К Опричному братству в демодернизированной России
Отказ Дмитрия Медведева от борьбы за власть открыл дорогу к установлению новой псевдоправославной монархии на Руси, опирающейся на новую Опричнину. Тенденции путинщины постиг и художественно выразил мой земляк по подмосковной Удельной-Быково Владимир Георгиевич Сорокин в анти-утопии «День опричника» (2006), хотя эта анти-утопия не совсем уж и утопия, а похожа на грядущую реальность. Ведь нет ничего нового под Солнцем, и когда силы модернизации-субъектизации недостаточны или иссякли, то образующийся духовно-силовой вакуум заполняет извращение. И разве кто осмелится отрицать, что российское общество ныне рассыпано и беспомощно (напомню жалкий итог недавнего сбора «усталых пассионариев» с символично-пораженческим названием «Последняя осень»), а всякие якеменковцы и дугинцы мечтают о "модернизированных" псоглaвцах. Владимир Сорокин учуял «дух времени» и просто проэкстраполировал существующие в России настроения на зенит путинщины - на 2020-ые годы.
К тому времени Мавзолей уже снесен, Кремль покрашен в белый цвет, на Западе Великая Российская Стена, в аптеках продается кокаин по 2,50 руб., по городу носятся красные "мерины" опричников.... В Аннотации сказано - «Супротивных много, это верно. Как только восстала Россия из пепла Серого, как только осознала себя, как только шестнадцать лет назад заложил государев батюшка Николай Платонович первый камень в фундамент Западной Стены, как только стали мы отгораживаться от чуждого извне, от бесовского изнутри - так и полезли супротивные из всех щелей, аки сколопендрие зловредное. Истинно - великая идея порождает и великое сопротивление ей. Всегда были враги у государства нашего, внешние и внутренние, но никогда так яростно не обострялась борьба с ними, как в период Возражения Святой Руси. ''День опричника'' - это не праздник, как можно было бы подумать, глядя на белокаменную кремлевскую стену на обложке и стилизованный под старославянский шрифт в названии книги. День опричника - это один рабочий день государева человека Андрея Комяги - понедельник, начавшийся тяжелым похмельем. А дальше все по плану - сжечь дотла дом изменника родины, разобраться с шутами-скоморохами, слетать по делам в Оренбург и Тобольск, вернуться в Москву, отужинать с Государыней, а вечером попариться в баньке с братьями-опричниками. Следуя за главным героем, читатель выясняет, во что превратилась Россия к 2027 году, после восстановления монархии и возведения неприступной стены, отгораживающей ее от запада».
Китай продолжает распростираться, Европа продолжает исламизироваться, Россия продолжает вырождаться, обличая притом «бесовскую» Америку. Ничего нового. И вместо педофилии процветает педерастия, что естественно для правящих силовых ОПГ (сравни братства янычар, мамлюков и т.п.). Владимир Сорокин, рифмуясь с эйзенштейновской «пляской личин», так описывает один их эпизодов новоопричной оргии с участием Альфа-Дога (Бати):
«Осушает Батя чашу квасу медового, переводит дух, рыгает. Обводит нас очами. Замираем. Выжидает Батя, подмигивает. И произносит долгожданное.
- Цып-цып-цып!
Притухает свет, выдвигается из стены мраморной рука сияющая с горстью таблеток. И как исповедавшиеся к причастию, так ко длани возсиянной встаем мы в очередь покорную. Подходит каждый, берет свою таблетку, кладет в рот под язык, отходит. Подхожу и я. Беру таблетку, на вид невзрачную совсем. Кладу в рот, а пальцы уж дрожат, а колени уж подкашиваются, а сердчишко уж молотом беспокойным стучит, а кровь уж в виски ломится, как опричники в усадьбу земскую.
Накрывает язык мой трепещущий таблетку, яко облако храм на холме стоящий. Тает таблетка, сладко тает под языком, в слюне хлынувшей на нее, подобно реке Иордань по весне разливающейся. Бьется сердце, перехватывает дыхание, холодеют кончики пальцев, зорче глаза видят в полумраке. И вот долгожданное: толчок крови в уд. Опускаю очи долу. Зрю уд мой, кровью наливающийся. Восстает уд мой обновленный, с двумя хрящевыми вставками, с вострием из гиперволокна, с рельефными окатышами, с мясной полною, с подвижной татуировкою. Восстает аки хобот мамонта сибирского. А под удом удалым штепливается огнем багровым увесистое муде. И не только у меня. У всех причастившихся от длани сияющей муде затепливаются, словно светлячки в гнилушках ночных на Ивана Купала. Загораются муде опричные. И каждое - своим светом. У правого крыла свет этот из алого в багровый перетекает, у левого - от голубого в фиолетовый, а у молодняка - зеленые огоньки всех оттенков. И токмо у Бати нашего муде особым огнем сияет, огнем ото всех нас отличным - желто-золотое муде у Бати дорогого. В этом - великая сила братства опричного. У всех опричных муде обновленное китайскими врачами искусными. Свет проистекает от муде, мужественной любви возжелавших. Силу набирает от уд воздымающихся. И покуда свет этот не померк - живы мы, опричники.
Сплетаемся в объятьях братских. Крепкие руки крепкие тела обхватывают. Целуем друг друга в уста. Молча целуем, по-мужски, без бабских нежностей. Целованием друг друга распаляем и приветствуем. Банщики между нами суетятся с горшками глиняными, мазью гатайской полными.Зачерпываем мази густой, ароматной, мажем себе уды. Снуют бессловесные банщики аки тени, ибо не светится у них ничего.
- Гойда! - восклицает Батя.
- Гойда-гойда! - восклицаем мы.
Встает Батя первым. Приближает к себе Воска. Вставляет Воск в батину верзоху уд свой. Кряхтит Батя от удовольствия, скалит в темноте зубы белые. Обнимает Воска Шелет, вставляет ему смазанный рог свой. Ухает Воск утробно. Шелету Серый заправляет, Серому - Самося, Самосе - Балдохай, Балдохаю - Мокрый, Мокрому - Нечай, а уж Нечаю липкую сваю забить и мой черед настал. Обхватываю брата левокрылого левою рукою, а правой направляю уд свой ему в верзоху. Широка верзоха у Нечая. Вгоняю уд ему по самые ядра багровые. Нечай даже не крякает: привык, опричник коренной. Обхватываю его покрепче, прижимаю к себе, щекочу бородою. А уж ко мне Бубен пристраивается. Чую верзохой дрожащую булаву его. Увесиста она - без толчка не влезет. Торкается Бубен, вгоняет в меня толстоголовый уд свой. До самых кишок достает махина его, стон нутряной из меня выжимая. Стону в ухо Нечая. Бубен кряхтит в мое, руками молодецкими меня обхватывает. Не вижу того, кто вставляет ему, но по кряхтению разумею - уд достойный. Ну, да и нет среди нас недостойных - всем китайцы уды обновили, укрепили, обустроили. Есть чем и друг друга усладить, и врагов России наказать. Собирается, сопрягается гусеница опричная. Ухают и кряхтят позади меня. По закону братства левокрылые с правокрылыми чередуются, а уж потом молодежь пристраивается. Так у Бати заведено. И слава Богу…
По вскрикам и бормотанию чую - молодых черед пришел. Подбадривает Батя их:
- Не робей, зелень!
Стараются молодые, рвутся друг другу в верзохи тугие. Помогают им банщики темные, направляют, поддерживают. Вот предпоследний молодой вскрикнул, последний крякнул - и готова гусеница. Сложилась. Замираем.
- Гойда! - кричит Батя.
- Гойда-гойда! - гремим в ответ.
Шагнул Батя. И за ним, за головою гусеницы двигаемся все мы. Ведет Батя нас в купель. Просторна она, вместительна. Теплою водою наполняется, заместо ледяной.
- Гойда! Гойда! - кричим, обнявшись, ногами перебирая.
Идем за Батей. Идем. Идем. Идем гусеничным шагом. Светятся муде наши, вздрагивают уды в верзохах.
- Гойда! Гойда!
Входим в купель. Вскипает вода пузырями воздушными вокруг нас. По муде погружается Батя, по пояс, по грудь. Входит вся гусеница опричная в купель. И встает.
Теперь - помолчать время. Напряглись руки мускулистые, засопели ноздри молодецкие, закряхтели опричники. Сладкой работы время пришло. Окучиваем друг друга. Колышется вода вокруг нас, волнами ходит, из купели выплескивается. И вот уж подступило долгожданное, дрожь по всей гусенице прокатывается. И:
- Гойда-а-а-а-а-а-а-а!!!
Дрожит потолок сводчатый. А в купели - шторм девятибалльный.
- Гойда-а-а-а-а!!!
Реву в ухо Нечая, а Бубен в мое вопит:
- Гойда-а-а-а-а!!!
Господи, помоги нам не умереть…
Неописуемо. Потому как божественно».
Вот как автор объясняет свой творческий замысел пятилетней давности - "Из интервью с Владимиром Сорокиным":
"- Как давно и как долго писалась эта книга?
- Это писалось зимой, сначала довольно быстро, но я ни одну книгу так долго не шлифовал.
- Наверное, это было связано с тем, что вы использовали древнерусский язык? Вам, наверное, пришлось изучать какую-то древнюю литературу?
- Я этим интересовался всегда. В каждом из нас есть этот язык, эти корни. Но надо уметь дать ему свободу. Надо уметь отождествляться со своими персонажами. Чтобы этот язык ожил, мне понадобилось на несколько месяцев стать Комягой.
- То есть можно сказать, что на период написания книги ваш герой - это всегда вы, можно поставить знак «равно».
- У меня так всегда, иначе не получится образа. В жизни, конечно, я не Комяга, у нас с ним разные этические и эстетические принципы.
- В чем был замысел, так сказать, идея произведения?
- Страшный вопрос! Если бы автор знал, ради чего он пишет, он бы не писал. Это некая свободная фантазия на тему России. Чем уникальна наша жизнь в России? У каждого из нас есть один метафизический вопрос: что нас ждет? И у каждого, черт, возьми, есть на это ответ! Мы только и занимаемся, что гадаем по любому поводу на тему будущего России. Это говорит о том, что оно по-настоящему непредсказуемо. В этом уникальность нашей страны. Моя книга - одно из подобных гаданий. Я дал себе возможность смоделировать некую ситуацию: если Россия решит построить Великую Стену и отгородиться от западного мира, погрузившись в себя.
- Такая древнерусская Москва, отгородившаяся от Запада, одновременно помолодевшая и постаревшая, с челядью, с конюшнями, амбарами, квасом и с джакузи, автомобилями, мобильными телефонами, - это ваша идеальная Москва?
- Моя идеальная Москва - это Москва, по которой я бегал мальчиком, когда мне было лет 12. Не может быть ничего идеального. Надо принимать вещи и города такими, какие они есть. В конце концов, это художественное произведение. Но теоретически такая Москва запросто может существовать.
- Хотелось бы поговорить об опричнине. Вы пишете, что не люди выбирают опричнину, а опричнина выбирает людей. Можно сказать, что описываемый вами институт опричнины - это современная ФСБ?
- Вы слишком узко смотрите на это понятие. Опричнина больше ФСБ и КГБ. Это старое, мощное, очень русское явление. С XVI века оно, несмотря на то что официально было при Иване Грозном всего в течение десяти лет, сильно повлияло на русское сознание и историю. Все наши карательные органы, да и во многом весь наш институт власти - результат влияния опричнины. Иван Грозный разделил общество на народ и опричных, сделал государство в государстве. Это показало гражданам государства Российского, что они обладают не всеми правами, а все права у опричных. Чтобы быть в безопасности, надо стать опричным, отделиться от народа. Чем у нас на протяжении этих четырех веков чиновники и занимаются. Мне кажется, опричнину, ее пагубность, по-настоящему еще не рассмотрели, не оценили.
- Писатель Владимир Сорокин несколько изменился за последнее время. После скандальной "Нормы" и Голубого сала" он стал писать немного по-другому. С чем это связано?
- Мне недавно исполнился 51. Знаете, я ведь не вижу себя со, стороны, правда? Что-то происходит во мне, но я не могу сформулировать, что именно. Я старался не повторяться, в каждой книге как-то развиваться, каждый раз изобретать маленькую атомную бомбочку. Я развиваюсь, книги меняются, бомбочки взрываются.
- Один из самых внешних признаков этого изменения количество нецензурной лексики в произведении. Сейчас ее гораздо меньше.
-Я никогда не держался за мат как за нечто самоценное. Он для меня лишь часть родной речи. Его должно быть, как перца, не больше и не меньше. Только тогда он по-настоящему полезен и в жизни, и в литературе".
Там же - рецензия Бориса Соколова (Культура, Москва, 2006, № 32, стр. 2) - «Владимир Сорокин еще раз подтвердил в своей новой повести "День опричника" мысль о том, что будущее России - это ее прошлое. Сорокин полагает, что опричнина в России в той или иной форме сохранялась всегда, поскольку политическая деятельность, по сути, сводилась к личной преданности государю и государству. По композиции "День опричника" напоминает "День Петра" Алексея Толстого, только главным героем выступает не сам государь, а его верный пес - опричник Андрей Комяга. Действие происходит где-то в 2020-е годы, когда на Руси царствует уже преемник путинского преемника. Новые опричники все так же изводят крамолу, гоняют по Москве на красных "меринах" сделанных в Китае, к бамперам которых прикручены свежезамороженные собачьи головы (и каждый день их меняют, как в известном анекдоте).
От Европы Россия отгородилась Западной стеной, что не мешает, правда, гнать туда энергоносители. Но "приличных людей не осталось и за Западной стеной. Дала дуба Европа Агеноровна, одни киберпанки арабские по развалинам ползают". А с Китаем новый Иван Грозный дружит, хоть и отгородился от него на всякий случай Южной стеной. Существует же Россия дорогой Гуанчжоу - Париж: "С тех пор как все мировое производство всех главных вещей-товаров потихоньку в Китай Великий перетекло, построили эту Дорогу, связующую Европу с Китаем. Десятиполосная она, а под землею - четыре линии для скоростных поездов. Круглые сутки по Дороге ползут тяжелые трейлеры с товарами, свистят подземные поезда серебристые". Живут люди на Руси, кроме опричников и немногих других, приближенных к государю, скудно, но сытно. Стандартный набор русских продуктов в каждом ларьке: "сигареты "Родина" и "Россия" водка "Ржаная" и "Пшеничная" хлеб черный и белый, конфеты "Мишка косолапый" и "Мишка на Севере", повидло яблочное и сливовое, масло коровье и постное, мясо с костями и без, молоко цельное и топленое, яйцо куриное и перепелиное, колбаса вареная и копченая, компот вишневый и грушевый и наконец - сыр "Российский". "Российскому" нет альтернативы.
На Красной площади происходят публичные казни. Оппозиции давно уже нет, поэтому в расход выводят своих. Реализована идея одного литературного критика: порют литераторов за крамольные произведения. Остатки либеральной интеллигенции вещают из эмиграции по западным "радиоголосам".
Реалии современной российской жизни в декорации опричнины вписываются вполне органично. Пожалуй, самый сильный эпизод повести - это коллективный наркотический транс опричников, воображающих себя огненным семиглавым зверем, летящим через океан жечь Америку, где живут "люди наглые да бесчестные, страха Божия совсем не имеющие. И живут те люди безбожные, во грехах своих паскудных купаются, все купаются, наслаждаются, да над всем святым издеваются. Издеваются, насмехаются, сатанинскими делами прикрываются. Все плюют они на Святую Русь, на Святую Русь на православную, все глумятся они да над правдою, все позорят они имя Божие".
Сорокину удается стилистически соединить средневековый русский с новоязом будущего. Вот как, например, на этом языке формулируется "фюрер-принцип": "Государю из Кремля народ виднее, обозримей. Это мы тут ползаем, как воши, суетимся, верных путей не ведая. А государь все видит, все слышит. И знает - кому и что надобно". Новая опричнина выполняет роль "эскадронов смерти", а устроена по законам мафии, имея долю со всего, что приносит доходы в государстве. Как кажется, больше всего автор опасается, что созданная им антиутопия может стать реальностью".
К тому времени Мавзолей уже снесен, Кремль покрашен в белый цвет, на Западе Великая Российская Стена, в аптеках продается кокаин по 2,50 руб., по городу носятся красные "мерины" опричников.... В Аннотации сказано - «Супротивных много, это верно. Как только восстала Россия из пепла Серого, как только осознала себя, как только шестнадцать лет назад заложил государев батюшка Николай Платонович первый камень в фундамент Западной Стены, как только стали мы отгораживаться от чуждого извне, от бесовского изнутри - так и полезли супротивные из всех щелей, аки сколопендрие зловредное. Истинно - великая идея порождает и великое сопротивление ей. Всегда были враги у государства нашего, внешние и внутренние, но никогда так яростно не обострялась борьба с ними, как в период Возражения Святой Руси. ''День опричника'' - это не праздник, как можно было бы подумать, глядя на белокаменную кремлевскую стену на обложке и стилизованный под старославянский шрифт в названии книги. День опричника - это один рабочий день государева человека Андрея Комяги - понедельник, начавшийся тяжелым похмельем. А дальше все по плану - сжечь дотла дом изменника родины, разобраться с шутами-скоморохами, слетать по делам в Оренбург и Тобольск, вернуться в Москву, отужинать с Государыней, а вечером попариться в баньке с братьями-опричниками. Следуя за главным героем, читатель выясняет, во что превратилась Россия к 2027 году, после восстановления монархии и возведения неприступной стены, отгораживающей ее от запада».
Китай продолжает распростираться, Европа продолжает исламизироваться, Россия продолжает вырождаться, обличая притом «бесовскую» Америку. Ничего нового. И вместо педофилии процветает педерастия, что естественно для правящих силовых ОПГ (сравни братства янычар, мамлюков и т.п.). Владимир Сорокин, рифмуясь с эйзенштейновской «пляской личин», так описывает один их эпизодов новоопричной оргии с участием Альфа-Дога (Бати):
«Осушает Батя чашу квасу медового, переводит дух, рыгает. Обводит нас очами. Замираем. Выжидает Батя, подмигивает. И произносит долгожданное.
- Цып-цып-цып!
Притухает свет, выдвигается из стены мраморной рука сияющая с горстью таблеток. И как исповедавшиеся к причастию, так ко длани возсиянной встаем мы в очередь покорную. Подходит каждый, берет свою таблетку, кладет в рот под язык, отходит. Подхожу и я. Беру таблетку, на вид невзрачную совсем. Кладу в рот, а пальцы уж дрожат, а колени уж подкашиваются, а сердчишко уж молотом беспокойным стучит, а кровь уж в виски ломится, как опричники в усадьбу земскую.
Накрывает язык мой трепещущий таблетку, яко облако храм на холме стоящий. Тает таблетка, сладко тает под языком, в слюне хлынувшей на нее, подобно реке Иордань по весне разливающейся. Бьется сердце, перехватывает дыхание, холодеют кончики пальцев, зорче глаза видят в полумраке. И вот долгожданное: толчок крови в уд. Опускаю очи долу. Зрю уд мой, кровью наливающийся. Восстает уд мой обновленный, с двумя хрящевыми вставками, с вострием из гиперволокна, с рельефными окатышами, с мясной полною, с подвижной татуировкою. Восстает аки хобот мамонта сибирского. А под удом удалым штепливается огнем багровым увесистое муде. И не только у меня. У всех причастившихся от длани сияющей муде затепливаются, словно светлячки в гнилушках ночных на Ивана Купала. Загораются муде опричные. И каждое - своим светом. У правого крыла свет этот из алого в багровый перетекает, у левого - от голубого в фиолетовый, а у молодняка - зеленые огоньки всех оттенков. И токмо у Бати нашего муде особым огнем сияет, огнем ото всех нас отличным - желто-золотое муде у Бати дорогого. В этом - великая сила братства опричного. У всех опричных муде обновленное китайскими врачами искусными. Свет проистекает от муде, мужественной любви возжелавших. Силу набирает от уд воздымающихся. И покуда свет этот не померк - живы мы, опричники.
Сплетаемся в объятьях братских. Крепкие руки крепкие тела обхватывают. Целуем друг друга в уста. Молча целуем, по-мужски, без бабских нежностей. Целованием друг друга распаляем и приветствуем. Банщики между нами суетятся с горшками глиняными, мазью гатайской полными.Зачерпываем мази густой, ароматной, мажем себе уды. Снуют бессловесные банщики аки тени, ибо не светится у них ничего.
- Гойда! - восклицает Батя.
- Гойда-гойда! - восклицаем мы.
Встает Батя первым. Приближает к себе Воска. Вставляет Воск в батину верзоху уд свой. Кряхтит Батя от удовольствия, скалит в темноте зубы белые. Обнимает Воска Шелет, вставляет ему смазанный рог свой. Ухает Воск утробно. Шелету Серый заправляет, Серому - Самося, Самосе - Балдохай, Балдохаю - Мокрый, Мокрому - Нечай, а уж Нечаю липкую сваю забить и мой черед настал. Обхватываю брата левокрылого левою рукою, а правой направляю уд свой ему в верзоху. Широка верзоха у Нечая. Вгоняю уд ему по самые ядра багровые. Нечай даже не крякает: привык, опричник коренной. Обхватываю его покрепче, прижимаю к себе, щекочу бородою. А уж ко мне Бубен пристраивается. Чую верзохой дрожащую булаву его. Увесиста она - без толчка не влезет. Торкается Бубен, вгоняет в меня толстоголовый уд свой. До самых кишок достает махина его, стон нутряной из меня выжимая. Стону в ухо Нечая. Бубен кряхтит в мое, руками молодецкими меня обхватывает. Не вижу того, кто вставляет ему, но по кряхтению разумею - уд достойный. Ну, да и нет среди нас недостойных - всем китайцы уды обновили, укрепили, обустроили. Есть чем и друг друга усладить, и врагов России наказать. Собирается, сопрягается гусеница опричная. Ухают и кряхтят позади меня. По закону братства левокрылые с правокрылыми чередуются, а уж потом молодежь пристраивается. Так у Бати заведено. И слава Богу…
По вскрикам и бормотанию чую - молодых черед пришел. Подбадривает Батя их:
- Не робей, зелень!
Стараются молодые, рвутся друг другу в верзохи тугие. Помогают им банщики темные, направляют, поддерживают. Вот предпоследний молодой вскрикнул, последний крякнул - и готова гусеница. Сложилась. Замираем.
- Гойда! - кричит Батя.
- Гойда-гойда! - гремим в ответ.
Шагнул Батя. И за ним, за головою гусеницы двигаемся все мы. Ведет Батя нас в купель. Просторна она, вместительна. Теплою водою наполняется, заместо ледяной.
- Гойда! Гойда! - кричим, обнявшись, ногами перебирая.
Идем за Батей. Идем. Идем. Идем гусеничным шагом. Светятся муде наши, вздрагивают уды в верзохах.
- Гойда! Гойда!
Входим в купель. Вскипает вода пузырями воздушными вокруг нас. По муде погружается Батя, по пояс, по грудь. Входит вся гусеница опричная в купель. И встает.
Теперь - помолчать время. Напряглись руки мускулистые, засопели ноздри молодецкие, закряхтели опричники. Сладкой работы время пришло. Окучиваем друг друга. Колышется вода вокруг нас, волнами ходит, из купели выплескивается. И вот уж подступило долгожданное, дрожь по всей гусенице прокатывается. И:
- Гойда-а-а-а-а-а-а-а!!!
Дрожит потолок сводчатый. А в купели - шторм девятибалльный.
- Гойда-а-а-а-а!!!
Реву в ухо Нечая, а Бубен в мое вопит:
- Гойда-а-а-а-а!!!
Господи, помоги нам не умереть…
Неописуемо. Потому как божественно».
Вот как автор объясняет свой творческий замысел пятилетней давности - "Из интервью с Владимиром Сорокиным":
"- Как давно и как долго писалась эта книга?
- Это писалось зимой, сначала довольно быстро, но я ни одну книгу так долго не шлифовал.
- Наверное, это было связано с тем, что вы использовали древнерусский язык? Вам, наверное, пришлось изучать какую-то древнюю литературу?
- Я этим интересовался всегда. В каждом из нас есть этот язык, эти корни. Но надо уметь дать ему свободу. Надо уметь отождествляться со своими персонажами. Чтобы этот язык ожил, мне понадобилось на несколько месяцев стать Комягой.
- То есть можно сказать, что на период написания книги ваш герой - это всегда вы, можно поставить знак «равно».
- У меня так всегда, иначе не получится образа. В жизни, конечно, я не Комяга, у нас с ним разные этические и эстетические принципы.
- В чем был замысел, так сказать, идея произведения?
- Страшный вопрос! Если бы автор знал, ради чего он пишет, он бы не писал. Это некая свободная фантазия на тему России. Чем уникальна наша жизнь в России? У каждого из нас есть один метафизический вопрос: что нас ждет? И у каждого, черт, возьми, есть на это ответ! Мы только и занимаемся, что гадаем по любому поводу на тему будущего России. Это говорит о том, что оно по-настоящему непредсказуемо. В этом уникальность нашей страны. Моя книга - одно из подобных гаданий. Я дал себе возможность смоделировать некую ситуацию: если Россия решит построить Великую Стену и отгородиться от западного мира, погрузившись в себя.
- Такая древнерусская Москва, отгородившаяся от Запада, одновременно помолодевшая и постаревшая, с челядью, с конюшнями, амбарами, квасом и с джакузи, автомобилями, мобильными телефонами, - это ваша идеальная Москва?
- Моя идеальная Москва - это Москва, по которой я бегал мальчиком, когда мне было лет 12. Не может быть ничего идеального. Надо принимать вещи и города такими, какие они есть. В конце концов, это художественное произведение. Но теоретически такая Москва запросто может существовать.
- Хотелось бы поговорить об опричнине. Вы пишете, что не люди выбирают опричнину, а опричнина выбирает людей. Можно сказать, что описываемый вами институт опричнины - это современная ФСБ?
- Вы слишком узко смотрите на это понятие. Опричнина больше ФСБ и КГБ. Это старое, мощное, очень русское явление. С XVI века оно, несмотря на то что официально было при Иване Грозном всего в течение десяти лет, сильно повлияло на русское сознание и историю. Все наши карательные органы, да и во многом весь наш институт власти - результат влияния опричнины. Иван Грозный разделил общество на народ и опричных, сделал государство в государстве. Это показало гражданам государства Российского, что они обладают не всеми правами, а все права у опричных. Чтобы быть в безопасности, надо стать опричным, отделиться от народа. Чем у нас на протяжении этих четырех веков чиновники и занимаются. Мне кажется, опричнину, ее пагубность, по-настоящему еще не рассмотрели, не оценили.
- Писатель Владимир Сорокин несколько изменился за последнее время. После скандальной "Нормы" и Голубого сала" он стал писать немного по-другому. С чем это связано?
- Мне недавно исполнился 51. Знаете, я ведь не вижу себя со, стороны, правда? Что-то происходит во мне, но я не могу сформулировать, что именно. Я старался не повторяться, в каждой книге как-то развиваться, каждый раз изобретать маленькую атомную бомбочку. Я развиваюсь, книги меняются, бомбочки взрываются.
- Один из самых внешних признаков этого изменения количество нецензурной лексики в произведении. Сейчас ее гораздо меньше.
-Я никогда не держался за мат как за нечто самоценное. Он для меня лишь часть родной речи. Его должно быть, как перца, не больше и не меньше. Только тогда он по-настоящему полезен и в жизни, и в литературе".
Там же - рецензия Бориса Соколова (Культура, Москва, 2006, № 32, стр. 2) - «Владимир Сорокин еще раз подтвердил в своей новой повести "День опричника" мысль о том, что будущее России - это ее прошлое. Сорокин полагает, что опричнина в России в той или иной форме сохранялась всегда, поскольку политическая деятельность, по сути, сводилась к личной преданности государю и государству. По композиции "День опричника" напоминает "День Петра" Алексея Толстого, только главным героем выступает не сам государь, а его верный пес - опричник Андрей Комяга. Действие происходит где-то в 2020-е годы, когда на Руси царствует уже преемник путинского преемника. Новые опричники все так же изводят крамолу, гоняют по Москве на красных "меринах" сделанных в Китае, к бамперам которых прикручены свежезамороженные собачьи головы (и каждый день их меняют, как в известном анекдоте).
От Европы Россия отгородилась Западной стеной, что не мешает, правда, гнать туда энергоносители. Но "приличных людей не осталось и за Западной стеной. Дала дуба Европа Агеноровна, одни киберпанки арабские по развалинам ползают". А с Китаем новый Иван Грозный дружит, хоть и отгородился от него на всякий случай Южной стеной. Существует же Россия дорогой Гуанчжоу - Париж: "С тех пор как все мировое производство всех главных вещей-товаров потихоньку в Китай Великий перетекло, построили эту Дорогу, связующую Европу с Китаем. Десятиполосная она, а под землею - четыре линии для скоростных поездов. Круглые сутки по Дороге ползут тяжелые трейлеры с товарами, свистят подземные поезда серебристые". Живут люди на Руси, кроме опричников и немногих других, приближенных к государю, скудно, но сытно. Стандартный набор русских продуктов в каждом ларьке: "сигареты "Родина" и "Россия" водка "Ржаная" и "Пшеничная" хлеб черный и белый, конфеты "Мишка косолапый" и "Мишка на Севере", повидло яблочное и сливовое, масло коровье и постное, мясо с костями и без, молоко цельное и топленое, яйцо куриное и перепелиное, колбаса вареная и копченая, компот вишневый и грушевый и наконец - сыр "Российский". "Российскому" нет альтернативы.
На Красной площади происходят публичные казни. Оппозиции давно уже нет, поэтому в расход выводят своих. Реализована идея одного литературного критика: порют литераторов за крамольные произведения. Остатки либеральной интеллигенции вещают из эмиграции по западным "радиоголосам".
Реалии современной российской жизни в декорации опричнины вписываются вполне органично. Пожалуй, самый сильный эпизод повести - это коллективный наркотический транс опричников, воображающих себя огненным семиглавым зверем, летящим через океан жечь Америку, где живут "люди наглые да бесчестные, страха Божия совсем не имеющие. И живут те люди безбожные, во грехах своих паскудных купаются, все купаются, наслаждаются, да над всем святым издеваются. Издеваются, насмехаются, сатанинскими делами прикрываются. Все плюют они на Святую Русь, на Святую Русь на православную, все глумятся они да над правдою, все позорят они имя Божие".
Сорокину удается стилистически соединить средневековый русский с новоязом будущего. Вот как, например, на этом языке формулируется "фюрер-принцип": "Государю из Кремля народ виднее, обозримей. Это мы тут ползаем, как воши, суетимся, верных путей не ведая. А государь все видит, все слышит. И знает - кому и что надобно". Новая опричнина выполняет роль "эскадронов смерти", а устроена по законам мафии, имея долю со всего, что приносит доходы в государстве. Как кажется, больше всего автор опасается, что созданная им антиутопия может стать реальностью".