Рисуя цветы
"Рисуя цветы" vladimirches
Что? Ты просишь рассказать сказку? Ой, солнышко, ну не сейчас же... пять утра всё-таки... ну ладно-ладно, хорошо, я расскажу тебе, расскажу тебе сказку. Только давай договоримся. Ты не перебивай меня, а то я не умею красиво говорить, ты же знаешь... буду путаться, терять мысль, так что ты просто слушай, ладно?
Итак. Мы тогда с тобой жили в Будапеште...
Ну вот. Не успел пары слов сказать, а ты уже перебиваешь. Ну что с того, что ты не жила в Будапеште? Я зато жил. К тому же, откуда ты знаешь, что не жила? Я вот знаю и говорю - жила, причём тогда же, когда и я, просто в другой жизни. Ты же не думаешь, что мы только в этот раз с тобой вместе? Нет, что ты... мы с тобой были вместе ещё давным-давно, в далёкие средние века, когда по улицам не шмыгали туда-сюда на мотоциклах, а чинно цокали на лошадях. Улочки повсюду были узкие, а дома отапливали дровами. Тогда даже не было зеркал, удивительно, но их действительно тогда ещё не изобрели.
В то время ты жила в одной комнатушке на берегу Пешт и занималась продажей цветов. Ты очень любила их, как любишь и сейчас, но тогда они были твоей жизнью - твоим хлебом и твоим даром. Ты умела отбирать себе в магазин самые лучшие цветы, знала, как за ними ухаживать, знала скрытые значения каждого из них, а твоими самыми любимыми были тюльпаны. Ты ещё всем твердила, что настоящая красота - в простоте, и поэтому тебе нравятся именно эти цветы. Твой небольшой магазинчик, находящийся неподалёку от дома, вернее, комнатушки, пользовался успехом - в нём постоянно толпились покупатели самых разных сословий.
Да-да, малыш, увы, ты была самой обыкновенной венгеркой из низкого сословия. Но, бесспорно - необыкновенной красоты.
А я как раз оказался счастливчиком... я был принцем, жил в роскоши и богатствах, но они меня совершенно не прельщали. По вечерам, когда город, будто стыдясь за всё произошедшее днём, заливался краской заката, я выходил из своих покоев в Буда-Кастле на специальную площадку, где любовался плавным, будто замершим, Дунаем, затихающим городом, дугами величественных мостов и розовеющим небом. У меня была отличная подзорная труба, и мне нравилось смотреть через неё на улочки, дома и прохожих. Я разглядывал их одежду, походку, выражения лиц. Кроме того, я обожал рисовать. Вечно малевал разные граффити на стенах дворца, на дверях, на...
Что ты опять? Конечно тогда было граффити. Послушай, это же сказ-ка. Там можно всё, а если не согласна, то давай уже спать, я и так зеваю... ну хорошо, хорошо, шучу, рассказываю дальше...
Так вот в один день, глядя в свою подзорную трубу, я увидел тебя - ты возвращалась откуда-то домой, держа в руках роскошный букет. Признаться, ты мне сразу очень понравилась. У тебя были светлые вьющиеся волосы до талии, смеющиеся голубые глаза, смешной подбородок с ямочкой и хрупкие гладкие плечи. Ты любила платья, и ходила хоть и грациозно, но будто немного вприпрыжку.
Так. Ну сколько можно? Ну конечно я знаю, что у тебя русые прямые волосы и карие глаза. Но тогда-то была другая жизнь и другой облик. Не менее красивый, заметь. Ты что, сама к себе что ли ревновать собралась? Лучше помолчи и послушай дальше.
Я, знаешь ли, тоже был очень даже ничего: симпатичный, молодой, образованный, очень добрый и с отличным чувством юмора. У меня было всё, и я был завидным женихом. Запала бы любая, но подзорная труба сама приняла решение, и я выбрал тебя. При этом я не желал, чтобы ты влюбилась в меня из-за того, что я принц. Невелика задача - быть принцем и сводить с ума девушек. Я ждал настоящих чувств, и поэтому решил проверить их сразу. Переодевшись в простую одежду, я отправился в твою цветочную лавку.
Когда я пришёл к тебе, уже смеркалось, покупателей не было, и ты стояла одна у прилавка. А я, знаешь ли, очень любил как-нибудь выпендриться, поэтому решил познакомиться необычно. Я подошёл к тебе и попросил помочь в выборе цветов. Сказал, что для меня это очень важный букет, он для самой красивой на всю Европу девушки, но я понятия не имею о её предпочтениях в цветах, а она, как назло, в них как раз весьма разбирается. Ты охотно стала мне помогать, и вместе мы набрали очаровательный букет: розовые тюльпаны, белые лилии, ярко-рыжие большие розы и малюсенькие, чем-то даже смешные, васильки.
А после того, как я расплатился и букет оказался в моих руках, я протянул его тебе, очень волнуясь, и проговорил: «Девушка. Это вам». Ты сначала слегка напряглась, но потом-таки сказала «спасибо», и я узнал, как тебя зовут (звали тебя, конечно, так же, иначе и быть не может) и твой номер телефона.
Солнце! Моё последнее предупреждение. До каких пор ещё повторять? Это сказка, понимаешь, сказ-ка. Естественно тогда не было никаких телефонов, но если кто-то хотел познакомиться, то он обязан был спросить номер телефона. Если тебе так проще, считай, что это был некого рода фразеологический оборот. Парень спрашивал: «А могу я узнать ваш номер?», а девушка отвечала: «Конечно, записывайте...». Разве не прекрасно, когда живёшь в средние века, а тем не менее есть номер телефона, на который не позвонишь конечно, но который всё равно ЕСТЬ.
***
А потом я стал за тобой ухаживать. И как я это делал! Что это были за свидания! Ты просто сходила с ума от восторга. Мы катались по Дунаю, гуляли по набережным, ходили на танцы; я встречал тебя холодными вечерами на всегда праздничной и пёстрой Vaci-utca - длинной улице, набитой магазинами и ресторанами. Тогда она была точь-в-точь, как и сейчас: толпы туристов, уличные музыканты, бесчисленные фонари и рождественские гирлянды. Я встречал тебя с кружкой чая в одной руке, и тарелкой жареных сарделек в другой. Играл на гитаре и читал стихи, перед этим весь день заучивая их наизусть. Мы бродили по аллеям, а когда выпадал снег - играли в снежки и ходили на каток. Да-да, тогда и коньки, и фонари, всё это было. И всё это было - наше.
Солнышко, ну конечно сейчас я так не ухаживаю... В жизни ухаживать, как в сказке - невозможно. Радость моя, ну я понял, да, хорошо, я обязательно учту это и впредь буду ухаживать именно так. Ты, главное, не перебивай.
Но больше всего мне нравилось рисовать для тебя. Повсюду, где ты только могла увидеть: на стенах, на камнях мостовых, под твоим окном, да и на самом окне. Сначала я писал красками твоё имя, потом - рисовал ангелов и сердца, потом - птиц и твои портреты... Ты ещё постоянно говорила, что в моих граффити слишком много завитушек, а я отвечал, что завитушек, милая моя, много не бывает. Но чем больше я узнавал от тебя про значения цветов: девственность белых роз, юность ромашек, безрассудство герани и утончённость орхидей - тем больше я рисовал именно их. Я оставлял их везде: на салфетках в кафе (нет, не трактирах, в нашем средневековьи обязательно были кафе), на важных дворцовых бумагах, на расписках в твоём магазине, в тетрадях и, конечно же, на стенах.
Однажды ты даже ехала в трамвае...
Свет мой, ну конечно же были трамваи! Как вообще можно представить себе, что даже в старые времена, где были ты и я, где были кафе и цветы, где были номера телефонов и фонари, не было трамваев? Нет, нет, я уже сказал, автомобилей не было, никаких там метро, троллейбусов и автобусов. Только кареты и трамваи.
Так вот, однажды ты ехала в трамвае и смотрела в окошко, по ту сторону реки. Набережная Буды была уныла и некрасива, несколькими метрами голого камня нависая над водой. Ты смотрела на неё и думала, как бы было здорово, если бы сейчас что-то могло порадовать взгляд. И вот ты уже почти отвернулась, как увидела на этой стене огромную надпись. Это было твоё имя, а рядом с ним ютилась нитриловая алая роза. Краски были ещё мокрые, и слегка поблескивали на солнце.
И ты уже не могла устоять. Да-да, солнышко, ты была от меня в восторге, и мы наконец соединились. Мы занимались любовью и в шутку звали это «рисованием цветов». Даже посмеивались, что если наши дети будут спрашивать, как они появились на свет, мы так им и заявим: «Просто папку хлебом не корми, дай цветы порисовать». Я говорил тебе о любви, о такой, в которой влюблённость и страсть не проходят, о такой, которая не затихает с ходом времени и которая никогда, ни за что, не становится привычкой. Ты спрашивала, за что я тебя так люблю, а я отвечал - за то, что твоя душа плещет. Ты смеялась, и говорила, что рисую-то я, и все те романтические вечера, что мы проводим, тоже создаю я, но я спорил, доказывая, что не будь тебя - не было бы и меня такого. Я не уставал повторять, какая ты красивая - комплимент, который в устах достойного мужчины значит гораздо больше, чем просто оценка внешности. Я говорил о твоей чистоте, доброте, обо всём на свете, и ты всегда сильно смущалась, хотя конечно тебе было приятно слушать.
Мы сливались всё больше и больше, ни на секунду не уставая друг от друга и открываясь до конца.
***
Я рассказал тебе, что на самом деле я принц, сын самого короля, и сперва ты испугалась, ведь перемены могли оказаться ужасными, но потом успокоилась и даже обрадовалась, начав называть меня «маленьким принцем». А ты, в свою очередь, раскрыла мне свой секрет, поведав о своей сестре-близняшке...
Что за бунт на корабле? Да, у тебя была сестра-близняшка. Не спорь. Была. Мне виднее. Почему? Потому что я там был и всё запомнил, а ты была и забыла. Ты же вечно всё забываешь, золото моё, но я не об этом... Так. На чём я остановился? Ах, да.
Сестру звали Спеккия, она действительно была твоей близняшкой, младше всего на несколько минут, и вы были абсолютной копией друг друга. Не сговариваясь, одинаково одевались, причёсывались, говорили, только жили по-разному: Спеккия почти не работала, помогая маме по хозяйству. Вы с сестрой не очень-то любили друг друга - ты её ни во что не ставила, а она, казалось, вечно тебя пародировала и повторяла за тобой.
Но в один день ты решила познакомить меня с семьёй, поведя в свой прежний дом, и тогда я впервые столкнулся со Спеккией. Твоя сестра была абсолютной копией, ни одна деталь не позволяла мне различать вас, и потому я просто весь тот вечер не отпускал твою руку, чтобы в случае чего... не затеряться.
После этого всё продолжилось в обычном русле, мы проводили с тобой дни напролёт, пока однажды ты не спросила меня, почему в предыдущий день я не пришёл в назначенное время. Я очень удивился, ведь в тот вечер мы отлично провели время: погуляли по парку, устроили пикник, а вечером, затопив камин, я лёг с тобой в постель и мы рисовали цветы...
Услышав это, ты была шокирована. Всё стало понятно: твоя сестра Спеккия объявилась на встречу раньше тебя, и я ушёл с ней, даже не подозревая о «подмене».
Затем это повторилось ещё несколько раз, потом - всё чаще и чаще. Отношения превратились в какой-то кошмар, встречи стали беспорядочны, начались ссоры, ты обвиняла меня в том, что если бы я действительно любил, то почувствовал бы разницу, а я ничего не мог с собой поделать. Я любил вас обеих, потому что вы были, как два человека одного и того же человека. И при этом вас обеих я стал бояться. Ты и Спеккия будто соревновались друг с другом - кто раньше придёт на свидание, кто отменит его и назначит на другое время, кто лучше проведёт другую. Я стал устраивать проверки, задавая вопросы о нашем прошлом - самых первых днях, о которых твоя сестра не могла знать, но всё равно эти уловки срабатывали не всегда. Когда ты приходила ко мне во дворец, я стоял перед тобой беспомощный, не зная, ты ли это. Мне казалось, будто за мной гонятся две мои возлюбленные, каждой из которых я рад, каждую из которых люблю. И люблю не частью сердца, а всем сердцем.
В страхе, мы стали всё меньше видеться, пока полностью не разъединились. Всё больше времени я проводил, рисуя по городу свои граффити: печаль пурпурного гиацинта, осторожность бегонии, надежду анемона. Каждый вечер я брал свою подзорную трубу, снова и снова находя тебя. Двух тебя.
***
А потом настал день, который никто никак не запомнил, который не превратился в красную цифру на календаре, про который не написали в учебниках. Ни для кого он не был значимым, кроме нас двоих. Но даже ты забыла этот день. А я не смог забыть.
Закат, пролитый кисельными сгустками в сливочные облака, кровоточил и пульсировал. Будто испытывая какую-то нечеловеческую жажду, его хотелось выпить весь, до последней капли. Я вышел из своего замка и направился к холму Святого Геллерта. Уже тогда, в те времена, рядом с ним было построено величественное каменное здание: высокое, широкое, с небольшими шпилями и пиками, множеством окошек и черепичной крышей. Это был огромный особняк, принадлежащий кому-то из дворян. Южная стена здания была пуста и скучна, безжизненна. Я подошёл к ней и принялся рисовать. Рисовать цветы, все подряд, самые разные: пионы, хризантемы, розы, камелии, крокусы, орхидеи, тюльпаны... Они покрывали всю гладь каменной стены, но выходили какими-то серыми. Краски будто выцвели и получались тусклыми, сухими, мёртвыми.
Расстроившись, я дошёл до набережной и спустился по лестнице к реке. Засунув руки в карманы и смотря лишь под ноги, я побрёл по камням...
Когда я подошёл, было уже поздно. Или же - слишком рано. Ты сидела на корточках у самой воды, и медленно раскачиваясь, непрерывно смотрела в её ровную гладь. На тебя же, из глубины реки, смотрела Спеккия.
Её веки оставались открыты, но тело уже побледнело и слегка распухло. Вы обе глядели друг на друга с тоской, а я стоял рядом и смотрел на вас, одинаково одетых, одинаково уложивших волосы, одинаково печальных. Но - уже разных. Ты была живой. Она была мёртвой.
Подойдя ближе, я обнял тебя и сел рядом. Мы ничего не говорили друг другу, но мысли встревоженным роем пчёл жужжали в голове: «Почему она так поступила? Ради нас? Ради себя? Был ли это единственный выход, броситься с моста в холодные объятия Дуная?»
Спеккия полностью ушла в воду...
Мы сидели на большом ровном валуне, прижавшись дрожащими плечами, взявшись за руки, застыв и глядя на спокойную реку. Дунай медленными толчками продвигался по течению, будто нехотя, а фонари с набережных Буды и Пешта освещали плески крошечных волн. Было тихо, и лишь наши отражения напоминали о чём-то, кроме воды. Течение становилось всё медленней и медленней, плески всё слабее и тише, пока река совсем не встала. Дунай покрылся ровной плёнкой капель, недвижимой, нерушимой. Ставшая плоской река отразила небо и звёзды, луну, нас, склонившихся над ней.
А потом она треснула... Послышался грохот, и вода взорвалась мириадами осколков, отражающих мир. Зеркала взмыли в воздух и через несколько секунд посыпались на землю стеклянным дождём, крошась, режа и повторяя, крошась, режа и повторяя...
Конечно, Солнышко, ты не помнишь тех дней, той жизни. Это всего лишь сказка, но я могу тебя заверить, что именно с тех пор у людей появились зеркала. Именно с тех пор на южной стене здания у холма Святого Геллерта, ныне отеля, в Будапеште цветёт извивающийся алый плющ. И именно с тех пор, когда я вижу тебя, смотрящуюся в зеркало, такую красивую, такую любимую мной, я теряюсь и не могу ничего понять. Кого люблю я? Кого я должен любить? А самое главное - кто же, чёрт возьми, та девушка, что так соблазнительно смотрит на меня с другой стороны, причёсывая волосы?