Критика черно-белого коммунизма. Часть 2.
Часть 1 вот.
И тут мы переходим ко второму вопросу.
Казалось бы, эти рассуждения применимы только к таким невещественным продуктам, какие описаны выше, а Кравецкий рассуждает простых вещах, о расческах, рубашках и табуретках. Кравецкий не учитывает того, чего не учитывал и Маркс. Речь идет о том, что потребительская стоимость, полезность вещи несводима к утилитарной полезности. Во времена Маркса, когда рабочие существовали на грани нищеты, актуальна была именно утилитарная полезность, т.е. рубаха - что бы защитится от холода и не ходить голым, а башмаки - что бы ноги не сбивать. Но сегодня очевидно, что вещи выполняют значимые символические функции. Во-первых, вещи демонстрируют статус владельца, а во-вторых, они, особенно сделанные не индустриальным способом, могут нести в себе смыслы и коды, дорогие владельцу. Первая функция, демонстрация статуса в ее нынешнем виде исчезнет. Если исчезнет вещный характер отношений между людьми, если люди будут относиться друг к другу не посредством вещей, не как к владельцам вещей, а как к личностям, как к цели, а не как к средству, то статус перестанет определяться вещным богатством (количеством абстрактного труда, вложенного в производство этих вещей). Однако исчезнут ли статусы вообще? Конечно, нет! Будут крупные и талантливые ученые, сделавшие крупные открытия, и молодые или посредственные специалисты, и естественно в глазах общества статус таких людей будет отличен. Будут спортсмены, соревнующиеся ради победы, а значит и ради статуса. В общем, есть много статусов и еще больше способов выражать свой статус. В том числе и вещами, но не как меры присвоенного владельцем абстрактного труда, а, например, как показатель личного вкуса, таланта, умения. Вряд ли женщина откажется продемонстрировать свою индивидуальность оригинальным (не дорогим, как сегодня, ибо дороговизна лишь мера абстрактного труда, а оригинальным), раскрывающим индивидуальность ее платьем. Впрочем то же самое можно сказать и об обстановке в доме, и о самом доме для любого человека.
Кроме статуса вещи зачастую несут коды и смыслы. Такие вещи обычно дороги обладателю и не имеют смысла для других людей, например, стол, за которым когда собиралась семья, а сегодня одни разъехались, а другие уж отошли в мир иной. Для постороннего человека это просто старый стол, которому место на свалке, но не для владельца, для которого это память.
Очевидно, что вещи, которые я описал, нельзя с легкостью сдавать в некие центры общего пользования, потому что они индивидуальны по определению. Их просто жалко будет отдавать, но жалко не в смысле жадности, не в смысле нежелания поделиться материальными ценностями, а в том, что смыслы будут не переданы вместе с вещами, а просто исчезнут, пропадут, а этого жалко.
Мир, который описал Кравецкий, сер и однотонен, вещи там безличны и легко отдаются просто потому, что не имеют лица. Но это лишь экстраполяция, доведение до абсурда индустриализма, и это ограбление человека. Подобный подход, встречавшийся мне в советских фантастических романах 60-х годов, демонстрирует ненависть к вещам, что является лишь обратной стороной вещного фетишизма. К вещам не нужно относиться презрительно, ибо способность делать вещи, способность преобразовывать материальный мир, и из неоформленных кусков вещества создавать полезные людям вещи - сущностная, основополагающая способность человека. Любая вещь всегда соединяет в себе как абстрактный труд, так и труд всеобщий. Т.е. если вы сами возьметесь что-либо делать, какой-либо полезный предмет, то ваш труд по изготовлению будет состоять и из монотонного, нетворческого труда, и из труда творческого, из придумывания формы, специфических функций, украшения, в конце концов. Как продукт абстрактного труда такая вещь может обмениваться на другие и имеет рыночную стоимость, а как продукт всеобщего труда она несет отпечаток вашей индивидуальности и в этом смысле рыночной стоимости не имеет. В архаичном обществе до разделения труда абстрактный и всеобщий труд, таким образом, не разделялись, были еще слиты воедино. Каждый предмет изготавливался одним человеком от начала до конца. Это еще один признак цельности первобытного человека. Но цельности маленькой, очень бедненькой, цельности от недостатка, а не цельности от полноты, как это будет при коммунизме. Производительность такого труда была крайне низка.
Развитие экономической формации шло по пути снижения доли всеобщего труда при производстве вещей и в индустриальную эпоху вещи почти полностью потеряли свою индивидуальность, почти полностью стали продуктом абстрактного труда. Что, однако, обернулось громадным ростом производительности. Конечно, есть большой соблазн экстраполировать эту ситуацию на будущее, заменить человеческий абстрактный труд роботами и вот вам коммунизм, но это на самом деле даже не утопия, а антиутопия. Людям бедным, недоедающим, людям, которым не хватало самого необходимого, конечно такое будущее казалось идеалом в начале XX-го века. Но как только они выбрались с нижних этажей пирамиды Маслоу, ситуация изобилия одинаковых обезличенных вещей перестала казаться им удовлетворительной. У людей появилась тяга к одухотворению вещного мира вокруг них, к индивидуализации этого мира. Эта тяга выразилась в уродливых, странных формах, что очень поспособствовало разрушению СССР. Люди приобретали дешевые ручки с иностранными надписями и таскали их как ценность, хотя ручек советская промышленность производила сколько угодно. И только потому, что у нас эти ручки с надписями, или просто необычных форм демонстрировали намек на индивидуальность. Люди собирали пустые пачки из под импортных сигарет, или банки от пива, расставляя их как украшение. К рыночным ценностям, ценностям обмена эти пачки и банки не имели никакого отношения. Они были жалким эрзацем, частично удовлетворявшим в людях тягу к индивидуальному, яркому, одухотворенному вещному миру вокруг них. И еще раз повторю. Эта тяга во многом послужила разрушению СССР, была движущей силой этого процесса. И сейчас многие из тех, кто вполне понимает всю катастрофичность развала Советского Союза, не хотят возвращаться именно в мир однообразия и обезличенности.
В общем, я убежден, мир коммунизма, это наоборот мир индивидуальных, ярких, разнообразных вещей. Рыночного обмена этих вещей не будет не потому, что люди по воле проведения станут друзьями, перестанут жалеть вещи в условиях изобилия обезличенных рубашек, расчесок и носков. Рыночного обмена не станет потому, что доля абстрактного труда в производстве вещей существенно уменьшится и будет все более уменьшаться с развитием коммунистической формации, а доля всеобщего труда при производстве вещей решительно вырастет. Как следствие, закон стоимости не будет действовать в такой системе общественного производства. Попробую объяснить проще. В нашем мире есть вещи, которые в чистом виде воплощают в себе всеобщий труд при почти полном отсутствии в процессе их изготовления труда абстрактно. Это произведения искусства и в частности живопись. Капитализм, конечно, и ими научился торговать, но торговля произведениями искусства в принципе не похожа на рыночный обмен товаров, потому что закон стоимости к ним в принципе не применим. Цены на картины не имеют никакого объективного основания и являются не более чем продуктом субъективной договоренности между группой людей. Их цена в процессе обмена не имеет никакого отношения даже к их потребительской стоимости, поскольку любая, самая идеальная копия будет стоить совсем иначе, а ведь такая копия несет ту же потребительскую стоимость. На самом деле картинами торгуют как фантиками в большом МММ. А покупает картину у Б за такую-то сумму, потому что Б ее купил у С за такую. И т.д. А ее покупает, потому что надеется продать дороже, чем купил. Ну и еще вопросы статуса и престижа. Все! Что нарисовано на картине - неважно, можно хоть треугольник или квадрат нарисовать, поиздевавшись над придурками. Капитализм обращается с картинами, как с артефактами из другого мира, назначения которых он не понимает, и делает с ними только то, что доступно его разумению. Ведь это и правда артефакты другого мира, мира коммунизма. Искусство, это пикник на обочине, пикник коммунизма в нашем времени.
Но вернемся к индивидуальному производству. Я не думаю, что это дело далекого будущего, и более того, полагаю, что материальные основания для такого производства уже созданы. Большинство читателей моего журнала работники, видимо, умственного труда, и далеко не все любят и умеют работать руками. Поэтому многие просто не знают, до какого уровня технологического оснащения дошел такой индивидуальный труд. Я как-то видел, как мужик любитель делал резную мебель. У него в гараже станочки всякие стояли, прибамбасы, все механизировано и электрифицировано. Он неделю рисовал, тот же гарнитур, и неделю делал (когда в отпуске), но из этой недели работы 80% времени он занимался искусством, резал всякие завитки и другие украшательства. Если без украшательств, он бы мог делать гарнитур в 1-2 дня, но ему такие вещи не интересны, он не ради денег все это изготавливал (он вообще был в генеральском звании), и обставил своей мебелью дома всех родственников и друзей. Таким образом, доля абстрактного труда в его совокупном труде уже очень мала. Я так же видел, как строят дома, конечно не таджики, а профессионалы со всей техникой. Это что-то.
Конечно, никуда не денется индустрия. Но она буде производить то, что мы называем комплектующими, и такое производство мириад одинаковых изделий будет во все большей степени автоматизироваться. Но вещи, в среде которых человек живет непосредственно, будут производиться способом индивидуального производства и сами будут индивидуальны. И уже сегодня, в капиталистическом мире мы уже видим ростки такого производства, то есть капитализм таки подготовил материальную базу для коммунизма. В общем, много еще можно рассказывать о коммунизме, но как-нибудь в следующий раз, ага?
И тут мы переходим ко второму вопросу.
Казалось бы, эти рассуждения применимы только к таким невещественным продуктам, какие описаны выше, а Кравецкий рассуждает простых вещах, о расческах, рубашках и табуретках. Кравецкий не учитывает того, чего не учитывал и Маркс. Речь идет о том, что потребительская стоимость, полезность вещи несводима к утилитарной полезности. Во времена Маркса, когда рабочие существовали на грани нищеты, актуальна была именно утилитарная полезность, т.е. рубаха - что бы защитится от холода и не ходить голым, а башмаки - что бы ноги не сбивать. Но сегодня очевидно, что вещи выполняют значимые символические функции. Во-первых, вещи демонстрируют статус владельца, а во-вторых, они, особенно сделанные не индустриальным способом, могут нести в себе смыслы и коды, дорогие владельцу. Первая функция, демонстрация статуса в ее нынешнем виде исчезнет. Если исчезнет вещный характер отношений между людьми, если люди будут относиться друг к другу не посредством вещей, не как к владельцам вещей, а как к личностям, как к цели, а не как к средству, то статус перестанет определяться вещным богатством (количеством абстрактного труда, вложенного в производство этих вещей). Однако исчезнут ли статусы вообще? Конечно, нет! Будут крупные и талантливые ученые, сделавшие крупные открытия, и молодые или посредственные специалисты, и естественно в глазах общества статус таких людей будет отличен. Будут спортсмены, соревнующиеся ради победы, а значит и ради статуса. В общем, есть много статусов и еще больше способов выражать свой статус. В том числе и вещами, но не как меры присвоенного владельцем абстрактного труда, а, например, как показатель личного вкуса, таланта, умения. Вряд ли женщина откажется продемонстрировать свою индивидуальность оригинальным (не дорогим, как сегодня, ибо дороговизна лишь мера абстрактного труда, а оригинальным), раскрывающим индивидуальность ее платьем. Впрочем то же самое можно сказать и об обстановке в доме, и о самом доме для любого человека.
Кроме статуса вещи зачастую несут коды и смыслы. Такие вещи обычно дороги обладателю и не имеют смысла для других людей, например, стол, за которым когда собиралась семья, а сегодня одни разъехались, а другие уж отошли в мир иной. Для постороннего человека это просто старый стол, которому место на свалке, но не для владельца, для которого это память.
Очевидно, что вещи, которые я описал, нельзя с легкостью сдавать в некие центры общего пользования, потому что они индивидуальны по определению. Их просто жалко будет отдавать, но жалко не в смысле жадности, не в смысле нежелания поделиться материальными ценностями, а в том, что смыслы будут не переданы вместе с вещами, а просто исчезнут, пропадут, а этого жалко.
Мир, который описал Кравецкий, сер и однотонен, вещи там безличны и легко отдаются просто потому, что не имеют лица. Но это лишь экстраполяция, доведение до абсурда индустриализма, и это ограбление человека. Подобный подход, встречавшийся мне в советских фантастических романах 60-х годов, демонстрирует ненависть к вещам, что является лишь обратной стороной вещного фетишизма. К вещам не нужно относиться презрительно, ибо способность делать вещи, способность преобразовывать материальный мир, и из неоформленных кусков вещества создавать полезные людям вещи - сущностная, основополагающая способность человека. Любая вещь всегда соединяет в себе как абстрактный труд, так и труд всеобщий. Т.е. если вы сами возьметесь что-либо делать, какой-либо полезный предмет, то ваш труд по изготовлению будет состоять и из монотонного, нетворческого труда, и из труда творческого, из придумывания формы, специфических функций, украшения, в конце концов. Как продукт абстрактного труда такая вещь может обмениваться на другие и имеет рыночную стоимость, а как продукт всеобщего труда она несет отпечаток вашей индивидуальности и в этом смысле рыночной стоимости не имеет. В архаичном обществе до разделения труда абстрактный и всеобщий труд, таким образом, не разделялись, были еще слиты воедино. Каждый предмет изготавливался одним человеком от начала до конца. Это еще один признак цельности первобытного человека. Но цельности маленькой, очень бедненькой, цельности от недостатка, а не цельности от полноты, как это будет при коммунизме. Производительность такого труда была крайне низка.
Развитие экономической формации шло по пути снижения доли всеобщего труда при производстве вещей и в индустриальную эпоху вещи почти полностью потеряли свою индивидуальность, почти полностью стали продуктом абстрактного труда. Что, однако, обернулось громадным ростом производительности. Конечно, есть большой соблазн экстраполировать эту ситуацию на будущее, заменить человеческий абстрактный труд роботами и вот вам коммунизм, но это на самом деле даже не утопия, а антиутопия. Людям бедным, недоедающим, людям, которым не хватало самого необходимого, конечно такое будущее казалось идеалом в начале XX-го века. Но как только они выбрались с нижних этажей пирамиды Маслоу, ситуация изобилия одинаковых обезличенных вещей перестала казаться им удовлетворительной. У людей появилась тяга к одухотворению вещного мира вокруг них, к индивидуализации этого мира. Эта тяга выразилась в уродливых, странных формах, что очень поспособствовало разрушению СССР. Люди приобретали дешевые ручки с иностранными надписями и таскали их как ценность, хотя ручек советская промышленность производила сколько угодно. И только потому, что у нас эти ручки с надписями, или просто необычных форм демонстрировали намек на индивидуальность. Люди собирали пустые пачки из под импортных сигарет, или банки от пива, расставляя их как украшение. К рыночным ценностям, ценностям обмена эти пачки и банки не имели никакого отношения. Они были жалким эрзацем, частично удовлетворявшим в людях тягу к индивидуальному, яркому, одухотворенному вещному миру вокруг них. И еще раз повторю. Эта тяга во многом послужила разрушению СССР, была движущей силой этого процесса. И сейчас многие из тех, кто вполне понимает всю катастрофичность развала Советского Союза, не хотят возвращаться именно в мир однообразия и обезличенности.
В общем, я убежден, мир коммунизма, это наоборот мир индивидуальных, ярких, разнообразных вещей. Рыночного обмена этих вещей не будет не потому, что люди по воле проведения станут друзьями, перестанут жалеть вещи в условиях изобилия обезличенных рубашек, расчесок и носков. Рыночного обмена не станет потому, что доля абстрактного труда в производстве вещей существенно уменьшится и будет все более уменьшаться с развитием коммунистической формации, а доля всеобщего труда при производстве вещей решительно вырастет. Как следствие, закон стоимости не будет действовать в такой системе общественного производства. Попробую объяснить проще. В нашем мире есть вещи, которые в чистом виде воплощают в себе всеобщий труд при почти полном отсутствии в процессе их изготовления труда абстрактно. Это произведения искусства и в частности живопись. Капитализм, конечно, и ими научился торговать, но торговля произведениями искусства в принципе не похожа на рыночный обмен товаров, потому что закон стоимости к ним в принципе не применим. Цены на картины не имеют никакого объективного основания и являются не более чем продуктом субъективной договоренности между группой людей. Их цена в процессе обмена не имеет никакого отношения даже к их потребительской стоимости, поскольку любая, самая идеальная копия будет стоить совсем иначе, а ведь такая копия несет ту же потребительскую стоимость. На самом деле картинами торгуют как фантиками в большом МММ. А покупает картину у Б за такую-то сумму, потому что Б ее купил у С за такую. И т.д. А ее покупает, потому что надеется продать дороже, чем купил. Ну и еще вопросы статуса и престижа. Все! Что нарисовано на картине - неважно, можно хоть треугольник или квадрат нарисовать, поиздевавшись над придурками. Капитализм обращается с картинами, как с артефактами из другого мира, назначения которых он не понимает, и делает с ними только то, что доступно его разумению. Ведь это и правда артефакты другого мира, мира коммунизма. Искусство, это пикник на обочине, пикник коммунизма в нашем времени.
Но вернемся к индивидуальному производству. Я не думаю, что это дело далекого будущего, и более того, полагаю, что материальные основания для такого производства уже созданы. Большинство читателей моего журнала работники, видимо, умственного труда, и далеко не все любят и умеют работать руками. Поэтому многие просто не знают, до какого уровня технологического оснащения дошел такой индивидуальный труд. Я как-то видел, как мужик любитель делал резную мебель. У него в гараже станочки всякие стояли, прибамбасы, все механизировано и электрифицировано. Он неделю рисовал, тот же гарнитур, и неделю делал (когда в отпуске), но из этой недели работы 80% времени он занимался искусством, резал всякие завитки и другие украшательства. Если без украшательств, он бы мог делать гарнитур в 1-2 дня, но ему такие вещи не интересны, он не ради денег все это изготавливал (он вообще был в генеральском звании), и обставил своей мебелью дома всех родственников и друзей. Таким образом, доля абстрактного труда в его совокупном труде уже очень мала. Я так же видел, как строят дома, конечно не таджики, а профессионалы со всей техникой. Это что-то.
Конечно, никуда не денется индустрия. Но она буде производить то, что мы называем комплектующими, и такое производство мириад одинаковых изделий будет во все большей степени автоматизироваться. Но вещи, в среде которых человек живет непосредственно, будут производиться способом индивидуального производства и сами будут индивидуальны. И уже сегодня, в капиталистическом мире мы уже видим ростки такого производства, то есть капитализм таки подготовил материальную базу для коммунизма. В общем, много еще можно рассказывать о коммунизме, но как-нибудь в следующий раз, ага?