Лейтенантская жизнь в дни наступления недолгая... 1944 г.
Оригинал взят у oper_1974 в "Лейтенантская жизнь в дни наступления недолгая..." 1944 г.
"К исходу дня из-за моря показываются штурмовые Ю-87.
- Идут бомбить тылы, - определяет Святкин.
- Сколько их, смотри, смотри, поворачивают, - указывает Шустеров, пытаясь пересчитать самолеты.
Рёв зениток, гул моторов, вой падающих бомб, взрывы, взрывы, первая волна пикировщиков обрабатывает тылы. Следующая группа сбрасывает бомбы уже ближе, ещё ближе. Песчаная коса в разрывах, окутана облаком дыма, кажется, что море соединилось с лиманом, накрыло и погребло под смерчем всё живое на мёртвом песке.
- Нас миновало, - успел выговорить Василий.
Увидев новую волну бомбардировщиков, заорал сполошным голосом:
- Это наши, берегись!
И упал на дно самоходки. Святкин пытался выскочить из машины, я задержал, там неминуемая смерть. Почему не подумал, что и в установке не спасёмся - не знаю. Три пикирующих "Юнкерса" с заунывным воем, ориентируясь по прежним взрывам, кладут бомбы точно вдоль нашего переднего края, одна досталась нам, упала впереди пушки рядом с лобовой частью. Что было дальше, уже не видели, не слышали, очнулись вверх ногами.
++++++++++++
Взрыв разворотил лобовую броню, вырвал напрочь коробку передач, самоходка поднята в дыбошки, потом торчмя опрокинута через корму, сорваны и откинуты в сторону обе гусеницы, слева нет катков, осталось лишь ведущее колесо. Наша пятиметровая установка легла кормой к фронту, лобовой броней к тылу - так распорядилась взрывная волна. Эпикуров вместе с коробкой передач выброшен из машинного отделения, лежит поодаль.
Мы трое в боевом отделении, кто как, все на головах, ногами кверху. Ближе к люку вперемежку со снарядами оказался Шустеров, под ним Святкин. Ниже всех моя голова на песке, крыша у самоходки брезентовая, перед боем её снимали.
Что чувствовал в момент взрыва бомбы, не помню, оморок накрыл, лишь потом догадался, что душу сам себя, собственной бородой упёрся в горло, шею скрутило в бараний рог, в грудной части позвоночника адская боль. Понимал, что малейшее усилие, малейший подъём, и позвоночник не выдержит.
Кое-как нашел лазейку для воздуха, вздохнул. Смотрю из боевого отделения снизу вверх, и через дыры в броне вижу, как лучи заходящего солнца освещают жёлтый бензопровод мотора, всю внутреннюю стенку машины. Думаю: "Сейчас вспыхнет горючее, самоходка взорвётся, вместе с ней и мы заживо сгорим". Выкарабкиваться из-под Святкина, Шустерова не было сил.
Первым на помощь прибежал старшина батареи Худайбердыев, он через люк вытащил заряжающего, затем за ноги - меня. Святкин вскочил, побежал прочь, лёг в траншею. Со мною старшине пришлось повозиться, первым делом распрямил, поправил что-то выступающее на шее, сделал массаж, дал из фляжки водки с виноградным соком. Чистую русскую не пил, говорил, что мусульманский закон запрещает.
+++++++++++
Я ожил, вволю надышался, почувствовал себя вполне боеспособным. Случилось непредвиденное,я очумел, схватил автомат старшины в левую руку, свой пистолет в правую, с криком: "За Родину, вперёд!" метнулся в сторону переднего края.
Немцы поднялись в атаку, кому, как не Дронову её отбивать? Худайбердыев не растерялся, схватил меня за шиворот, затянул за самоходку, придавил коленом к рваной броне и к земле, держал до тех пор, пока я не охолонулся, упокоился и начал стонать от боли в шее, груди, голове.
Наводчик Шустеров выскочил, стал оказывать помощь Эпикурову, у того перелом позвоночника в области поясницы. Под шквалом пуль и разрывов снарядов подползла медсестра, ещё кто-то из бойцов. Мне сказала: "Лежи" дала какую-то пилюлю, быстро занялась Эпикуровым. Его перевязали, перебинтовали почти кругом, как мумию, виднеется лишь голова, да рука. Как только живым остался непонятно, железо, броня не выдержали, а человек дышит.
Помню его последний благодарный взгляд, виделись не только страдание и боль, но и радость от чувства исполненного долга, оттого что остался жив, теперь вывезут из пекла. Бережно положили на носилки, поставили на бронетягач, по-братски распрощались, потом, как узнали, - навсегда.
+++++++++++
Этот бой был подробно описан в журнале боевых действий полка, в полковом архиве сохранился снимок остова нашей самоходки. За спасение экипажа Каспар Худайбердыев был награждён орденом.
Дождавшись темноты, все трое, отдохнув на земле, с трудом поднялись и пошли. Только тут понял, какая она коварная - контузия. Бебухи отбил, никак к памяти не приду, усиливается боль в груди, мутит, дрожь в мышцах, шум-гам в голове, ослаб слух, язык не мой, не подчиняется. Потом узнал, что врач полка капитан Метёлкина диагностировала перелом шеек двух рёбер, повреждение шейных позвонков, трещину в грудной кости, многое другое.
Доплелись до командного пункта, оттуда "Виллисом" в Благовещенскую, в тыл полка. Радовались, что остались живы, не чаяли, что война будет безжалостна, придётся ещё много раз смотреть смерти в глаза. Не догадывались, что Святкина судьба скрутила в бараний рог, не выпрямиться, не стать строевым.
Он не был ранен, а пострадал больше всех, руки и ноги стали дрожать, к службе не пригоден, демобилизовали. Не знал, что вскорости сгорят в самоходках железные воины Шустеров и Худайбердыев, о себе тоже не думал. Понимал, что до конца войны не дожить, рано или поздно, так или иначе, и по мне она пройдётся.
+++++++++++++
До сих пор эти трещины-переломы дают о себе знать, боль не проходит, а с годами всё больше и больше усиливается, ранения и контузии всё чаще напоминают, мучают.
Говорят, в тылу было трудно - согласен. Считают, что медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют - тоже правильно. Не могу принять, что жизнь воина на передовой можно сравнить с трудом человека в тылу, ибо это труд в поте, в крови, при высочайшем напряжении и… в страхе.Кто над этим глумится, тот ничего не знает о войне.
Страх пронизывает всю жизнь на передовой, подавляется лишь приверженностью делу защиты Родины, чувством собственного достоинства, гордостью, честолюбием (любовью к чести!), нетерпимостью позора, трусости, ответственностью перед судом и трибуналом, для многих - боязнью расстрела, прямым уничтожением за трусость.
К. Симонов писал: "Лейтенантская жизнь в дни наступления недолгая - в среднем от ввода в бой и до ранения или смерти девять суток на брата". Так было. Вот и равняй труд лейтенанта с трудом самой уважаемой медицинской сестры в Ташкенте! Об этом надо чаще напоминать не в меру ретивым администраторам из тыловиков." - из воспоминаний комбатареи Су-76 1448-го САПа РГК лейтенанта А.Т.Дронова.
[+19 фото]
"К исходу дня из-за моря показываются штурмовые Ю-87.
- Идут бомбить тылы, - определяет Святкин.
- Сколько их, смотри, смотри, поворачивают, - указывает Шустеров, пытаясь пересчитать самолеты.
Рёв зениток, гул моторов, вой падающих бомб, взрывы, взрывы, первая волна пикировщиков обрабатывает тылы. Следующая группа сбрасывает бомбы уже ближе, ещё ближе. Песчаная коса в разрывах, окутана облаком дыма, кажется, что море соединилось с лиманом, накрыло и погребло под смерчем всё живое на мёртвом песке.
- Нас миновало, - успел выговорить Василий.
Увидев новую волну бомбардировщиков, заорал сполошным голосом:
- Это наши, берегись!
И упал на дно самоходки. Святкин пытался выскочить из машины, я задержал, там неминуемая смерть. Почему не подумал, что и в установке не спасёмся - не знаю. Три пикирующих "Юнкерса" с заунывным воем, ориентируясь по прежним взрывам, кладут бомбы точно вдоль нашего переднего края, одна досталась нам, упала впереди пушки рядом с лобовой частью. Что было дальше, уже не видели, не слышали, очнулись вверх ногами.
++++++++++++
Взрыв разворотил лобовую броню, вырвал напрочь коробку передач, самоходка поднята в дыбошки, потом торчмя опрокинута через корму, сорваны и откинуты в сторону обе гусеницы, слева нет катков, осталось лишь ведущее колесо. Наша пятиметровая установка легла кормой к фронту, лобовой броней к тылу - так распорядилась взрывная волна. Эпикуров вместе с коробкой передач выброшен из машинного отделения, лежит поодаль.
Мы трое в боевом отделении, кто как, все на головах, ногами кверху. Ближе к люку вперемежку со снарядами оказался Шустеров, под ним Святкин. Ниже всех моя голова на песке, крыша у самоходки брезентовая, перед боем её снимали.
Что чувствовал в момент взрыва бомбы, не помню, оморок накрыл, лишь потом догадался, что душу сам себя, собственной бородой упёрся в горло, шею скрутило в бараний рог, в грудной части позвоночника адская боль. Понимал, что малейшее усилие, малейший подъём, и позвоночник не выдержит.
Кое-как нашел лазейку для воздуха, вздохнул. Смотрю из боевого отделения снизу вверх, и через дыры в броне вижу, как лучи заходящего солнца освещают жёлтый бензопровод мотора, всю внутреннюю стенку машины. Думаю: "Сейчас вспыхнет горючее, самоходка взорвётся, вместе с ней и мы заживо сгорим". Выкарабкиваться из-под Святкина, Шустерова не было сил.
Первым на помощь прибежал старшина батареи Худайбердыев, он через люк вытащил заряжающего, затем за ноги - меня. Святкин вскочил, побежал прочь, лёг в траншею. Со мною старшине пришлось повозиться, первым делом распрямил, поправил что-то выступающее на шее, сделал массаж, дал из фляжки водки с виноградным соком. Чистую русскую не пил, говорил, что мусульманский закон запрещает.
+++++++++++
Я ожил, вволю надышался, почувствовал себя вполне боеспособным. Случилось непредвиденное,я очумел, схватил автомат старшины в левую руку, свой пистолет в правую, с криком: "За Родину, вперёд!" метнулся в сторону переднего края.
Немцы поднялись в атаку, кому, как не Дронову её отбивать? Худайбердыев не растерялся, схватил меня за шиворот, затянул за самоходку, придавил коленом к рваной броне и к земле, держал до тех пор, пока я не охолонулся, упокоился и начал стонать от боли в шее, груди, голове.
Наводчик Шустеров выскочил, стал оказывать помощь Эпикурову, у того перелом позвоночника в области поясницы. Под шквалом пуль и разрывов снарядов подползла медсестра, ещё кто-то из бойцов. Мне сказала: "Лежи" дала какую-то пилюлю, быстро занялась Эпикуровым. Его перевязали, перебинтовали почти кругом, как мумию, виднеется лишь голова, да рука. Как только живым остался непонятно, железо, броня не выдержали, а человек дышит.
Помню его последний благодарный взгляд, виделись не только страдание и боль, но и радость от чувства исполненного долга, оттого что остался жив, теперь вывезут из пекла. Бережно положили на носилки, поставили на бронетягач, по-братски распрощались, потом, как узнали, - навсегда.
+++++++++++
Этот бой был подробно описан в журнале боевых действий полка, в полковом архиве сохранился снимок остова нашей самоходки. За спасение экипажа Каспар Худайбердыев был награждён орденом.
Дождавшись темноты, все трое, отдохнув на земле, с трудом поднялись и пошли. Только тут понял, какая она коварная - контузия. Бебухи отбил, никак к памяти не приду, усиливается боль в груди, мутит, дрожь в мышцах, шум-гам в голове, ослаб слух, язык не мой, не подчиняется. Потом узнал, что врач полка капитан Метёлкина диагностировала перелом шеек двух рёбер, повреждение шейных позвонков, трещину в грудной кости, многое другое.
Доплелись до командного пункта, оттуда "Виллисом" в Благовещенскую, в тыл полка. Радовались, что остались живы, не чаяли, что война будет безжалостна, придётся ещё много раз смотреть смерти в глаза. Не догадывались, что Святкина судьба скрутила в бараний рог, не выпрямиться, не стать строевым.
Он не был ранен, а пострадал больше всех, руки и ноги стали дрожать, к службе не пригоден, демобилизовали. Не знал, что вскорости сгорят в самоходках железные воины Шустеров и Худайбердыев, о себе тоже не думал. Понимал, что до конца войны не дожить, рано или поздно, так или иначе, и по мне она пройдётся.
+++++++++++++
До сих пор эти трещины-переломы дают о себе знать, боль не проходит, а с годами всё больше и больше усиливается, ранения и контузии всё чаще напоминают, мучают.
Говорят, в тылу было трудно - согласен. Считают, что медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют - тоже правильно. Не могу принять, что жизнь воина на передовой можно сравнить с трудом человека в тылу, ибо это труд в поте, в крови, при высочайшем напряжении и… в страхе.Кто над этим глумится, тот ничего не знает о войне.
Страх пронизывает всю жизнь на передовой, подавляется лишь приверженностью делу защиты Родины, чувством собственного достоинства, гордостью, честолюбием (любовью к чести!), нетерпимостью позора, трусости, ответственностью перед судом и трибуналом, для многих - боязнью расстрела, прямым уничтожением за трусость.
К. Симонов писал: "Лейтенантская жизнь в дни наступления недолгая - в среднем от ввода в бой и до ранения или смерти девять суток на брата". Так было. Вот и равняй труд лейтенанта с трудом самой уважаемой медицинской сестры в Ташкенте! Об этом надо чаще напоминать не в меру ретивым администраторам из тыловиков." - из воспоминаний комбатареи Су-76 1448-го САПа РГК лейтенанта А.Т.Дронова.
[+19 фото]