Зимняя сказка о любви
"Зимняя сказка о любви" jaseneva
…и как раз тогда кит меня и проглотил… Нет, извините, сначала (обгоняя или же убегая от слов сказанных и застрявших в горле) я рванула на Валдай. Я боюсь холода, но, в расчете на вечернюю баньку, уговорила себя и, раздевшись - в воду. Обжигаюсь, захлебываюсь, теряю себя, не успевая вспомнить Офелию… А там, куда я попадаю, там - тепло. Наружные звуки стихают, день меркнет, ибо в течении энного количества времени мне суждено вдыхать ароматы утробы (и самой ими пропахнуть почище нищего или бомжа), прислушиваться к процессам пищеварения и лицезреть китовые внутренности лишь в те исключительные моменты, когда он что-то делает своей пастью (разевает, размыкает или заглатывает планктон).
…В конце концов (беседую я с собой внутри кита), тебе же хотелось в глушь, вон, улететь, уплыть - дальше некуда. Только, пожалуйста, не спрашивай, почему это случилось с тобой. - Нет, мне тут решительно нравится. Чем задыхаться от любви, тоски и необходимости жить со всем этим и дальше (а не хочется до того, что не вместить и киту) - о-ла-ла, путешествовать по морю пригретой огромным китовым сердцем… Чего я там, снаружи, забыла? - …Но время шло, и я ежилась и сворачивалась клубочком, и пела киту песни, чтобы скрыть подскуливания, и больше всего донимало совершенно алогичное страстное желание поделиться своей бедой с тем из живых, которому я как-то, по причине врожденного идиотизма, пообещала споспешествовать во всех путях и начинаниях. Хм, а вот он бы за мной в китовую глотку? - Ах, о чем это я, право слово.
Долгочаемый свет, от которого с отвычки попросту теряешь зрение. Когда оно возвращается - бескрайние снега крайней точки пространства, впрочем, заранее предугадываемые в звуках ветра и ощущениях кожи, феерия, понимаешь ли, полярных будней - и я посередь всего этого великолепия, извергнутая из чрева (выплюнутая без особых сантиментов), практически голая - и не мерзну, потому что, со слезами радуясь снегу, яростно оттираю себя от желудочной слизи и китовой требухи. Пока его легкий смешок за спиной не слышу.
- Чистим перышки? - он совершенно такой же Борей (на самом деле, Борщев Борька, но Борей, ясно дело, куда как звучнее и поэтически). Мне стыдно до краски, я пытаюсь спрятать от него хотя бы лицо, глаза, и вообще (от злости и волнения, только от них) начинаю отчетливо дрожать, замечая, как он стаскивает куртку.
- Прекрати, пожалуйста. Я неминуемо схвачу пневмонию, температура поднимется и я согреюсь. Так что обойдемся без героизма.
- Разве ты больше не чемпион по замерзанию? - судя по тому, насколько он пропах утробными запахами, он пользовался тем же средством доставки, что и я. Но даже чувство брезгливости не в состоянии помешать мне принять его благородство. Потому что, закутав в куртку, он берет меня на руки и несет через снег туда, где, я надеюсь, найдется помощь.
- Знаю, тебе холодно на меня смотреть, - он даже не в рубашке, в футболке. - А ты - не смотри, - начинает уставать, но шагает до жути осмысленно, пробиваясь сквозь метельно-воздушную кашу. Я хочу обратно, в кита. И я упорно не понимаю, как мы до сих пор не умираем.
…Костерок возникает из воздуха. Борей, конечно же, врет, что просто разгреб как следует снег и - надо же! - нашел веточки, травушку… Допотопный навес, деревянные чурки и остатки каких-то шкур дополняют картину. Только сейчас замечаю, что он без очков, и, стало быть, далеко не все мои послекитовые прелести различает. Я едва не протягиваю ладонь, чтобы хоть как-то выразить мое сожаление в его потере. Одергиваю себя. Над нами - белый божий полдень, утихающая пурга и наклонившееся в любопытстве небо. Холодно - до звона ангельских крыльев. Борей смачно рассказывает чудную быль о том, как из-за его неуемной персоны повелись киты на Москве-реке, по ходу он выскребая из усов образовавшиеся сосульки, каковые, между прочим, считает поводом подсесть, наконец, ко мне. Рядом не то, чтобы теплее, но все-таки не так больно (ангелам не понять).
- Борька, а если мы все же в аду?
- Ну я-то - там, куда ты, мадам, меня определила, - усмехнувшись, вздыхает невесело и непонятно. - А ты - со мной, теперь не отвертишься.
От тоски и сонливости я вслух молчу, но про себя отмечаю, что не больно-то Борей радостен сложившемуся положению вещей.
- Стало быть, всякий раз, когда ты исчезал с моего горизонта без объявления адреса и срока, ты обретался туточки, с китом в провожатых? - отлично чувствую, как он обижается, но не собирается подавать и виду.
- А ты небось думала - все с девками трахаюсь, - решил, что съехидничал.
Изгибаю бровь тренированным движением (забывая, что сегодня мои стрелы летят мимо и без очков - он неуязвим).
- Между прочим, я попросила бы относиться, по крайней мере, с уважением ко всеобщему женскому свойству. Оно - неотъемлемая наша деталь, как бюст или талия, - я воодушевляюсь. - Или еще неотъемлимей, потому что женщиной можно слыть и без талии и бюста, но вот если я звоню тебе, тебя не застаю и при этом не думаю, что ты - с другой; если у тебя выключен мобильный, а я все еще не думаю, что ты - с другой; я в отчаянии забрасываю тебя сообщениями, ты и не собираешься отыскиваться, потому что у тебя всегда есть куча дел - и я даже тогда не убеждаюсь окончательно и бесповоротно, что ты - уж точно с другой, и мысленно не перебираю всех знакомых, пытаясь подобрать надлежащую кандидатку в соперницы, но, разумеется, каждую забраковываю и отбрасываю… - если я не делаю всего этого, то, значит, я уже не женщина. Или же - я скончалась.
После выразительно-презрительной паузы он, наконец, размыкает зубы:
- Н-да, - похоже, он честно в ужасе. - Тяжело вам, бабам. - И мы впервые здесь смеемся вместе. (Колокольчиками серебристыми нам, наверное, вторят ангелы).
…действительно, привыкаешь. Погружаясь босыми пальчиками в обжигающую снежинчатую массу, прикидываю, в какую сторонушку сподручней снарядиться в поисках пищи. Ну, не собой же мне его кормить? А рассчитывать на то, что, вместе с теплообменом, он силою волей отменил в себе и потребность в пищеварении - как-то не по-женски, что ли. Меня почти задевает исподтишка запущенный снежок. Не то, чтобы я успела увернуться (если бы захотел, он бы наверное попал), но просто глупо немного - зачем-то Борей резвится. В этой именно ситуации глупо, разве нет?
- В окрестностях стоянки вероятны драконы, так что особо не разгуливай, - он, подлец, выразительно лепит второй снежок.
- Борь, ну какие еще драконы? Еды бы найти, - вздыхаю, обреченно взывая к его благоразумию.
- Драконы - белые, - он подходит не ко мне, но к своей куртке, копается в карманах, протягивает мне шоколадку.
- Да я не себе…
- Ну достала уже обо мне заботиться, слушай, - шоколадную плитку мы в порыве роняем на снег, наклоняемся, невольно соприкоснувшись, сердясь на это, на себя, на все.
Прожевав под строгим надзором отмеренную мне Бореем долю (спорить бесполезно), облизываю губы. Шоколад, в отличии от мороза, я очень люблю. С миндалем. Дурак он, этот Борей. Да забреди к нам на огонек и запах даже не дракон (вот еще, дракон!), а тривиальный белый медведь, - полез бы меня спасать, как истый рыцарь? Интересно, каким хитроумным способом?
- Молитвой божию, молитвой, - нарочито окая и поглаживая бородку, просвещает он. Не комментируя степень близости и доверительности его отношений с Господом Богом (Бог - это по его, мужской, части), я отважно приглашаю его прогуляться - сине небо, чисто море, хруст снега под стопой…
- А вот не хрена было свинчивать на Валдай купаться, - Ветер не удерживается от своевременного умозаключения. - Глядишь, тебя бы проглотили при полном параде. Впрочем, - перебивает сам себя, - извини, конечно, но твои шпильки тебе тут тоже сгодились вряд ли бы.
Там - красиво. Оказывается, мы приютились над самым обрывом. Я растворяюсь в окружающем мироздании, переставая ненавидеть снег. Мне видно, как горизонт раскрывается навстречу, мне слышно дыхание земли и зарождение солнечного света, я чувствую, как пропадают полутона, исчезая в морском и белом… Теперь мой черед бессознательно тянуться к нему - потому что, со стороны смотря, мы - совершенно одни, озябшие, голодные, слабые, во всем окрестном космосе торчим гордыми соляными столбами и кожу подставляем ветру…
- Вон, вон там! - он трясет меня за плечи, указывая на приближающегося кита. Огромный темный хвост, взрывая безмятежность поверхности, восстает из глубин гигантским перископом.
С удивлением наблюдаю, как чудо-кит, извергая фонтанирующие массы отфильтрованной жидкости, нарезает у льдов круги, безжалостно пеня волны. Играючи, обдает нас походя облаком брызг, шалунишка. Здорово, слов нет, но, принимая во внимание масштаб этого выездного представления дельфинария, я суть промысла теряю окончательно. - Делая очередной рывок к нам, животное почти с человечьим стоном отскакивает назад - разбившимся о гранит мячиком, шаром об стенку.
- Ну прощай же меня скорее! Видишь, он не может подплыть, - в порыве разворачивает меня к себе: его отчаянные глаза, перевернутые вверх днищем, разорванные, смятые, почти синие.
- Откуда ты это знаешь? - отступаю на шаг, вырываюсь, наплевав на всех китов и весь их показательный цирк. - Ты бывал здесь и раньше? Причем не со мной, - зная, что он обозвал бы меня ревнивой дурой, если бы был в состоянии говорить, я… отчего-то хохочу. - Придумано на славу. Ты, чистеньким и светленьким, - в кита, помахав мне на прощанье ручкой, а я - навсегда перестаю тебе мешать и отравлять существование. А пожалуйста, кит ждет, я тебя ни в чем не виню! - и даже приглашающе перстом взмахиваю для наглядности. За спиной, в море, божья тварь, кажется, беснуется и грохочет, а Борей опускает лицо, невольно горбится, отворачиваясь от кита, от меня, от моря, медленно передвигая ногами, уходит, бредет потеряно прочь - короче, совершает все, чтобы меня проняло до костей и я бы узрела, учуяла, усовестилась, бросившись вслед и затопив его океаном нежности и ласки. А я разбилась, и океан утек через трещину. Вытек, обмелел и высох. И никого мне не жалко: ни его, ни себя, ни кита.
…их дружески-светская беседа не дала мне выспаться: когда я проснулась, Борей по-приятельски запросто трепался с белым драконом. Я не знаю, как он понимали друг дружку, но, видимо, как-то понимали. Образина у дракона была, конечно, препротивная, но выражение морды - довольно осмысленное. Наблюдая за струйками огня, периодически выдыхаемого ящеровыми ноздрями, я наконец устанавливаю природу происхождения нашего костерка. А уж Борей-то мне заливал… - Расшаркиваясь, дракон довольно потешно трепыхал абсолютно нефункциональными крылышками (нелепыми, как на детских рисунках) и даже потянулся припасть к моей ручке - боже, какая изысканная вежливость!
- Не пугайся! - повелительно предупреждает Борей. - Последние несколько тысячелетий он не встречал здесь женщин, доставь старику удовольствие.
Да разве же я отказываюсь? Меня никогда прежде не целовали драконы. - Влажно, щекотно и вовсе не горячо, потому что, прикладываясь, зверь предупредительно затаил дыхание. - Борей отчаливает проводить гостя, я пока прибираюсь, как могу.
- Инстинкты в женщине неистребимы, - его тон все меньше напоминает издевательский, не то, что весь остаток вчерашнего дня. - Тут, кстати, земноводный жратвы чуток приволок, - бросает между делом.
- Надеюсь, яблочки? Не, ну по логике вещей - должны быть яблоки, - я, кажется, повеселела. Хочется верить, что даже капельку разрумянилась.
- Очень умно, - фыркнул. Терпеть не может покушений на его мужские вотчины - шутки, логику. Всегда и со всеми он такой - или только со мной? Знаю, от таких вопросов впору свихнуться. Видимо, это со мной и произошло, ежли на самом-то деле он - где-нибудь далеко, в тепле и неге, счастливый, благородный и прекрасный, а я тут умираю от любви - нет, вру, от горечи и обиды за ненужность и невостребованность.
- Солнце, чтоб его, все время в глаза, - он морщится. - Этак, мать, мы с тобой загорим как на курорте. Выпросить, что ли, у дракошки крем от загара?… Эй, очнись, Несмеяна, ну что с тобой? - он меня тормошит, щиплет, ругает, а я как будто выключилась, выпала. - Нашла время киснуть, девочка. - Берет в ладони мое лицо - они все-все исцарапаны, боже - дует в него (Борей) - я вздрагиваю и моргаю ресницами.
Ему проще. Мужикам вообще проще. Сколько бы там ни зрело прыщей и комплексов (раз они - все-таки люди, то должны же у них быть и комплексы, и прыщи), к их услугам карьера, наука, бизнес, дорога к Богу, дружба, разного рода и продолжительности связи - целый свет у их ног и даже одному в поле куда легче самоутвердиться… А у женщины - к прискорбию, только ощущения и чувства.
- Даже у умной, вроде как, женщины? - провоцирует, гад. И я - поддаюсь.
- А умной женщине, Боренька, в этой ситуации еще хуже. В ней разум, рацио беспощадно воюет с интуицией и эмоциями, и, как Буриданов осел, она мечется между крайностями, поминутно теряя нить…
Борей поднимается с места в середине рулады.
- Все это, конечно, очень интересно и познавательно. Спору нет, - он зачем-то роется в деревяшках, что-то прикидывает. - Но у меня правда до фига дел в Москве. Придется выбираться отсюда самостоятельно, раз не получается на ките. Ты не сердись, но путь-то не близкий, - о, меня осеняет: он искал себе палку, трость типа. Там, за стоянкой, снега небось по горло, облетают стороной даже ангелы. - Дракон говорил, что теоретически существует и пеший выход. Тропа.
Сижу и смотрю, как он суетится вокруг. Раздумываю, не вернуть ли ему куртку. Возможно, ему будет нужнее, чем мне.
- Прости, если я все-таки спрошу - а я?
Останавливается и замирает на какое-то мгновение.
- Ты… Ты просто не замечаешь - за спиной у тебя уже давно пара крыльев, чтобы преспокойненько полететь за мной, куда бы я ни пошел. Слушай, мне завидно - ты и так от меня не отстанешь, зачем тебе крылья. На фига ей крылья, Господи?!
Тем более, следует отдать куртку. Если совсем станет туго, завернусь в перья, погреюсь. Выщипать и ему с собой на дорожку или - опять лишнее?
- Ладно, шучу, - поднимается, гладит меня по макушке. - Схожу на разведку и приду за тобой. Ино, Марковна, еще побредем, - мне, пожалуй, даже хорошо, когда он такой - не сумрачный, спокойный и решительный. - Погодка бы только не спортилась - тут такие бури случаются…
Я стою на все том же обрыве. Ветер ходит где-то, вытаптывает снега. Я почти уже не думаю, разве что, с непривычки, чуть вздрагивают крылья. Правда, колышутся от малейшего дуновения. Почему я не догадалась спросить, какого они цвета? В принципе - все равно, но мне бы хотелось - беленькие, с переливом. …Я опоминаюсь. Крылья у меня есть, но летать я, кажется, не умею. Через лазурь и солнечные блики я отчетливо различаю над собой чашу небосвода, луну, кометы и божье око; кругом - безвидность и пустота - белые, то есть их еще не поздно расцветить всеяркими чудными красками. Падая, подымаясь, разгребая ладонями ледяное месиво (я, наверное, всего лишь чуточку соскучилась по Борею Борьке) - преодолевая себя и полюс. …Я иду его искать.