ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК ЛЕНЫ КАРПОВОЙ. ЧАСТЬ 3
Недавно один мой коллега усомнился в словах Елены Карповой о том, что "Мальчишек - моих одногодок - домой с войны вернулось всего три процента". Понимаю, что для общей статистики потерь, потери призыва 1923 года за всю войну не будут 97-и процентными. И это правда. Но Вы почитайте о том, что пишет автор о боях весны 1942 года (не самых тяжелых за всю войну). Там есть эпизоды, когда от молодых ребят, брошенных в бой, почти ничего не остается, они все гибнут, когда автор этого дневника заполняет извещения на убитых и умерших, и плачет от того, сколько же молодых и здоровых уже никогда не вернутся домой... а еще кучи окровавленных денег каждый Божий день, наши раненные, которые от голода пьют банки с кровью, и умереть хочется больше, чем жить...
Когда я искал информацию о этих 3 процентах, то встретил один такой комент:
"Может быть цифра и неверная, но у моего деда, он как раз 23 года рождения, из 94 человек (одногодки) с его выпуска летного училища с войны вернулось 4 человека"
http://www.ljpoisk.ru/archive/9247137.html
Эх, да что Вы знаете про эти 3 процента, книжные мальчики и девочки!!! И не нужно никого за это осуждать...
Елена Карпова
“Вот он - наконец наступил первый долгожданный праздник на нашей улице, так дорого оплаченный, такими неисчислимыми жертвами и такой кровью. Не получилось «малой крови» и «могучего удара», о котором мы пели. Но как бы там ни было, фашисты ещё не раз пожалеют, мы им такое «жизненное пространство» покажем, что много ещё поколений помнить будут. Поля Подмосковья уже чернеют от трупов и громадного количества техники, брошенной фашистами. Чего здесь только нет: и танки, и орудия, и машины, и какие-то фургоны громадные, и замёрзшие трупы. Их уже складывают в штабеля, чтобы меньше места занимали. Кого здесь только нет: и итальянцы, и испанцы, и прочая сволочь. Некоторые жители рубят им ноги, оттаивают на печке и щеголяют в немецких сапогах. К ним нет никакого сострадания и сожаления, для нас они - не люди. Культурная нация, раса господ, сверхчеловеки - что они сделали с нашей землёй, которую временно захватили. Везде следы разрушений. Сожжено, разграблено, разбито, уничтожено. От некоторых деревень остались одни печные трубы. Ничего не осталось от усадьбы Л. Толстого, разрушен домик Чайковского в Клину. А там, где не успели разрушить, в тех уцелевших зданиях, которые нам приходилось готовить к приёму раненых, всё так загажено, что передать невозможно, нужно только увидеть. Столько замёрзших испражнений пришлось нам счищать с полов классов, где раньше сидели за партами дети, столько всякой гадости вытаскивать, что пусть нам теперь никто не говорит о немецкой культуре. Своими глазами пришлось увидеть и своими руками вычищать эту «культуру».
Как они не были готовы к тому, что наши начнут бить их в таком количестве!
В церкви устроили так называемый госпиталь, даже суден у них не было. Для этого использовались каски. Ночью мы приехали в эту деревню. Стать негде, всё разрушено, нашли оторванную дверь и втроём кое-как разместились на ней на снегу, а мороз - сорок пять градусов. Все кругом минировано, нам не разрешают сходить с дороги. Освободили Истру, Яхрому, Клин, Волоколамск, Солнечногорск и др. В Волоколамске не успели фашисты снять повешенных комсомольцев, в одном из колодцев обнаружили наших раненых, брошенных вниз головами. Снег был глубокий, и я в темноте провалилась в этот колодец.
Наступает новый, полный неизвестности, 1942 год. Что ждёт в этом году? Закончится ли война? На эти вопросы никто не может ответить. Встречаем его в Теряевой слободе недалеко от Волоколамска. Нам раздают подарки от англичан. Из Москвы приехал Астапенко. Привёз десять дружинниц-добровольцев. Мне очень по душе пришлись Оля Петушкина и Софочка Бунь.
Первая радость - письма из дому. Оказывается, немцы не были в Новочеркасске, был взят только Ростов. Все были живы и здоровы. В школе продолжали учиться. Мы себе даже представить не могли, чтобы вдруг сейчас сесть за парту в нашем 10-м классе и превратиться в школьников. Нет, мы солдаты и никогда уже не станем школьниками. У нас другая программа -
Запевай, девчата, песню боевую,
С песней в бой за Родину пойдём.
Для своей отчизны, для страны любимой,
Сотни жизней человеческих спасём.
И десяткам женщин возвратим мужей мы,
Для детей спасём любимого отца,
Матери вернём мы дорогого сына,
А для Родины - защитника-бойца.
А о друге сердца мы грустить не будем,
Я ушла на запад, он ушёл на юг.
Если нужно будет, то подруги наши
Жизнь ему, как мы другим бойцам, спасут.
А вот друга сердца у меня нет. У Иры другом сердца стал наш теперешний начальник ППГ Астапенко, Сергея Полянского она забыла. А Олюшкин Игорь учится где‑то в военно-морском училище. Она потеряла медальон с его фото и три дня подряд ревела, до этого я никогда не видела её плачущей. Она считает, что это дурная примета и с ним она никогда не будет вместе.
У нас осталось только 32 человека нетранспортабельных. Приехал командующий армией Кузнецов, подходил к каждому, спрашивал чего бы он хотел. Те, что смогли ответить, попросили красного вина и свежих яблок. Через два часа командарм прислал вино и свежие яблоки - несколько ящиков. А вино-то смогли пить только из поильников, и яблоки я резала на тонкие ломтики.
Мы стоим недалеко от Клина в Завидово на переформировке. А потом будем воевать на другом фронте. В деревне сохранилась часть домов, но стёкол нет нигде, а мороз - минус 40 градусов. Мы стелили на пол меховые одеяла и укрывались ими, так что жить можно. Обед берём на семь человек, а едим втроём. Я всю неделю пишу извещения - …в боях за социалистическую Родину и похоронен в братской могиле на с-з, ю-з, с-в и т.д. деревни такой-то.
Сколько горя, слёз, страданий несёт каждая написанная мною строчка. Их уже не было - сыновей, мужей, женихов. От них не было известий, но их ждали, была хоть какая-то ниточка надежды, что выживут, откликнутся, вернутся. И вот я несколькими страшными строчками рву эту последнюю ниточку. Я реву над каждым извещением, вместе со мной рыдает хозяйка. В конверт вкладывается только фото, если оно есть, остальное сдаётся в штаб. И ещё я пишу отчёты, в каждом отчёте человек 15-20 неизвестных. На каждого составляем акт с подробным описанием особых примет. Но кто их найдёт по этим приметам? Будут числиться без вести пропавшими.
Вот и закончилось сражение под Москвой, которое станет достоянием истории. Всему миру показал русский солдат, что и хвалёных «непобедимых» фрицев можно бить, да ещё как!
Олюшка организовала самодеятельность. «Заслуженная артистка 222 ППГ» называют её. Даже мы с Ирой пели «петлички голубые» и, конечно, песню московских дружинниц.
Всему личному составу 1 Ударной Армии объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего. Самая первая.
ПРИКАЗ ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПАДНОГО ФРОНТА ВОЙСКАМ ФРОНТА
№ 033/ОП ОТ 20 ЯНВАРЯ 1942 Г.
О ДЕЙСТВИЯХ 1-Й УДАРНОЙ АРМИИ ЗА ДЕКАБРЬ 1941 Г. - ЯНВАРЬ 1942 ГОДА
ПРИКАЗ ВОЙСКАМ ЗАПАДНОГО ФРОНТА
№ 033/оп 20 января 1942 г. Штаб Западного фронта
Части 1 ударной армии, действуя в составе Западного фронта с декабря 1941 г. и бессменно участвуя в напряжённых наступательных боях, нанесли немецко-фашистским захватчикам ряд жестоких поражений и заставили их неудержимо откатываться на запад.
В великой битве под Москвой, где гитлеровцам был нанесён тяжёлый непоправимый удар, бойцам, командирам и политработникам 1 армии принадлежит почётное место. Невзирая на упорное сопротивление врага, холод и глубокий снег, войска армии продолжали своё победоносное наступление, освобождая сотни населённых пунктов, уничтожая многие тысячи неприятельских солдат и офицеров и захватывая многочисленные трофеи.
Всем бойцам, командирам и политработникам армии за доблестное, самоотверженное выполнение боевого долга ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ и ПРИКАЗЫВАЮ наиболее отличившихся немедленно представить к награждению орденами и медалями Советского Союза.
Желаю всему личному составу армии дальнейших славных побед над врагами нашей великой Родины, вплоть до полного разгрома и изгнания фашистской нечисти с Советской земли.
Вперёд, к новым победам, за Родину, за СТАЛИНА, под знаменем великой большевистской партии!
Приказ объявить во всех ротах, батареях, эскадронах и командах 1 армии перед строем.
КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ ЗАПФРОНТА
ГЕНЕРАЛ АРМИИ ЖУКОВ
Нас перебрасывают на другой фронт на помощь Ленинграду. Мороз - 45 градусов, топить не разрешают, чтобы не демаскировать эшелон. Всё вещевое довольствие напялили на себя. Залезаем в спальные мешки, укрываемся, вернее, дневальный накрывает меховыми одеялами и матрацами.
Мы с Олюшкой умудрились отстать от эшелона. Пассажирские поезда не ходят. Идут только воинские - танки, орудия. На каждой платформе часовой предупреждает, как и положено, что будет стрелять. Часовой есть часовой. Чудом удалось втиснуться в финские сани, они никак не охранялись, но в них кое-как можно сидеть, только согнувшись в три погибели. Через несколько станций мы превратились в сосульки, но окончательно оледенеть на сей раз не пришлось - догнали свой эшелон.
7-8 января 1942 года
До Ленинграда мы не доехали. Разворачиваемся для приема раненых в посёлке Фанерный завод, деревня Парфино, недалеко от Старой Руссы. Это не Ленинградский, а Северо-западный фронт. Немцев только что выбили из посёлка, они встречали рождество. Комната, где мы должны развернуть операционную, вся обита хвоей: сосной и ёлкой вплоть до потолка. Пол тоже устлан еловыми ветками. Сама ёлка украшена необыкновенными игрушками. Здесь не искали мы надписей: «проверено, мин нет!». Не ждали они нашу 1-ю Ударную. Их так лихо вышибли, что и столы остались накрытыми. Но нам некогда всё это рассматривать. Нужно принимать раненых. Латыши снова вместе с нами.
И снова началось - кокер, пеан, пинцет, шарик, салфетка, турунда, скальпель ... Если ранены мягкие ткани, делают глубокие рассечения от входного до выходного отверстия. Очень много ампутаций, резко увеличилось количество газовых гангрен. Снова поступил Николай Чуримов - Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета. На этот раз у него тяжелейшее ранение грудной клетки, открытый пневмоторакс. Произвели первичную обработку, что можно - зашили и отправили на специально за ним присланном самолёте. Сегодня снимала повязку у очень тяжёлого раненого, а стопа отвалилась и упала на пол. Это первый с тяжёлым обморожением.
Братские могилы растут, растут, растут. На фанере пишут фамилии. И так всё это недолговечно. Сотрётся и смоется. Да ещё и старшина путает. Умер лейтенант Валентин Панов, я его запомнила, а на фанере написано к-ц[1] В. Панов.
Сегодня перестарались, поддерживая тепло в палатках. Искры из трубы падали прямо на палатку, и она вспыхнула как порох. Все бросились спасать раненых и одного всё-таки не спасли. Он забился под настил и задохнулся. Астапенко получил сильные ожоги, остальные почти никто не пострадал. У раненых ожогов почти нет.
Иногда мне приходится работать в приёмо-сортировке. За день сдаю в штаб целую кучу денег - окровавленных, пробитых осколком или пулей. У меня такое отвращение к этим деньгам, что кажется, хватит его на всю жизнь. Для меня они чуть ли не символ фашизма. Проклятые фашисты, захватили всю Европу, и всё им было мало, мало, мало, захотели весь мир.
22 марта 1942 года
Снова передислокация. Мы должны двигаться по коридору, отделяющему 16-ю немецкую армию от остальных немцев. Дорога простреливается. Мы уже были в этом коридоре, но всё обошлось благополучно. На этот раз фрицы как сбесились, по-видимому, они хотят прорваться к окружённой 16-й армии, и начали артподготовку. Казалось, что били со всех сторон. Гром, гул, визг, треск и шипение - всё слилось в какой-то страшный марш, и над всей этой грохочущей, вздыбленной от разрывов дорогой, медленно опускаясь на своих парашютиках, мертвенным зловещим светом поблёскивали ракеты. Мы думали, что к рассвету сумеем проскочить, но только что начало сереть, в воздухе появились самолёты. Их было столько, что сосчитать было невозможно, и они начали крутить свою страшную карусель. Не успевала одна группа выйти из пике, как вторая уже пикировала. Нам приказали рассредоточиться. Я не помню, как я очутилась возле громадного сугроба. Под снегом оказалось прошлогоднее сено. Рядом со мной был Мотренко и «обе половинки». Все как по команде, как страусы, стали прятать головы в это сено, изо всех сил стараясь влезть под него. «Половинки» от страха хрюкали. Но спрятаться под этим сеном нам не удалось, да и не было смысла. Оно было рядом с дорогой, а фрицы бомб не жалели, они рвались всюду. Мы поползли, подниматься нельзя было, бомбы рвались беспрерывно. Доползли до какой-то избы, там уже была Ира, но радоваться не было времени, фрицы стали бить по деревне, избушка начала подпрыгивать. Девочки вслух бормотали - господи, помоги! господи, помоги! и ещё что-то в этом роде. Бабка-хозяйка кричала на нас: будьте вы прокляты, это вы привели сюда немца! Где мы жить будем?
Бомбы ложились так плотно, было просто не понятно как мы ещё живы. Мы стали отползать от деревеньки, я потеряла снова Иру и увидела, как по снегу бежала Шура Ковалёва почему-то без валенок, в одних носках. Мы не слышали друг друга - страшный грохот разрывов, завывание бомб и сирен, которые при пикировании включали самолёты, оглушил нас. Машины наши горели. Мы, боясь потерять дорогу из виду, отползали недалеко от обочины, ежеминутно зарывались носом в снег и отряхивались от земли и снега, которым нас засыпало. Расправившись с колоннами и израсходовав запас бомб, самолёты стали охотиться за нами. Вот он мчится на бреющем прямо на тебя так низко, что, кажется, хочет раздавить своими колёсами. Чёрные кресты на жёлтом фоне, из кабины ясно видно лицо (если так можно назвать) фашистского лётчика в очках - у него глаза прямо зверские! Он присматривается, как бы не промахнуться - снег вспарывает пулемётная очередь - рядом, совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Кто-то не выдержал, вскочил и побежал, и снова над тобой очки фашиста и пулемётные очереди. Это же расстрел, самый настоящий расстрел! Нервы не выдерживают. Будет ли этому конец?
Только ночью ушли самолёты, и прекратилась стрельба. В какой-то избе я снова нашла Иру. Какая это была радость! Как мы с ней бросились друг к другу! Нам казалось, что мы вернулись с того света. С того света - не с того света, а уж в аду точно побывали. Никогда не забуду этот день. Где все остальные, мы пока не знаем. И живы ли они?
К утру из Великого села пришел Астапенко, которого мы уже считали погибшим, и с ним офицер связи. Немцы прорвались к 16 армии и наш коридор перерезали своим коридором.[2] Трудно что-нибудь понять во всей этой каше. И надо же было нам именно в этот момент оказаться здесь! Теперь мы в окружении… Н.К. Брянцева - дежурный врач - записала в журнале: «Во время передислокации колонна подверглась сильному артобстрелу и бомбёжке, во время которой все машины и имущество госпиталя погибло». Уцелела одна машина аптеки с шоколадом. Нам раздали по несколько плиток шоколада. Итак, мы в окружении. Удастся ли выйти?
Конец марта. После 22 марта
Липно, Ходыни, Веряско, Большие Горбы, Малые Горбы, Великое село, Рамушево... Мы заучиваем маршрут выхода из окружения. Нам выдали белые маскировочные костюмы (рубаха с капюшоном и брюки), в котелки положили топлёное масло, смешанное с сахаром (другого ничего не было). Пристегнули к поясным ремням, проверили, чтобы всё было хорошо подогнано, так как мы должны проползти незамеченными, а малейший звук может погубить всех. Будем двигаться цепочкой, дистанция - 10 метров. Идём по Ловати. Снег мокрый, пополам с водой, одежда промокла, валенки кажутся пудовыми. Идём - это слишком громко сказано. Сделаем несколько шагов - взлетает ракета. Падаем и лежим, пока погаснет, только поднялись - снова ракета. Мы так измучились, что нет сил пошевелить пальцем. Всё время лежим в мокром снегу. Катя Новикова, я и ещё кто-то из девочек стали просить начштаба, чтобы он нас пристрелил, мы не в состоянии двигаться. Он пообещал пристрелить после войны. День пролежали в лесу в снегу, а ночью снова всё сначала.
Проходили Рамушево, шёл мокрый снег, ничего за ним не было видно. В одном месте проходить было совсем трудно, дорога была чем-то завалена, смёрзшимся, засыпанным снегом. Оказалось, здесь шли в психическую атаку эсэсовцы, пьяные, а наши моряки их уложили здесь, и вот по этим фрицам нам пришлось ползти. Офицера связи мы потеряли, и нас выводят партизаны. Бесстрашные, до последней капли крови преданные Родине - это действительно народные герои, с такими умирать не страшно. Израненные, окровавленные, умирающие - они не стонали, а только проклинали Гитлера и обещали ещё показать ему, как русские люди дерутся за землю свою, а если надо и умирают. С их помощью мы вышли в расположение нашей 41 бригады, но они тут же «успокоили» нас - они тоже в окружении. В общем, понять ничего нельзя - какой-то слоёный пирог: немцы - наши, немцы - наши. Связи с нашим начальством нет. Ждём дальнейших указаний. Ко всему ещё - нам нечего есть. Комиссар партизанского отряда Виктор Петрович зовёт нас к себе, у них совершенно нет медиков.
Последние дни марта
Мы расположились недалеко от Борисовки. Рядом пушки ОЗАД,[3] а разбили палатки - пришлось потрудиться: три операционных, две перевязочных, для раненных несколько, для себя. Пока ещё никого не приняли. Выпало много снега, подморозило. Лес - необыкновенной красоты, снежинки искрятся при свете луны. Небо, кажется, увидели впервые: тихое, усыпанное звёздами - крупными, необычными, таинственно мерцающими и переливающимися различными оттенками, как драгоценные камни. И тишина - недобрая, гнетущая. И вот наступила разрядка - все девчата ревут, я тоже не отстаю. Вызвали Беленкина, приказали играть. Стали танцевать, но настроение ни у кого не поднялось. Только улеглись спать, я услышала, как кто-то вошёл в палатку. Это начсанарм. Астапенко вскочил, он что-то шептал ему, и мы поняли, что дело плохо. Разбудили Иру, ведущего хирурга Н.Е.Сизых. Его посылают сделать попытку прорваться, так как нас ещё раз окружают. Вместе с ним в санитарку сели Ира и я. Дорога простреливалась, без конца начали рваться мины. Н.Е. как с луны упал: «Что, мина? Откуда мина? Товарищ боец, пойдите - узнайте, откуда мины». Мы с Ирой кляли его, на чём свет стоит (конечно, шёпотом, ведь он наше прямое начальство). Пока товарищ боец будет выяснять - ни от него, ни от нас ничего не останется. Хорошо, что у него хватило ума не выполнять идиотского приказания, и он гнал машину на всю катушку. И мы проскочили. Вырвутся ли наши? Недаром у нас был о такое настроение. На другую ночь прибыли все, самый последний - Астапенко. Ира от радости повисла у него на шее. Он очень хорошо держится. Глядя на него, и мы не падаем духом. Когда бомбят, наблюдает в бинокль, считает бомбы.
Выйти из окружения не удалось, выходили из одного - попали в другое. Теперь наша 1-ая Ударная будет воевать в окружении. С самолётов должны сбросить перевязочный материал, инструментарий - всё, что нужно для того, чтобы мы могли работать. Нам придают ОРМУ (отдельную роту медусиления). Продуктов у нас нет никаких, кто-то достал неизвестно где несколько ящиков янтарной кураги и мы сварили из неё что-то вроде каши. Какой это был праздник! Есть возможность выспаться, но сон не идёт. Как мы будем в окружении? Как будет воевать армия? Разве можно самолётами доставить и вооружение, и боеприпасы, и продукты и медикаменты, и кровь, и вывезти раненых? Наших самолётов вообще не видно, зато фрицы не дают поднять головы. Политрук для поднятия настроения проводит беседы о героизме и прочее. Как ни странно, любимой моей героиней была Надежда Дурова, и мне кажется, что не от большого ума наложен запрет на издание этой книги Чарской. Меня лично она потрясла, и осталось после прочтения не преклонение перед «обожаемым монархом», чего, очевидно, боятся, а преклонение перед героями, которые больше жизни любили Родину. Прочитав эту книгу, настолько проникаешься её истинно русским духом патриотизма, романтики, который уже до конца дней сохранишь в себе.
Апрель 1942 г.
Стоим в деревне Большая Вещанка. Раненые всё прибывают и прибывают. Ловать разлилась, эвакуировать некуда. Все домики забиты до отказа. Валимся с ног, но вовремя оказать всем помощь не успеваем. Продуктов нет, медикаментов не хватает. Самолёты изредка сбрасывают кровь и сухари. Повреждённые при приземлении банки с кровью отдаём раненым - они её пьют. Сухарей выдают по 50 граммов. На самолётах вывезли двух раненых комбригов 41 и 44 бригад. Обещают дать много самолётов. В соседней Поддорье расчистили аэродром и ждём, ждём, ждём.
Самолёты стали прилетать большими группами, за ночь до 60 штук. Привозят боеприпасы, продовольствие, а увозят раненых. Здесь же находятся представители частей, которые получают то, что им положено (но по сравнению с тем, что действительно положено, это жалкие крохи). Эвакуировать разрешают только командиров старших и средних. Младших и рядовых пока не разрешают, а они ползут с перебитыми, зашинованными ногами к аэродрому. Страшно смотреть на эту картину.
Мы по очереди дежурим на аэродроме. В «Дуглас» помещается двадцать с небольшим человек (почти все лежачие, набивают, как селёдок). Четырехмоторные ТБ [4] берут больше. Летят над немцами, в Валдае оставляют раненых (дальше их отправляют по железной дороге), а сами на день улетают в Москву, там безопасно. А у нас, как нарочно, появилось столько раненых командиров, как никогда. Прибыли шестьсот лейтенантов из РГК, их всех бросили в бой, не успев распределить по частям, и от них почти ничего не осталось - остатки у нас. Выпуски двух московских академий тоже не успели распределить по частям, и они попали под угол катюши. Что от них осталось - попали к нам, но смотреть на них страшно. Очень много раненых в голову, у одного оторвана начисто нижняя челюсть, сплошь и рядом в бессознательном состоянии.
Сегодня делала перевязку старшему лейтенанту политруку роты, армянину. Сквозное пулевое ранение кисти. Я сделала уже перевязку, отметила в карте передового района и вдруг увидела autoранение? Я показала Мотренко, он приказал перевязать заново. Посмотрели внимательно - кожа вокруг раны обожжена. Сказали ему. В ответ на это он стал кричать, что мы не знаем что такое рукопашная схватка - немец стрелял в упор. Но пришлось передать прокурору, оказался точно самострел, и политрука расстреляли. Вечером готовили к операции тяжело раненного лейтенанта из РГК Ваню Рымаря. Вливали ему кровь, делали сердечные и т.д. Он очень просил меня написать матери в Алтайский край. Его взяли на операцию, а я ушла дежурить на аэродром. Утром, когда вернулась, мне сказали: твоего подопечного уже вынесли. Ваня лежал в сарае на носилках, накрытый своей продырявленной во многих местах шинелью. Я приподняла шинель, чтобы ещё раз посмотреть на этого девятнадцатилетнего мальчика, который только ступил на порог жизни. [5]
Я никогда до смерти не забуду этих мальчишек (сколько их было и сколько ещё будет!) и в самую трудную минуту, когда силы будут покидать, буду вспоминать этих ребят и мстить проклятым немцам, не жалея ни сил, ни жизни.
Как только могу выбрать минутку, бегу в 29 домик, там подобрались такие ребята, которых нужно обязательно как-то поддержать. Одного из них, младшего лейтенанта Володю Зайцева, считают моим братом. Мы с ним похожи, как две капли воды, и почти ровесники - ему уже исполнилось восемнадцать лет. У «Зайчика» ампутирована правая рука очень высоко, и он совсем упал духом. Мне пришлось приложить много усилий, чтобы вернуть братишке интерес к жизни, и вот он уже, видя меня, не плачет, а улыбается, начал писать левой рукой. Значит, все в порядке.[6] Володя, как и старший лейтенант Саша Кренцев, с ампутацией ноги, Николай Кульбака с ампутацией руки, Саша Иванов, воскресший из мёртвых, ещё будут жить и помогут Родине.
Сегодня ночью усадила в самолёт весь двадцать девятый домик. Володя оставил адрес родителей, он из Архангельской области, Карнопольского района. Счастливого пути! Я работаю временно с ассистентом профессора Филатова Харлип С.Е. Она производит энуклеацию (удаление) глазного яблока. Смотреть на это - тем более помогать этому - ещё тяжелее, чем при ампутации.
У меня совсем плохо со здоровьем. Чего только не ставили: и пневмонию, и сепсис, и т.д. Олюшки нет. Мы спим с Тоней на полу в избе на шинели. Всего нас девять человек. Ночью выйти невозможно, очень тесно, изба маленькая. Ира ушла к Астапенко. Нам по-прежнему дают пятьдесят граммов сухарей. Если бы не хозяйка, не знаю, как бы мы себя чувствовали. Астапенко уговаривал меня не раз эвакуироваться на самолёте до Москвы, но я не хотела расставаться со своими, ведь снова к ним я не попаду. А сегодня уговорили окончательно. Самолёты нам больше не обещают, снова нужно будет выходить из окружения, я буду для них балластом. Приехала Олюшка, тоже уговаривала меня и проводила на аэродром. Мне кажется - легче было бы умереть, чем расстаться со своими”.
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68488.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68717.html
[1] Красноармеец
[2] Вот что потом довелось мне прочитать у В.Лациса об этом коридоре: «По обе стороны дороги всю ночь не смолкали орудия, и всё вокруг то вспыхивало под светом ракет, то меркло. По обе стороны был фронт, посередине узкий коридор, по которому проходила дорога. Справа болотистые берега озера Ильмень с бесчисленными устьями рек, старинные села, рыбачьи посёлки и город Старая Русса; там фронт был повёрнут на запад. Слева от коридора находилась недавно окружённая 16-я немецкая армия, так называемый Демянский плацдарм - громадный мешок, в котором метался со своими дивизиями генерал-полковник Буш. Местами коридор был так узок, что дорогу, по которой двигались наши колонны, могли обстреливать артиллерия и тяжёлые миномёты. Во второй половине апреля (точно помню 22 марта) в результате длительных боев, немцам, наконец, удалось прорезать коридор, который последние зимние месяцы отделял 16-ю армию от главных сил. Образовалось подобие узкой горловины. Её с обеих сторон можно было покрывать нашим миномётным огнём, и она превратилась в подлинную дорогу смерти, где каждый день гибли сотни неприятельских солдат».
[3] Отдельный зенитный артиллерийский дивизион
[4] ТБ-3 - тяжелый бомбардировщик.
[5] Его просьба будет выполнена через сорок лет. До этого - все эти годы - мать Вани будет считать своего сына без вести пропавшим. Ей напишут, где погиб её Ванюша, и где он похоронен. Через две недели после получения этого письма старенькая Ванина мама умрёт.
[6] Впоследствии "Зайчик" окончил Свердловский юридический и стал прокурором
Когда я искал информацию о этих 3 процентах, то встретил один такой комент:
"Может быть цифра и неверная, но у моего деда, он как раз 23 года рождения, из 94 человек (одногодки) с его выпуска летного училища с войны вернулось 4 человека"
http://www.ljpoisk.ru/archive/9247137.html
Эх, да что Вы знаете про эти 3 процента, книжные мальчики и девочки!!! И не нужно никого за это осуждать...
Елена Карпова
“Вот он - наконец наступил первый долгожданный праздник на нашей улице, так дорого оплаченный, такими неисчислимыми жертвами и такой кровью. Не получилось «малой крови» и «могучего удара», о котором мы пели. Но как бы там ни было, фашисты ещё не раз пожалеют, мы им такое «жизненное пространство» покажем, что много ещё поколений помнить будут. Поля Подмосковья уже чернеют от трупов и громадного количества техники, брошенной фашистами. Чего здесь только нет: и танки, и орудия, и машины, и какие-то фургоны громадные, и замёрзшие трупы. Их уже складывают в штабеля, чтобы меньше места занимали. Кого здесь только нет: и итальянцы, и испанцы, и прочая сволочь. Некоторые жители рубят им ноги, оттаивают на печке и щеголяют в немецких сапогах. К ним нет никакого сострадания и сожаления, для нас они - не люди. Культурная нация, раса господ, сверхчеловеки - что они сделали с нашей землёй, которую временно захватили. Везде следы разрушений. Сожжено, разграблено, разбито, уничтожено. От некоторых деревень остались одни печные трубы. Ничего не осталось от усадьбы Л. Толстого, разрушен домик Чайковского в Клину. А там, где не успели разрушить, в тех уцелевших зданиях, которые нам приходилось готовить к приёму раненых, всё так загажено, что передать невозможно, нужно только увидеть. Столько замёрзших испражнений пришлось нам счищать с полов классов, где раньше сидели за партами дети, столько всякой гадости вытаскивать, что пусть нам теперь никто не говорит о немецкой культуре. Своими глазами пришлось увидеть и своими руками вычищать эту «культуру».
Как они не были готовы к тому, что наши начнут бить их в таком количестве!
В церкви устроили так называемый госпиталь, даже суден у них не было. Для этого использовались каски. Ночью мы приехали в эту деревню. Стать негде, всё разрушено, нашли оторванную дверь и втроём кое-как разместились на ней на снегу, а мороз - сорок пять градусов. Все кругом минировано, нам не разрешают сходить с дороги. Освободили Истру, Яхрому, Клин, Волоколамск, Солнечногорск и др. В Волоколамске не успели фашисты снять повешенных комсомольцев, в одном из колодцев обнаружили наших раненых, брошенных вниз головами. Снег был глубокий, и я в темноте провалилась в этот колодец.
Наступает новый, полный неизвестности, 1942 год. Что ждёт в этом году? Закончится ли война? На эти вопросы никто не может ответить. Встречаем его в Теряевой слободе недалеко от Волоколамска. Нам раздают подарки от англичан. Из Москвы приехал Астапенко. Привёз десять дружинниц-добровольцев. Мне очень по душе пришлись Оля Петушкина и Софочка Бунь.
Первая радость - письма из дому. Оказывается, немцы не были в Новочеркасске, был взят только Ростов. Все были живы и здоровы. В школе продолжали учиться. Мы себе даже представить не могли, чтобы вдруг сейчас сесть за парту в нашем 10-м классе и превратиться в школьников. Нет, мы солдаты и никогда уже не станем школьниками. У нас другая программа -
Запевай, девчата, песню боевую,
С песней в бой за Родину пойдём.
Для своей отчизны, для страны любимой,
Сотни жизней человеческих спасём.
И десяткам женщин возвратим мужей мы,
Для детей спасём любимого отца,
Матери вернём мы дорогого сына,
А для Родины - защитника-бойца.
А о друге сердца мы грустить не будем,
Я ушла на запад, он ушёл на юг.
Если нужно будет, то подруги наши
Жизнь ему, как мы другим бойцам, спасут.
А вот друга сердца у меня нет. У Иры другом сердца стал наш теперешний начальник ППГ Астапенко, Сергея Полянского она забыла. А Олюшкин Игорь учится где‑то в военно-морском училище. Она потеряла медальон с его фото и три дня подряд ревела, до этого я никогда не видела её плачущей. Она считает, что это дурная примета и с ним она никогда не будет вместе.
У нас осталось только 32 человека нетранспортабельных. Приехал командующий армией Кузнецов, подходил к каждому, спрашивал чего бы он хотел. Те, что смогли ответить, попросили красного вина и свежих яблок. Через два часа командарм прислал вино и свежие яблоки - несколько ящиков. А вино-то смогли пить только из поильников, и яблоки я резала на тонкие ломтики.
Мы стоим недалеко от Клина в Завидово на переформировке. А потом будем воевать на другом фронте. В деревне сохранилась часть домов, но стёкол нет нигде, а мороз - минус 40 градусов. Мы стелили на пол меховые одеяла и укрывались ими, так что жить можно. Обед берём на семь человек, а едим втроём. Я всю неделю пишу извещения - …в боях за социалистическую Родину и похоронен в братской могиле на с-з, ю-з, с-в и т.д. деревни такой-то.
Сколько горя, слёз, страданий несёт каждая написанная мною строчка. Их уже не было - сыновей, мужей, женихов. От них не было известий, но их ждали, была хоть какая-то ниточка надежды, что выживут, откликнутся, вернутся. И вот я несколькими страшными строчками рву эту последнюю ниточку. Я реву над каждым извещением, вместе со мной рыдает хозяйка. В конверт вкладывается только фото, если оно есть, остальное сдаётся в штаб. И ещё я пишу отчёты, в каждом отчёте человек 15-20 неизвестных. На каждого составляем акт с подробным описанием особых примет. Но кто их найдёт по этим приметам? Будут числиться без вести пропавшими.
Вот и закончилось сражение под Москвой, которое станет достоянием истории. Всему миру показал русский солдат, что и хвалёных «непобедимых» фрицев можно бить, да ещё как!
Олюшка организовала самодеятельность. «Заслуженная артистка 222 ППГ» называют её. Даже мы с Ирой пели «петлички голубые» и, конечно, песню московских дружинниц.
Всему личному составу 1 Ударной Армии объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего. Самая первая.
ПРИКАЗ ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПАДНОГО ФРОНТА ВОЙСКАМ ФРОНТА
№ 033/ОП ОТ 20 ЯНВАРЯ 1942 Г.
О ДЕЙСТВИЯХ 1-Й УДАРНОЙ АРМИИ ЗА ДЕКАБРЬ 1941 Г. - ЯНВАРЬ 1942 ГОДА
ПРИКАЗ ВОЙСКАМ ЗАПАДНОГО ФРОНТА
№ 033/оп 20 января 1942 г. Штаб Западного фронта
Части 1 ударной армии, действуя в составе Западного фронта с декабря 1941 г. и бессменно участвуя в напряжённых наступательных боях, нанесли немецко-фашистским захватчикам ряд жестоких поражений и заставили их неудержимо откатываться на запад.
В великой битве под Москвой, где гитлеровцам был нанесён тяжёлый непоправимый удар, бойцам, командирам и политработникам 1 армии принадлежит почётное место. Невзирая на упорное сопротивление врага, холод и глубокий снег, войска армии продолжали своё победоносное наступление, освобождая сотни населённых пунктов, уничтожая многие тысячи неприятельских солдат и офицеров и захватывая многочисленные трофеи.
Всем бойцам, командирам и политработникам армии за доблестное, самоотверженное выполнение боевого долга ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ и ПРИКАЗЫВАЮ наиболее отличившихся немедленно представить к награждению орденами и медалями Советского Союза.
Желаю всему личному составу армии дальнейших славных побед над врагами нашей великой Родины, вплоть до полного разгрома и изгнания фашистской нечисти с Советской земли.
Вперёд, к новым победам, за Родину, за СТАЛИНА, под знаменем великой большевистской партии!
Приказ объявить во всех ротах, батареях, эскадронах и командах 1 армии перед строем.
КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ ЗАПФРОНТА
ГЕНЕРАЛ АРМИИ ЖУКОВ
Нас перебрасывают на другой фронт на помощь Ленинграду. Мороз - 45 градусов, топить не разрешают, чтобы не демаскировать эшелон. Всё вещевое довольствие напялили на себя. Залезаем в спальные мешки, укрываемся, вернее, дневальный накрывает меховыми одеялами и матрацами.
Мы с Олюшкой умудрились отстать от эшелона. Пассажирские поезда не ходят. Идут только воинские - танки, орудия. На каждой платформе часовой предупреждает, как и положено, что будет стрелять. Часовой есть часовой. Чудом удалось втиснуться в финские сани, они никак не охранялись, но в них кое-как можно сидеть, только согнувшись в три погибели. Через несколько станций мы превратились в сосульки, но окончательно оледенеть на сей раз не пришлось - догнали свой эшелон.
7-8 января 1942 года
До Ленинграда мы не доехали. Разворачиваемся для приема раненых в посёлке Фанерный завод, деревня Парфино, недалеко от Старой Руссы. Это не Ленинградский, а Северо-западный фронт. Немцев только что выбили из посёлка, они встречали рождество. Комната, где мы должны развернуть операционную, вся обита хвоей: сосной и ёлкой вплоть до потолка. Пол тоже устлан еловыми ветками. Сама ёлка украшена необыкновенными игрушками. Здесь не искали мы надписей: «проверено, мин нет!». Не ждали они нашу 1-ю Ударную. Их так лихо вышибли, что и столы остались накрытыми. Но нам некогда всё это рассматривать. Нужно принимать раненых. Латыши снова вместе с нами.
И снова началось - кокер, пеан, пинцет, шарик, салфетка, турунда, скальпель ... Если ранены мягкие ткани, делают глубокие рассечения от входного до выходного отверстия. Очень много ампутаций, резко увеличилось количество газовых гангрен. Снова поступил Николай Чуримов - Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета. На этот раз у него тяжелейшее ранение грудной клетки, открытый пневмоторакс. Произвели первичную обработку, что можно - зашили и отправили на специально за ним присланном самолёте. Сегодня снимала повязку у очень тяжёлого раненого, а стопа отвалилась и упала на пол. Это первый с тяжёлым обморожением.
Братские могилы растут, растут, растут. На фанере пишут фамилии. И так всё это недолговечно. Сотрётся и смоется. Да ещё и старшина путает. Умер лейтенант Валентин Панов, я его запомнила, а на фанере написано к-ц[1] В. Панов.
Сегодня перестарались, поддерживая тепло в палатках. Искры из трубы падали прямо на палатку, и она вспыхнула как порох. Все бросились спасать раненых и одного всё-таки не спасли. Он забился под настил и задохнулся. Астапенко получил сильные ожоги, остальные почти никто не пострадал. У раненых ожогов почти нет.
Иногда мне приходится работать в приёмо-сортировке. За день сдаю в штаб целую кучу денег - окровавленных, пробитых осколком или пулей. У меня такое отвращение к этим деньгам, что кажется, хватит его на всю жизнь. Для меня они чуть ли не символ фашизма. Проклятые фашисты, захватили всю Европу, и всё им было мало, мало, мало, захотели весь мир.
22 марта 1942 года
Снова передислокация. Мы должны двигаться по коридору, отделяющему 16-ю немецкую армию от остальных немцев. Дорога простреливается. Мы уже были в этом коридоре, но всё обошлось благополучно. На этот раз фрицы как сбесились, по-видимому, они хотят прорваться к окружённой 16-й армии, и начали артподготовку. Казалось, что били со всех сторон. Гром, гул, визг, треск и шипение - всё слилось в какой-то страшный марш, и над всей этой грохочущей, вздыбленной от разрывов дорогой, медленно опускаясь на своих парашютиках, мертвенным зловещим светом поблёскивали ракеты. Мы думали, что к рассвету сумеем проскочить, но только что начало сереть, в воздухе появились самолёты. Их было столько, что сосчитать было невозможно, и они начали крутить свою страшную карусель. Не успевала одна группа выйти из пике, как вторая уже пикировала. Нам приказали рассредоточиться. Я не помню, как я очутилась возле громадного сугроба. Под снегом оказалось прошлогоднее сено. Рядом со мной был Мотренко и «обе половинки». Все как по команде, как страусы, стали прятать головы в это сено, изо всех сил стараясь влезть под него. «Половинки» от страха хрюкали. Но спрятаться под этим сеном нам не удалось, да и не было смысла. Оно было рядом с дорогой, а фрицы бомб не жалели, они рвались всюду. Мы поползли, подниматься нельзя было, бомбы рвались беспрерывно. Доползли до какой-то избы, там уже была Ира, но радоваться не было времени, фрицы стали бить по деревне, избушка начала подпрыгивать. Девочки вслух бормотали - господи, помоги! господи, помоги! и ещё что-то в этом роде. Бабка-хозяйка кричала на нас: будьте вы прокляты, это вы привели сюда немца! Где мы жить будем?
Бомбы ложились так плотно, было просто не понятно как мы ещё живы. Мы стали отползать от деревеньки, я потеряла снова Иру и увидела, как по снегу бежала Шура Ковалёва почему-то без валенок, в одних носках. Мы не слышали друг друга - страшный грохот разрывов, завывание бомб и сирен, которые при пикировании включали самолёты, оглушил нас. Машины наши горели. Мы, боясь потерять дорогу из виду, отползали недалеко от обочины, ежеминутно зарывались носом в снег и отряхивались от земли и снега, которым нас засыпало. Расправившись с колоннами и израсходовав запас бомб, самолёты стали охотиться за нами. Вот он мчится на бреющем прямо на тебя так низко, что, кажется, хочет раздавить своими колёсами. Чёрные кресты на жёлтом фоне, из кабины ясно видно лицо (если так можно назвать) фашистского лётчика в очках - у него глаза прямо зверские! Он присматривается, как бы не промахнуться - снег вспарывает пулемётная очередь - рядом, совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Кто-то не выдержал, вскочил и побежал, и снова над тобой очки фашиста и пулемётные очереди. Это же расстрел, самый настоящий расстрел! Нервы не выдерживают. Будет ли этому конец?
Только ночью ушли самолёты, и прекратилась стрельба. В какой-то избе я снова нашла Иру. Какая это была радость! Как мы с ней бросились друг к другу! Нам казалось, что мы вернулись с того света. С того света - не с того света, а уж в аду точно побывали. Никогда не забуду этот день. Где все остальные, мы пока не знаем. И живы ли они?
К утру из Великого села пришел Астапенко, которого мы уже считали погибшим, и с ним офицер связи. Немцы прорвались к 16 армии и наш коридор перерезали своим коридором.[2] Трудно что-нибудь понять во всей этой каше. И надо же было нам именно в этот момент оказаться здесь! Теперь мы в окружении… Н.К. Брянцева - дежурный врач - записала в журнале: «Во время передислокации колонна подверглась сильному артобстрелу и бомбёжке, во время которой все машины и имущество госпиталя погибло». Уцелела одна машина аптеки с шоколадом. Нам раздали по несколько плиток шоколада. Итак, мы в окружении. Удастся ли выйти?
Конец марта. После 22 марта
Липно, Ходыни, Веряско, Большие Горбы, Малые Горбы, Великое село, Рамушево... Мы заучиваем маршрут выхода из окружения. Нам выдали белые маскировочные костюмы (рубаха с капюшоном и брюки), в котелки положили топлёное масло, смешанное с сахаром (другого ничего не было). Пристегнули к поясным ремням, проверили, чтобы всё было хорошо подогнано, так как мы должны проползти незамеченными, а малейший звук может погубить всех. Будем двигаться цепочкой, дистанция - 10 метров. Идём по Ловати. Снег мокрый, пополам с водой, одежда промокла, валенки кажутся пудовыми. Идём - это слишком громко сказано. Сделаем несколько шагов - взлетает ракета. Падаем и лежим, пока погаснет, только поднялись - снова ракета. Мы так измучились, что нет сил пошевелить пальцем. Всё время лежим в мокром снегу. Катя Новикова, я и ещё кто-то из девочек стали просить начштаба, чтобы он нас пристрелил, мы не в состоянии двигаться. Он пообещал пристрелить после войны. День пролежали в лесу в снегу, а ночью снова всё сначала.
Проходили Рамушево, шёл мокрый снег, ничего за ним не было видно. В одном месте проходить было совсем трудно, дорога была чем-то завалена, смёрзшимся, засыпанным снегом. Оказалось, здесь шли в психическую атаку эсэсовцы, пьяные, а наши моряки их уложили здесь, и вот по этим фрицам нам пришлось ползти. Офицера связи мы потеряли, и нас выводят партизаны. Бесстрашные, до последней капли крови преданные Родине - это действительно народные герои, с такими умирать не страшно. Израненные, окровавленные, умирающие - они не стонали, а только проклинали Гитлера и обещали ещё показать ему, как русские люди дерутся за землю свою, а если надо и умирают. С их помощью мы вышли в расположение нашей 41 бригады, но они тут же «успокоили» нас - они тоже в окружении. В общем, понять ничего нельзя - какой-то слоёный пирог: немцы - наши, немцы - наши. Связи с нашим начальством нет. Ждём дальнейших указаний. Ко всему ещё - нам нечего есть. Комиссар партизанского отряда Виктор Петрович зовёт нас к себе, у них совершенно нет медиков.
Последние дни марта
Мы расположились недалеко от Борисовки. Рядом пушки ОЗАД,[3] а разбили палатки - пришлось потрудиться: три операционных, две перевязочных, для раненных несколько, для себя. Пока ещё никого не приняли. Выпало много снега, подморозило. Лес - необыкновенной красоты, снежинки искрятся при свете луны. Небо, кажется, увидели впервые: тихое, усыпанное звёздами - крупными, необычными, таинственно мерцающими и переливающимися различными оттенками, как драгоценные камни. И тишина - недобрая, гнетущая. И вот наступила разрядка - все девчата ревут, я тоже не отстаю. Вызвали Беленкина, приказали играть. Стали танцевать, но настроение ни у кого не поднялось. Только улеглись спать, я услышала, как кто-то вошёл в палатку. Это начсанарм. Астапенко вскочил, он что-то шептал ему, и мы поняли, что дело плохо. Разбудили Иру, ведущего хирурга Н.Е.Сизых. Его посылают сделать попытку прорваться, так как нас ещё раз окружают. Вместе с ним в санитарку сели Ира и я. Дорога простреливалась, без конца начали рваться мины. Н.Е. как с луны упал: «Что, мина? Откуда мина? Товарищ боец, пойдите - узнайте, откуда мины». Мы с Ирой кляли его, на чём свет стоит (конечно, шёпотом, ведь он наше прямое начальство). Пока товарищ боец будет выяснять - ни от него, ни от нас ничего не останется. Хорошо, что у него хватило ума не выполнять идиотского приказания, и он гнал машину на всю катушку. И мы проскочили. Вырвутся ли наши? Недаром у нас был о такое настроение. На другую ночь прибыли все, самый последний - Астапенко. Ира от радости повисла у него на шее. Он очень хорошо держится. Глядя на него, и мы не падаем духом. Когда бомбят, наблюдает в бинокль, считает бомбы.
Выйти из окружения не удалось, выходили из одного - попали в другое. Теперь наша 1-ая Ударная будет воевать в окружении. С самолётов должны сбросить перевязочный материал, инструментарий - всё, что нужно для того, чтобы мы могли работать. Нам придают ОРМУ (отдельную роту медусиления). Продуктов у нас нет никаких, кто-то достал неизвестно где несколько ящиков янтарной кураги и мы сварили из неё что-то вроде каши. Какой это был праздник! Есть возможность выспаться, но сон не идёт. Как мы будем в окружении? Как будет воевать армия? Разве можно самолётами доставить и вооружение, и боеприпасы, и продукты и медикаменты, и кровь, и вывезти раненых? Наших самолётов вообще не видно, зато фрицы не дают поднять головы. Политрук для поднятия настроения проводит беседы о героизме и прочее. Как ни странно, любимой моей героиней была Надежда Дурова, и мне кажется, что не от большого ума наложен запрет на издание этой книги Чарской. Меня лично она потрясла, и осталось после прочтения не преклонение перед «обожаемым монархом», чего, очевидно, боятся, а преклонение перед героями, которые больше жизни любили Родину. Прочитав эту книгу, настолько проникаешься её истинно русским духом патриотизма, романтики, который уже до конца дней сохранишь в себе.
Апрель 1942 г.
Стоим в деревне Большая Вещанка. Раненые всё прибывают и прибывают. Ловать разлилась, эвакуировать некуда. Все домики забиты до отказа. Валимся с ног, но вовремя оказать всем помощь не успеваем. Продуктов нет, медикаментов не хватает. Самолёты изредка сбрасывают кровь и сухари. Повреждённые при приземлении банки с кровью отдаём раненым - они её пьют. Сухарей выдают по 50 граммов. На самолётах вывезли двух раненых комбригов 41 и 44 бригад. Обещают дать много самолётов. В соседней Поддорье расчистили аэродром и ждём, ждём, ждём.
Самолёты стали прилетать большими группами, за ночь до 60 штук. Привозят боеприпасы, продовольствие, а увозят раненых. Здесь же находятся представители частей, которые получают то, что им положено (но по сравнению с тем, что действительно положено, это жалкие крохи). Эвакуировать разрешают только командиров старших и средних. Младших и рядовых пока не разрешают, а они ползут с перебитыми, зашинованными ногами к аэродрому. Страшно смотреть на эту картину.
Мы по очереди дежурим на аэродроме. В «Дуглас» помещается двадцать с небольшим человек (почти все лежачие, набивают, как селёдок). Четырехмоторные ТБ [4] берут больше. Летят над немцами, в Валдае оставляют раненых (дальше их отправляют по железной дороге), а сами на день улетают в Москву, там безопасно. А у нас, как нарочно, появилось столько раненых командиров, как никогда. Прибыли шестьсот лейтенантов из РГК, их всех бросили в бой, не успев распределить по частям, и от них почти ничего не осталось - остатки у нас. Выпуски двух московских академий тоже не успели распределить по частям, и они попали под угол катюши. Что от них осталось - попали к нам, но смотреть на них страшно. Очень много раненых в голову, у одного оторвана начисто нижняя челюсть, сплошь и рядом в бессознательном состоянии.
Сегодня делала перевязку старшему лейтенанту политруку роты, армянину. Сквозное пулевое ранение кисти. Я сделала уже перевязку, отметила в карте передового района и вдруг увидела autoранение? Я показала Мотренко, он приказал перевязать заново. Посмотрели внимательно - кожа вокруг раны обожжена. Сказали ему. В ответ на это он стал кричать, что мы не знаем что такое рукопашная схватка - немец стрелял в упор. Но пришлось передать прокурору, оказался точно самострел, и политрука расстреляли. Вечером готовили к операции тяжело раненного лейтенанта из РГК Ваню Рымаря. Вливали ему кровь, делали сердечные и т.д. Он очень просил меня написать матери в Алтайский край. Его взяли на операцию, а я ушла дежурить на аэродром. Утром, когда вернулась, мне сказали: твоего подопечного уже вынесли. Ваня лежал в сарае на носилках, накрытый своей продырявленной во многих местах шинелью. Я приподняла шинель, чтобы ещё раз посмотреть на этого девятнадцатилетнего мальчика, который только ступил на порог жизни. [5]
Я никогда до смерти не забуду этих мальчишек (сколько их было и сколько ещё будет!) и в самую трудную минуту, когда силы будут покидать, буду вспоминать этих ребят и мстить проклятым немцам, не жалея ни сил, ни жизни.
Как только могу выбрать минутку, бегу в 29 домик, там подобрались такие ребята, которых нужно обязательно как-то поддержать. Одного из них, младшего лейтенанта Володю Зайцева, считают моим братом. Мы с ним похожи, как две капли воды, и почти ровесники - ему уже исполнилось восемнадцать лет. У «Зайчика» ампутирована правая рука очень высоко, и он совсем упал духом. Мне пришлось приложить много усилий, чтобы вернуть братишке интерес к жизни, и вот он уже, видя меня, не плачет, а улыбается, начал писать левой рукой. Значит, все в порядке.[6] Володя, как и старший лейтенант Саша Кренцев, с ампутацией ноги, Николай Кульбака с ампутацией руки, Саша Иванов, воскресший из мёртвых, ещё будут жить и помогут Родине.
Сегодня ночью усадила в самолёт весь двадцать девятый домик. Володя оставил адрес родителей, он из Архангельской области, Карнопольского района. Счастливого пути! Я работаю временно с ассистентом профессора Филатова Харлип С.Е. Она производит энуклеацию (удаление) глазного яблока. Смотреть на это - тем более помогать этому - ещё тяжелее, чем при ампутации.
У меня совсем плохо со здоровьем. Чего только не ставили: и пневмонию, и сепсис, и т.д. Олюшки нет. Мы спим с Тоней на полу в избе на шинели. Всего нас девять человек. Ночью выйти невозможно, очень тесно, изба маленькая. Ира ушла к Астапенко. Нам по-прежнему дают пятьдесят граммов сухарей. Если бы не хозяйка, не знаю, как бы мы себя чувствовали. Астапенко уговаривал меня не раз эвакуироваться на самолёте до Москвы, но я не хотела расставаться со своими, ведь снова к ним я не попаду. А сегодня уговорили окончательно. Самолёты нам больше не обещают, снова нужно будет выходить из окружения, я буду для них балластом. Приехала Олюшка, тоже уговаривала меня и проводила на аэродром. Мне кажется - легче было бы умереть, чем расстаться со своими”.
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68488.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68717.html
[1] Красноармеец
[2] Вот что потом довелось мне прочитать у В.Лациса об этом коридоре: «По обе стороны дороги всю ночь не смолкали орудия, и всё вокруг то вспыхивало под светом ракет, то меркло. По обе стороны был фронт, посередине узкий коридор, по которому проходила дорога. Справа болотистые берега озера Ильмень с бесчисленными устьями рек, старинные села, рыбачьи посёлки и город Старая Русса; там фронт был повёрнут на запад. Слева от коридора находилась недавно окружённая 16-я немецкая армия, так называемый Демянский плацдарм - громадный мешок, в котором метался со своими дивизиями генерал-полковник Буш. Местами коридор был так узок, что дорогу, по которой двигались наши колонны, могли обстреливать артиллерия и тяжёлые миномёты. Во второй половине апреля (точно помню 22 марта) в результате длительных боев, немцам, наконец, удалось прорезать коридор, который последние зимние месяцы отделял 16-ю армию от главных сил. Образовалось подобие узкой горловины. Её с обеих сторон можно было покрывать нашим миномётным огнём, и она превратилась в подлинную дорогу смерти, где каждый день гибли сотни неприятельских солдат».
[3] Отдельный зенитный артиллерийский дивизион
[4] ТБ-3 - тяжелый бомбардировщик.
[5] Его просьба будет выполнена через сорок лет. До этого - все эти годы - мать Вани будет считать своего сына без вести пропавшим. Ей напишут, где погиб её Ванюша, и где он похоронен. Через две недели после получения этого письма старенькая Ванина мама умрёт.
[6] Впоследствии "Зайчик" окончил Свердловский юридический и стал прокурором