяет свой характер, и появляются мифы о золотом веке, но разделения свободного и рабочего времени еще долго не происходит. Русский крестьянин так же не имел досуга в современном понимании. Приходя с поля, он занимался хозяйством в доме, мастерил что-либо отдыхая, а воскресение было наполнено ритуалами, религиозными и общественными. Оттуда распространение пьянства в обществах, теряющих свою традиционность. Люди, переставшие быть крестьянами формально, еще не понимают, что такое «свободное время», что нужно делать в это свободное время - и пьют.
Вышесказанное вовсе не значит, что естественный труд архаического человека был легок. В их труде была громадная доля мускульного труда, и он был низкопроизводителен. Но по своему качеству этот труд решительно отличался от абстрактного труда современного общества. Например, наблюдения за бытом индейцев бразильской сельвы (у Виллас-Боа) демонстрируют, что индейцы необычайно трудолюбивы. Как я писал выше, они трудятся все, свободное ото сна время. В то же время племена, плотно контактирующие с человеком, лишившиеся традиционной среды обитания и ставшие объектом туризма вымирают, ибо с одной стороны не имеют возможности вернуться к традиционному труду, а с другой - не в состоянии освоить самой идеи труда абстрактного и с трудом осваивают конкретный, несвободный труд. Кстати, поэтому глупо обвинять архаические народы, тех же африканцев в лености. Скорее это мы извращены веками и тысячелетиями развития рамках в экономической формации, и люди, внезапно попавшие в современность из архаики просто не могут извратиться так быстро, что бы понимать возможность и необходимость труда абстрактного по своей воле.
Что же нужно сделать, что бы именно общественная жизнь человека стала свободной, интересной, насыщенной, что бы человек не бежал из общественной жизни в частную, из своей полноценной человечности в человечность частичную?
При капитализме свободное время есть время, необходимое для воспроизводства товара - рабочей силы. И качество этого свободного времени определяется качеством рабочей силы, в которой нуждается общественное производство. Т.е. чем более человек в производственном процессе превращается в придаток машины, тем проще и элементарнее будет содержание свободного времени, необходимого для воспроизводства рабочей силы такого рабочего. И наоборот, чем сложнее труд, чем в большей доле этот труд всеобщий, а не абстрактный, тем сложнее должно быть свободное время такого трудящегося. Смысл в том, что если труд человека в первую очередь носит всеобщий характер, то и для воспроизводства его рабочей силы нужен специфический досуг, связанный со всеобщностью человеческого. А всеобщность человеческого воплощается во всем богатстве культуры.
Если говорить совсем просто, то для воспроизводства рабочей силы, растрачиваемой на абстрактный труд, хватает такого же обесчеловеченного досуга, а именно выпить бутылку, поржать на Петросяна и лечь спать. Маркс, рассуждая об усилении эксплуатации, предполагал, что такой досуг капитал сократит до необходимого минимума. Казалось бы, такого не произошло, и наоборот, рабочий день сокращен, и доля свободного времени выросла. Однако на самом деле капитал нашел способ превращать свободное время в прибавочный труд в соответствии с тенденцией, описанной Марксом, а именно: «постоянная тенденция капитала заключается, с одной стороны, в создании свободного времени, а с другой стороны - в превращении этого свободного времени в прибавочный труд». Этим способом стала, в том числе, фетишизация потребления в потребительском обществе. Потребительство, гонка за товарами, в большинстве своем ненужными, и потребление их, с одной стороны сокращает реальное, а не декларируемое свободное время, и с другой стороны становится специфической формой труда, ибо человек удовлетворяет не свои потребности (свободно сформированные в пространстве культуры и личного опыта), а потребности, навязываемые в полном соответствии с вот этой цитатой Маркса. Таким образом, потребление из простого (нормального) удовлетворения потребностей, из потребления результатов, продуктов труда, превратилось в стадию производственного процесса и получило некоторые свойства труда. Не удивительно, что за такой труд (в рамках экономики кредита, описанной Хазиным) стали платить. Впрочем, с потреблением меня опять занесло, и тут надо еще разобраться, а мы пока вернемся.
В отличие от предыдущего примера для воспроизводства рабочей силы, растрачиваемой в процессе всеобщего труда, (в этом случае о "рабочей силе" я говорю условно) нужно гораздо больше. Если давать такому рабочему только бутылку и Петросяна, то он быстро потеряет возможность труда с качеством всеобщности. Такому рабочему нужно не условное, а реальное свободное время, которое рабочий тратит на воспроизводство своей рабочей силы, способной к всеобщему труду. А такое воспроизводство заключается, как я и говорил в приобщении к всеобщему, т.е. ко всему культурному багажу человечества. Не только в области своих конкретных интересов, но ко всему, от театра и литературы до науки в совершенно далеких областях. Но, таким образом получается, что воспроизводство такой рабочей силы имеет не частный, а общественный характер - оно просто не может быть частным. Кроме того, если непосредственный труд, достигший абстрактной формы можно реально отделить от воспроизводства рабочей силы, т.е. сказать, что в такое то время человек тратит свои резервы в труде, а в другое - эти резервы воспроизводит, то по отношению к труду всеобщему разделить труд и воспроизводство можно лишь как абстракции. На самом же деле процесс воспроизводства рабочей силы всеобщего труда и сам трудовой процесс совмещены во времени и по сути.
Итак, какие же выводы мы можем сделать!
Процесс воспроизводства рабочей силы при господстве всеобщего труда теряет свой частный (частичный) характер, и получает характер общественный, в полном смысле человеческий. Процесс воспроизводства должен быть свободен, ибо при определенной степени несвободы, а конкретно, при ограничении доступа к определенным знаниям, или иным богатствам человеческой культуры воспроизводство рабочей силы будет терять свой в полной мере общественный характер, и как следствие рабочая сила, способная к всеобщему труду не будет воспроизводиться. Но поскольку в отличие от непосредственного труда в абстрактной форме всеобщий труд нельзя реально отделить от процесса воспроизводства рабочей силы, то и сам всеобщий труд должен быть свободен.
Разделение времени на рабочее и свободной время вообще исчезает и теряет всякий смысл. Все время человека является свободным, однако в это время он трудится. Исчезает сама проблема бегства из несвободной общественной жизни в свободную частную жизнь. (Тут отличии коммунистического общества "после" разделения труда, от архаического общества "до" такого разделения. И там и там рабочее и свободное время не разделелены, но в архаическом обществе скорее все время можно назвать рабочим, а при коммунизме оно все скорее свободное).
Кстати, тут мы можем заново поднять вопрос об общественной собственности на средства производства. О каких средствах производства мы можем говорить в системе господства всеобщего труда? В отличие от индустриальной эпохи, эпохи господства абстрактного труда, где человек стал лишь придатком машины, основным средством труда (несколько в другом смысле) становятся знания, культурный багаж человечества. Для того, что бы рабочая сила всеобщего труда воспроизводилась, а сам труд осуществлялся каждый трудящийся должен иметь в собственности все богатство человеческой культуры. Т.е. общественная собственность должна рассматриваться в первую очередь не как право всех на что то, а как право каждого на все. Это не совсем оригинальный, новый взгляд. Межуев пришел к такому же выводу. Однако он попытался на основании такой логики исключить из общественной собственности все, что не относится к культуре, т.е. оставить заводы за капиталистами. Однако капитал в производстве не может не использовать результаты всеобщего труда, и как следствие, не может не присваивать их. Он рассуждает следующим образом; де конкретный трактор принадлежит фермеру, а вот технология изготовления трактора должна быть общественным достоянием. Хотелось бы посмотреть на господина Межуева, как он пойдет получать технологии на заводы Боинг.
Межуев не хочет замечать, что с возрастанием доли всеобщего труда в товаре, капитал либо исчезает, ибо пропадает возможность обмена продуктов такого труда, либо пытается присвоить результаты всеобщего труда в форме знаний и технологий в свою исключительную собственность для получения сверхприбыли. Но тем самым капитал обкрадывает человечество, исключая эти знания из доступного всем багажа человеческой культуры и тем самым задерживает развитие, вместо мотора развития становится его тормозом. Впрочем, это отдельный вопрос, и мы еще поговорим об этом, а пока вернемся к свободному времени.
Напоследок я хочу привести примеры из истории, ибо мне скажут, что, де, теоретизирование это, конечно, хорошо, но на практике человек тут же побежит из лаборатории или института на любимый диванчик, за исключением некоторого количества подвижников. Беда в том, что живя в определенную эпоху, в системе определенных общественных отношений, очень трудно представить, что эти отношения не естественны, не сами собой разумеются, а являются историческими и переходящими.
Однако я приведу пример, а именно классическую античность - полисный строй в эпоху его расцвета. Граждане полиса, имея как правило рабов и зависимых людей, приличный, а иногда и неприличный доход, почему то не рвались к безделью. С молодых лет они активно занимались трудом, конечно в специфической форме, в первую очередь общественной деятельностью на благо полиса. Они рисковали жизнью, но не уходили с общественного поприща. Исключение в частную жизнь, в «свободное время», о коем мечтают наши современники, для людей античности было наказанием. И ведь это было нормой жизни граждан, а вовсе не достоинством небольшого числа подвижников.
Только не надо объяснять мне, что у этих людей были рабы и поэтому… Уже у современных людей в руках такие могущественные технические средства, что никаким рабам не снилось, а мы ведь говорим о коммунизме. Освобождение от абстрактного труда во все большей степени будет приводить к тому же - исключение человека в частную жизнь из общественной станет не благом, а наказанием.