«Если Он Скажет…»
http://schutz-brett.org/neu/ru/2014-03-27-19-13-14/22-russische-beitraege/2014-03-27-19-09-11/632-2015-01-18-11-08-23.html
Недавно появилась новость, что «Межведомственная комиссия по защите государственной тайны решила: продлить на тридцать лет, с даты подписания настоящего заключения, сроки засекречивания сведений органов безопасности за 1917-1991 гг...»
Ну что ж, документы можно засекретить, но вот литература тех, послеревоюционных, времён пока вполне доступна.
Но если он скажет: «Солги», - солги.
Но если он скажет: «Убей», - убей.
Попались на глаза эти строки Багрицкого и сразу вспомнилось - действительно, были такие, врезающиеся в память «чеканные», как любили говорить советские критики, стихи.
Забавно вспоминать, как же они тогда воспринимались? очевидно, как символ «беззаветной преданности», причём навевающий ассоциации не из картин рыцарства, а скорее из чего-то азиатского, японского - камикадзе, лейтенант Онода...
Но на самом деле стихи Багрицкого - это звено совсем другой философии.
«Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений.
Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, сознаёт, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна.
Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины.
Говорить заведомую ложь и одновременно в неё верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, - всё это абсолютно необходимо.»
Цитата из романа Оруэлла «1984».
Цинизм и двоемыслие, воспитываемое такими стихами, не замедлили ударить по семье поэта - его жена была репрессирована в 1937. В карагандинской ссылке еженедельно ходила отмечаться в местное управление НКВД, расположенное по иронии судьбы на улице Эдуарда Багрицкого.
Всем, кто в советской школе получил «самое лучшее в мире образование» строчки Багрицкого, исключительно любимого комсомольскими романтиками одессита (имя при рождении Эдуард Годелевич Дзюбан) , так или иначе запомнились.
Но если он скажет: «Солги», - солги.
Но если он скажет: «Убей», - убей.
Это были новые советские заповеди, взамен христианских, эта максима осталась в голове, пусть и в подсознании, как символ и мера преданности революционера, то есть того идеального человека, на примере которого тогда воспитывали.
А кто этот «он», который отдаёт приказы? - не очень-то мы и задумывались. Кто-то, кто имеет право, кто-то, поставленный над, аноним, в сущности - любой.
В самом стихотворении речь идёт о Дзержинском, но не настоящем, а явившемся герою в горячечном бреду. В таком же смещённом, бредовом масштабе рисуется и вся ситуация в воюющей, охваченной гражданским противостоянием стране. Однако заканчивается поэтическое повествование конкретно - выздоровлением и походом
«В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.»
Конечно, все эти детали в голове не сохранялись, только рубленное двустишие, последнюю рифму которого - «убей» - Эренбург вобьёт военному поколению в мозг, тысячекратно повторив в своих призывах на разные лады, но с неизменным адресатом - немцев.
Позднее формула опять видоизменится и дойдёт до наших дней в окончательном видео - «убей фашиста». Эта форма просто идеальна - потому что в капсулу «фашиста» можно вложить в прямом смысле слова кого и что угодно, и с какой угодно частотой менять содержимое этой капсулы.
Методика отработана.
При этом первая часть формулы Багрицкого - «солги» - сама собой подразумевается, она не случайно находится в сцепке со второй частью. Ведь речь заведомо идёт не об открытом противостоянии, не о поединке - а об убийстве.
Поединок никак не был убийством, он был состязанием. Поединок не требовал лжи, напротив, он был даже формой выявления лжи, обмана - вспомним «божий суд», суд поединком, дуэль. Убийство - это нечто другое, даже узаконенное «революционной моралью», оно остаётся преступлением, рука об руку с которым идет ложь.
Ложь стала спутником советской власти - и до сих пор не отпускает сознание уже нового, пост-советского молодого поколения в России.
Вот сегодня снимается фильм о 28 панфиловцах. То, что история их подвига высосана из пальца от начала и до конца, хорошо известно, но создателей мифа это не смущает ничуть. Прошлое в очередной раз стёрто и переписано.
Сто лет назад началась Великая война - такая же страшная, такая же бесчеловечная, как любые войны.
Но...
Есть одно «но» - среди дошедшх до нас свидетельств того времени, той жизни - русские и немецкие открытки отличает особый настрой, иной дух - не «убей немца», не «убей француза» - а: помни, что есть душа человечья.
Кажется ли всё это сегодня наивным? Несомненно. Но это было наивныи и тогда - просто, видимо, люди не настолько боялись этой наивности в себе.
Недавно услышала подлинную историю того, как был взят Зимний дворец в ноябре 1917 года. Юнкера, охрана Временного правительства, с лёгкостью разоружала «штурмующих» дворец большевиков - партию за партией. Разоружала и отводила в сторону.
В какой-то момент большевики стали настолько преобладать количественно, что они, даже безоружные, смогли смять и обезвредить защитников правительства. Наивно поступили юнкера! - на их месте «гвардия Ленина» не допустила бы такого очень простым способом - противника просто не оставили бы в живых. Вот так ленинцы в итоге победили.
А благородство и наивность белых сослужили им печальную службу.
Но по этому поводу мне всегда приходят на ум слова одного друга: так и распятию Христа некоторые радовались и считали, что победили.
Нина Тумасова
Недавно появилась новость, что «Межведомственная комиссия по защите государственной тайны решила: продлить на тридцать лет, с даты подписания настоящего заключения, сроки засекречивания сведений органов безопасности за 1917-1991 гг...»
Ну что ж, документы можно засекретить, но вот литература тех, послеревоюционных, времён пока вполне доступна.
Но если он скажет: «Солги», - солги.
Но если он скажет: «Убей», - убей.
Попались на глаза эти строки Багрицкого и сразу вспомнилось - действительно, были такие, врезающиеся в память «чеканные», как любили говорить советские критики, стихи.
Забавно вспоминать, как же они тогда воспринимались? очевидно, как символ «беззаветной преданности», причём навевающий ассоциации не из картин рыцарства, а скорее из чего-то азиатского, японского - камикадзе, лейтенант Онода...
Но на самом деле стихи Багрицкого - это звено совсем другой философии.
«Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений.
Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, сознаёт, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна.
Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины.
Говорить заведомую ложь и одновременно в неё верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, - всё это абсолютно необходимо.»
Цитата из романа Оруэлла «1984».
Цинизм и двоемыслие, воспитываемое такими стихами, не замедлили ударить по семье поэта - его жена была репрессирована в 1937. В карагандинской ссылке еженедельно ходила отмечаться в местное управление НКВД, расположенное по иронии судьбы на улице Эдуарда Багрицкого.
Всем, кто в советской школе получил «самое лучшее в мире образование» строчки Багрицкого, исключительно любимого комсомольскими романтиками одессита (имя при рождении Эдуард Годелевич Дзюбан) , так или иначе запомнились.
Но если он скажет: «Солги», - солги.
Но если он скажет: «Убей», - убей.
Это были новые советские заповеди, взамен христианских, эта максима осталась в голове, пусть и в подсознании, как символ и мера преданности революционера, то есть того идеального человека, на примере которого тогда воспитывали.
А кто этот «он», который отдаёт приказы? - не очень-то мы и задумывались. Кто-то, кто имеет право, кто-то, поставленный над, аноним, в сущности - любой.
В самом стихотворении речь идёт о Дзержинском, но не настоящем, а явившемся герою в горячечном бреду. В таком же смещённом, бредовом масштабе рисуется и вся ситуация в воюющей, охваченной гражданским противостоянием стране. Однако заканчивается поэтическое повествование конкретно - выздоровлением и походом
«В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.»
Конечно, все эти детали в голове не сохранялись, только рубленное двустишие, последнюю рифму которого - «убей» - Эренбург вобьёт военному поколению в мозг, тысячекратно повторив в своих призывах на разные лады, но с неизменным адресатом - немцев.
Позднее формула опять видоизменится и дойдёт до наших дней в окончательном видео - «убей фашиста». Эта форма просто идеальна - потому что в капсулу «фашиста» можно вложить в прямом смысле слова кого и что угодно, и с какой угодно частотой менять содержимое этой капсулы.
Методика отработана.
При этом первая часть формулы Багрицкого - «солги» - сама собой подразумевается, она не случайно находится в сцепке со второй частью. Ведь речь заведомо идёт не об открытом противостоянии, не о поединке - а об убийстве.
Поединок никак не был убийством, он был состязанием. Поединок не требовал лжи, напротив, он был даже формой выявления лжи, обмана - вспомним «божий суд», суд поединком, дуэль. Убийство - это нечто другое, даже узаконенное «революционной моралью», оно остаётся преступлением, рука об руку с которым идет ложь.
Ложь стала спутником советской власти - и до сих пор не отпускает сознание уже нового, пост-советского молодого поколения в России.
Вот сегодня снимается фильм о 28 панфиловцах. То, что история их подвига высосана из пальца от начала и до конца, хорошо известно, но создателей мифа это не смущает ничуть. Прошлое в очередной раз стёрто и переписано.
Сто лет назад началась Великая война - такая же страшная, такая же бесчеловечная, как любые войны.
Но...
Есть одно «но» - среди дошедшх до нас свидетельств того времени, той жизни - русские и немецкие открытки отличает особый настрой, иной дух - не «убей немца», не «убей француза» - а: помни, что есть душа человечья.
Кажется ли всё это сегодня наивным? Несомненно. Но это было наивныи и тогда - просто, видимо, люди не настолько боялись этой наивности в себе.
Недавно услышала подлинную историю того, как был взят Зимний дворец в ноябре 1917 года. Юнкера, охрана Временного правительства, с лёгкостью разоружала «штурмующих» дворец большевиков - партию за партией. Разоружала и отводила в сторону.
В какой-то момент большевики стали настолько преобладать количественно, что они, даже безоружные, смогли смять и обезвредить защитников правительства. Наивно поступили юнкера! - на их месте «гвардия Ленина» не допустила бы такого очень простым способом - противника просто не оставили бы в живых. Вот так ленинцы в итоге победили.
А благородство и наивность белых сослужили им печальную службу.
Но по этому поводу мне всегда приходят на ум слова одного друга: так и распятию Христа некоторые радовались и считали, что победили.
Нина Тумасова