Любовь Палача
"Любовь Палача" Alton
Вызвали Палача Второй Гильдии Семёна на ковёр за несоответствие.
- Ну, ты чего разврат на производстве разводишь, - прямо спросил Председатель.
- И чего им не хватает? - Поспешно поддакнула Секретарша. Работа на свежем воздухе, зарплата с вредностью, чего ещё надо?
На последней фразе секретарь собрания слегка пыл поубавила, зацепившись взглядом за амбразуру окна с решётками.
- Жалоба, что ли, поступила, - попробовал Семён прояснить ситуацию.
- Ты дурака-то из себя не строй, - взял слово цеховой Мастер, - если нам от недобитков ещё и жалобы поступать начнут, тогда не тебя надо будет разбирать, а меня буквой “Г” ставить.
- И не здесь, - тихо сказал пятый участник совещания, весь в сером.
“Во, как замаскировался в углу, на фоне серого бытия действительности”, - в своём духе и, как всегда некстати, подумал Семён.
Он этого Серого и, правда, вначале не заметил. По всему выходит, что сегодня Семёну философскими сентенциями не отвертеться. Тем более что уже приблизительно ясно, на какую тему затеян базар с графином и скатертью.
- Если мастерства нет, его не пропьёшь, - запустил Семён вторую реплику для прояснения.
И этот фокус пальцем в небо упёрся. Гробовая тишина была ответом на такие заискивающие шуточки.
- Да, бьёшь ты неплохо, - потирая горлышко графина с водой, подтвердил квалификацию палача Председатель.
- И гладишь тоже, - подал Серый второй раз голос, отрывисто зыркнув на Председателя
Председатель слегка напрягся, одёрнул руку от графина, но мысль свою закончил:
- Сам посуди, Сеня, у нас всё же не пансионат этикеточный и не курсы по реверансам.
- Во - во, - хмыкнул Серый.
- И то, блин, - замотал головой Мастер, - гладит их по башке, успокаивает ублюдков подоночных, руки кровавые пожимает…
- Может быть, ещё вурдалаков с упырями начнём в губы целовать? - Сплюнул на ковёр Председатель. - У тебя-то самого, Семён, в натуре, башка на месте, или ты её после казни на плахе курам на смех оставляешь?
- Если бы только голову, совесть он там оставляет, - вмешалась Секретарь, нервно передёрнув плечиками.
- Аморалка, что ли, - тут же заинтересовался Серый её интонациями, - поясните, пожалуйста, Елена Викторовна, что вы имеете ввиду.
- И поясню! - Метнула девушка негодующий взгляд на подсудимого. - Не раз сама наблюдала, как он кикимор болотных и другую развратную нечисть, под локотки на пьедестал подсаживает, подушечки им бархатные под голову стелет.
- Осталось только одеялом с простынями рабочее место оборудовать, - заёрзал в своём углу Серый, гнусно ухмыляясь.
Секретарь собрания криво кивнула ему на эту реплику, как бы соглашаясь, и опять отрешённо уставилась в амбразуру окошечка. Похоже, лесной пейзаж в клеточку сильно отклонял её от реальности.
Семён вслед за её взглядом вспомнил отпуск, когда они с Леной отдыхали на этой самой лесной природе.
Дело было в санатории ЦК ликвидаторов.
Вот были ассы. Не цеху их разделочному чета. Профессионалы высокого класса и широкого профиля. От метания лезвий со штиблет до ментальных атак шаровыми молниями.
Елена Викторовна тоже была не промах. Все санаторские ребята за ней тащились. Потому что сама была профессионалкой в своём, истошно-женском варианте.
Сейчас Семён, наблюдая за Секретарём собрания, думал:
«Всё - таки удивительное у неё лицо, вроде как два лица в одном. Первое, разинутой дурочки с грядки огородной. Второе, титулованной принцессы из замка. Влюблялись в неё, Семён понял потом по прошествии, что силу чувств она излучала по обеим половинкам образа. Ровно в такой пропорции, чтобы каждому встать на колени хватило».
А с Палачом у них тогда такая завязка вышла: одному ему она предпочтение отдавала. Хотя бы по тому признаку, что только они с Семёном, кроме всяких переглядываний, ещё слова неземные друг другу на ушко нашёптывали. Причём Лена делала это в такой технике исполнения, что у Палача в ближних височных шариках форменное помутнение выходило.
На себя Палачу тоже грех было жаловаться. Широко распахнув глаза, до округления, внимала тогда эта девушка, - что сейчас против Семёна насупилась, - и бредни его философские, и прикосновения. А по чувственности своих тонких пальцев, ему не то, что среди палачей, среди пианистов равных не было.
Как замирала Елена Викторовна, вороша ресницами, когда он распушал завитки на её висках к изгибу бровей бархатных. Казалось тогда Сёме, что всё, что с ним происходит, Лена всей душой и телом в себя впитывает. Включая и слова его хмельные и путанные. Похоже, оба понимали: в первых словах и касаниях самое главное между людьми происходит. Что потом весь настрой отношений делает, если не было сказано лишнего.
Семён, как палач по профессии, всё о человеке на острие видел, без ретуши. Он знал, что как в любви, так и в жизни, как бы там не дышали люди между собой взахлёб, всё равно поперёк их всхлипываний, всегда мозговые вопросы пульсируют.
Взять, к примеру, приговорённого. Он и горит весь, и в страданиях корчится, но главная у него работа в сердце делается. Идущие на смерть не только от страха глаза вверх закатывают, но ещё и вопросом у них голова к небу опрокидывается. Что всё-таки это было - его жизнь. И конец ли конец?
Глупость думать, что убивают человека топором на плахе или ещё какой зловредной механизацией. Палач всякий раз на плахе видел: человек сам себя под топор подкладывает. Всегда! Это как в отношениях с женщиной можно сравнить. В начале и в конце. Она, так или иначе, выбирает, - по чувствам, - а бросает мужик, по уму. Всегда так. В крайнем случае, он ей создаёт такие условия, что нельзя не бросить.
Однако собрание, от которого «отлетел» Палач в свои философские дебри, шло своим чередом и набирало ход.
Слово взял цеховых дел Мастер.
- Давайте ближе к делу, а не к телу. - Заявил он, обращаясь к Секретарю. - По простыням с подушками это вы, Елена Викторовна, в частном порядке решите. - При этих словах Мастер ехидно ухмыльнулся, но тут же деловито заморгал глазами на Председателя. -- А нам пора по производственной части решение принимать.
Надо было видеть, как вспыхнула Елена Викторовна, но Семён больше прислушивался к словам Председателя.
Сильный, уверенный тембр выступающего, Палачу понравился, чего нельзя было сказать о содержании:
- Не можешь бить по-людски, мы тебя поучим!
- Чтобы другие не расхолаживались, - подхватил Мастер.
- На твоём же рабочем месте, - уточнил Серый.
Тишина произошла на собрании после этих высказываний. В особенности после последнего. Попробуй теперь проанализируй, отчего такие тексты пошли. И тишина.
«Люди ведь все, - оправдывал Палач своих товарищей, - хотя и имеют дело со смертью, в ритме трудовой повседневности. Никто не хочет последнее слово договаривать. Потому что последнее решение, кроме него самого, больше некому принимать. Пусть рядом хоть в пять кругов родня у постели тасуется. Что с них толку: разве что отходящие пары в свою сторону по наследству вынюхать. Важно, что с девицей с косой они уже протокол подписали. А остальное, дело техники и подробности к исполнению».
«К исполнению, - стал заводиться палач Семён, - здесь-то к нему какие претензии?»
На городских состязаниях по прицельной рубке он так нашпиговал бюстовые муляжи дольками, что судье пришлось за микрометром посылать. Не каждый интеллигент с докторской колбасой так управится.
Да и не сказать, чтобы Сеня такой уж жалостливый был до своих подопечных. Далеко не все осуждённые благородством и добротой светились, когда он в конце пути им плаху под голову подкладывал.
Объединяла Палача, со всеми идущими на казнь, одна мысль. Что есть для них надежда. И для него, получается, тоже...
Это как на экзаменах. Слабаки считают, что готовиться к экзаменам надо в семестре. Основной народ готовится в сессию. Смелые люди в последнюю ночь перед экзаменом учебники штудируют и шпоры пишут. Есть умники, умудряющиеся во время экзамена и тем и другим манипулировать. А есть высший пилотаж - во время экзамена готовиться.
Во всяком случае, Семён на выпускных так “Предподговку к казни” сдавал. Когда в тот раз до ответа дошло, он всё еще в шпорах путался, поскольку не свои были, а опять же, Ленкины. Она и умудрилась ему вместо шпор книгу втиснуть в проём подоконника между ним и экзаменатором. Сама же профессора как могла коленками отвлекала, пока Семён вторым зрением знания вычитывал из этой книжки. Первым, с экзаменатором по азимуту соревнуясь.
Сейчас опять выходило, что решение собрания всецело зависит от его, Сениного, слова. Хотя толком никто ещё ничего убойного по обвинению не высказал. Не считая, конечно, Ленкиного психоза в русле гипертрофированной ревности. Но по какому-то дьявольскому сценарию, всё уже зависло в воздухе: между - между. И молчание участников суда было тому подтверждением.
Палач как философ знал, что есть время говорить и время молчать. Сейчас времени молчать, не было.
- Мало ли кто без души работает, - начал гундосить себе под нос Семён Строев, еле слышно. Производя таким идиотским способом конкретные действия по спасению своей жизни. От позорного конца. На своей же плахе.
- К примеру, есть ведь люди, кто пушки льёт, бомбы делает или колючую проволоку завивает. - Продолжил он озираясь. - Не все ведь трудящиеся от этого радостью умиляются. Однако потом всё это палит и взрывается, и колется, если наступишь.
- Я тебе сейчас наступлю! - Взревел Председатель. - На горло, мать твою за ногу, наступлю!
- В белых тапочках тебе уколется, - забрызгал слюной Мастер.
Однако по интонациям, где-то уже слегка театрализованным, Семёну стало положительно ясно, что кризис миновал. Просто психа из людей выходит. А жизнь продолжается. Люди-то, по сути, все добрые. Не всегда только условия есть для сюсюканий. Вот и Лена, похоже, опамятовалась.
- Фу ты Вас, - замахала она на начальство своими изящными, чуть припухлыми ручками. - Ты чего же, Семён, в извергов нас превращаешь? Наконец-то глянула ему в глаза по настоящему, как прежде вспомнила.
“И то, - отозвался всем своим нутром Семён, - рано мне ещё шею намыливать. Не разобрался ещё до конца в проблеме и специальность не до конца освоил”.
- Осознал я. - С силой произнёс он.
С достоинством высказался Палач, но и иерархию соблюдая. Опустив голову, но с дерзновением.
Высокий класс, когда так разговаривают. Вместо того чтобы просить - сам даёшь, причём так, чтобы взяли. Доброжелательно, но по своей мерке уровня. А тот, принимающий, на эту мерку не тянет, но берёт.
- Вот так бы и сказал сразу, что мол, так и так. Что мы, чурбаны бесчувственные, понять не можем? - С облегчением выдохнул из себя Председатель, оглядывая окружающих.
Все покосились на Серого. Тот в своём сером углу, дело уже к сумеркам, был едва различим. Не отвлекаясь, что-то строчил в книжечку. Опять назревала эта чёртова пауза.
- Пусть ко мне подойдёт, - вскочила с места Елена Викторовна, - я ему кое-чего почитать приготовила, из теории.
- Тьфу ты, ети их в душу..., - чуть не матернулся Мастер, - одно у людей на уме! Высказываясь в сердцах, он тем временем тоже косился на Серого. По всему выходило, что и Мастер на Семёна зла не держит.
Серый, не поднимая головы, продолжал строчить свои кляузы.
- Чёрт с ним, - заключил Председатель, - не ясно кого, имея в виду, Серого или Семёна Строева.
- Кончать будем, - ввернул не впопад Мастер, но быстро поправился, - в смысле, что на первый раз предлагаю выговор с последним предупреждением.
- Кто за, - мгновенно среагировала Секретарь собрания.
Проголосовали три к одному. Тот, что в сером, так и не оторвался от своей книжечки.
Всё, выходит, миром закончилось. Наверх можно отрапортовать, что провинившийся палач был проработан на закрытом совещании в присутствии надзирателя. Подсудимый всё осознал, покаялся и пошёл к своему станку поднимать производственные показатели.
Только Серый в этой истории никаких эмоций не испытал, во всяком случае, не выказал. И от голосования воздержался, как потом выяснилось, единственный, в правильную сторону.
Ведь дождался Семён случая, чтобы полный ответ на вопрос жизни и смерти выяснить. Во второй раз опытным путём факт идеи удостоверить. Что сам человек за жизнь в ответе.
А выпало Семёну Строеву в этот день одну общественную путану, как в протоколе значилось, под топор укладывать. Провёл он её, как водится, к себе в каморку, тут же на сцене сооружённую, в порядок привести. Зря Елена Викторовна икру метала: подготовительный обряд вменяется осужденным по протоколу. Другое дело, что не обязательно необходимо массаж приговорённым проводить. Воротниковой зоны или там ещё чего. Но и не возбранял никто. Тем более что приятная, между прочим, девушка оказалась. Тем более что иррациональную тягу всегда можно рационально объяснить. Попробуй, переруби позвонки без должного разминания, когда они от страха и отторжения прямо каменными становятся. Гильотиной не возьмёшь, не то, что ручным механизмом.
Ну, гладит, гладит, значит, её Семён, по шее и ниже по обе стороны и приговаривает:
- Может быть, останешься?
- Ты чего? - Не поняла арестантка. - Колпак что ли палаческий, у тебя совсем ниже пояса съехал?! Так и негде нам с тобой здесь оставаться и времени не отпущено.
- Не поняла ты меня, - берёт себя в руки Семён, - ты насовсем здесь оставайся!
- Как это? - Сразу очнулась от истомы девушка. - Издеваешься!
- Отступись от себя. Прямо сейчас, сбрось свою шкуру грязную и родись, как Царевна лягушка, чистенькой.
- Как сбросить?
- Хотя бы себе признайся, что не ведала, что творила.
- Тут и признаваться не в чем, - стала горячо выговариваться палачу девушка, - у меня у самой всё нутро до золы выгорело. Нечем мне в царевну назад оборачиваться. Я и на лягушку теперь не тяну. У той, хоть какая в жилах кровь текла, а не жижа стылая.
- По какой статье тебя ко мне определили, - спросил Семён, чтобы отвлечь приговорённую от истерики.
- За коммерцию, надо думать, - зашмыгала та носом, - курсы по кама-сутре открыла для обездоленных.
- Благотворительностью что ли занялась? Для озабоченных нищих!? - Пошутил Семён, не до конца понимая, о чём речь.
- Для по чувствам обездоленных, - поправила она серьёзно. Семён смотрел вопросительно.
- Ну, для тех, кто всегда в стрессах: от бизнеса или государственных забот. Кто уже не может ощущать себя живым.
- Как это?
- Ну, это когда люди машинами делаются. Работают день и ночь, во всём себя сдерживают, чтобы только дело шло, а чувствовать совсем разучаются.
- Вот ты их и возвращаешь к жизни, - качнул головой Семён, - по мере сил.
Девушка тоже кивнула, без умысла. И вдруг добавила, просияв:
- А что, попробуем!
- Что попробуем? - в доску растерялся Семён, от неожиданности таких прозрений.
- Я ведь правда людей люблю, - ещё больше просияла Саша, не заметив смущение Палача, - медсестрой бы пошла, работать. Всё то же самое, опять людям хорошо делать, без фальшивости.
Тут, некстати, Елена в коморку протиснулась. Её только не хватало.
С другой стороны никакого криминала с порнографией Секретарь не обнаружила, разве что смущённая беседа происходит между исполнителем и приговорённой. Так чего ожидать - не на пикник люди собрались.
Глянула Лена на Александру отрывисто, снизу вверх, и сунула Семёну свёрток в пластиковом пакете, чёрненьком без просвета.
- Что это, - сипло спросил Семён, не успев адекватно среагировать на визит бывшей своей возлюбленной.
- Голова, - буркнула Лена, - из музея засушенная. - Как новая, - добавила, пряча глаза от арестантки.
- Зачем мне? - принялся бесцельно разворачивать свёрток Семён, но как увидел спутанные длинные волосы, его, как молнией пробило.
Пока Елена Викторовна что-то насчёт наглядных пособий бубнила, в пол уставившись, Семён судорожно размышлял:
- На то и судьба. Сердцем человек к своему делу должен причастную пружину иметь. Чувства ведь живые, и жизнь от этого живая делается.
- У нас сейчас белая полоса пойдёт, - выдохнул Семён вслух с решимостью. - Так сделаем: берём башку эту гуттаперчевую и к Сашиной голове цепляем, волосы за волосы. По колеру аккурат подходят. - Он показательно примерил зловещий этот парик на Сашиной голове.
Обе женщины застыли в коме без движения, одна только жалобно постанывала, когда Палач проволокой ей стяжки на голове мастерил.
Никто толком и разобрать ничего не успел, когда сигнальный от прокурора белым платком отмашку сделал. К началу процедуры отсечения.
В этот день Палач Первой статьи Второй гильдии Семён Строев произвёл казнь виртуозно. Может быть, впервые за весь рабочий стаж - на вдохновении. Тютельку в тютельку между двумя головами попал, на волос один не опростоволосился. Такой вот каламбур Семён, на сей раз, отчубучил. Хоть раз от души производственный момент отработал, и предназначение по профессии выполнил.
С того дня его немного отпустило. Тем более что Саша, как и обещала, устроилась медсестрой в инвалидном доме. Правда, пришлось её перевезти в другой город и даже в княжество другое. Пишет, что не жалуется и почти что счастлива. Только вот его, Семёна, почему-то помнит и пока забыть не может. Понравился он ей, как человек, или каким другим своим естеством, объяснений не даёт и сама путается. А Палачу от этого и лестно и тягостно.
С дугой стороны Лена есть. С ней, на этой «жизнеутверждающей» казни, они вроде как во второй раз сроднились. Это не на лесной поляне, озираясь, слюну пускать, тут настоящий заговорщический процесс с участием. Не зря, выходит, Семён весь пансионный сезон он ей на ухо нашёптывал. Понятно, чтобы шелест воздушный устроить, для пробуждения чувств, но слова и за этим шелестом звучали.
Пока что внутренний маятник Семёна то к Лене, то к Саше качается. Так и правильно. В самом слове «счастье» только один миг заключен - «сейчас я».
Всю жизнь у Семёна с любовью так получается: мозгами не объяснишь и словами не выговоришь. Как с жизнью и смертью. Смерть, она и есть смерть, в ней жизни нет, а маятник куда-нибудь да качнёт. Потому что мера всему любовь.