У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО. ЧАСТЬ 3. СЕСТРИЧКИ (ПРОДОЛЖЕНИЕ-5)
Они тоже любили на войне... К сожалению, чаще всего это была трагическая любовь... Парадоксально, но среди них были те, кто был там счастлив...
Любовь Михайловна Гроздь, санинструктор
«Мой первый поцелуй...
Младший лейтенант Николай Белохвостик... Ой, смотрите, покраснела я вся, а уже бабушка. А тогда были молодые годы. Юные. Я думала... Была уверена... Что... Я никому не признавалась, даже подруге, что в него влюблена. По уши. Моя первая любовь... Может, и единственная? Кто знает... Я думала: никто в роте не догадывается. Мне никто раньше так не нравился! Если нравился, то не очень. А он... Я ходила и о нем постоянно думала, каждую минуту. Что... Это была настоящая любовь. Я почувствовала. Все знаки... Ай, смотрите, покраснела...
Мы его хоронили... Он лежал на плащ-палатке, его только-только убило. Немцы нас обстреливают. Надо хоронить быстро... Прямо сейчас... Нашли старые березы, выбрали ту, которая поодаль от старого дуба стояла. Самая большая. Возле нее... Я старалась запомнить, чтобы вернуться и найти потом это место. Тут деревня кончается, тут развилка... Но как запомнить? Как запомнить, если одна береза на наших глазах уже горит... Как? Стали прощаться... Мне говорят: «Ты - первая!» У меня сердце подскочило, я поняла... Что... Всем, оказывается, известно о моей любви. Все знают... Мысль ударила: может, и он знал? Вот... Он лежит... Сейчас его опустят в землю... Зароют. Накроют песком... Но я страшно обрадовалась этой мысли, что, может, он тоже знал. А вдруг и я ему нравилась? Как будто он живой и что-то мне сейчас ответит... Вспомнила, как на Новый год он подарил мне немецкую шоколадку. Я ее месяц не ела, в кармане носила.
Сейчас до меня это не доходит, я всю жизнь вспоминаю... Этот момент... Бомбы летят... Он... Лежит на плащ-палатке... Этот момент... А я радуюсь... Стою и про себя улыбаюсь. Ненормальная. Я радуюсь, что он, может быть, знал о моей любви...
Подошла и его поцеловала. Никогда до этого не целовала мужчину... Это был первый...»
Нина Леонидовна Михай, старший сержант, медсестра
«У нас - комбат и медсестра Люба Силина... Они любили друг друга! Это все видели... Он шел в бой, и она... Говорила, что не простит себе, если он погибнет не на ее глазах, и она не увидит его в последнюю минуту. "Пусть, - хотела, - нас вместе убьют. Одним снарядом накроет". Умирать они собирались вместе или вместе жить. Наша любовь не делилась на сегодня и на завтра, а было только - сегодня. Каждый знал, что ты любишь сейчас, а через минуту или тебя или этого человека может не быть. На войне все происходило быстрее: и жизнь, и смерть. За несколько лет мы прожили там целую жизнь. Я никогда никому не могла это объяснить. Там - другое время...
В одном бою комбата тяжело ранило, а Любу легко, чуть царапнуло в плечо. И его отправляют в тыл, а она остается. Она уже беременная, и он ей дал письмо: "Езжай к моим родителям. Что бы со мной ни случилось, ты моя жена. И у нас будет наш сын или наша дочь".
Потом Люба мне написала: его родители не приняли ее, и ребенка не признали. А комбат погиб.
Много лет собиралась... Хотела съездить к ней в гости, но так и не получилось. Мы были закадычные подружки. Но далеко ехать - на Алтай. А недавно пришло письмо, что она умерла. Теперь ее сын меня зовет к ней на могилку...
Хочу поехать...»
Светлана Николаевна Любич, сандружинница
«В госпитале... Они все были счастливы. Они были счастливы, потому что остались в живых. Лейтенант двадцатилетний переживал, у него одной ноги не было. Но тогда казалось среди всеобщего горя, что это счастье - он живой, у него, подумаешь, только одной ноги нет. Главное - живой. И любовь у него будет, и жена у него будет, и все будет. Это сейчас остаться без одной ноги - ужас, а тогда они все прыгали на одной ноге, курили, смеялись. Они герои и вообще! Что вы?!
- Вы там влюблялись?
- Конечно, мы же такие юные. Как только новые раненые поступали, мы обязательно в кого-нибудь влюбимся. Подружка моя влюбилась в одного старшего лейтенанта, он был весь израненный. Она мне показала - вот он. Но и я, конечно, решила тоже в него влюбиться. Когда его увозили, он попросил у меня карточку. А у меня была одна карточка, где-то на станции мы сфотографировались. Я взяла эту карточку, чтобы ему отдать, но потом думаю: а вдруг это не любовь, а я ему карточку подарю? И вот его уже уносят, я руку ему протянула, а в кулаке карточка, а разжать не решилась. Вот и вся любовь...
Потом Павлик был, тоже лейтенант. Ему очень болело, так я ему шоколад под подушку положила. И вот когда мы встретились, это уже после войны, через двадцать лет, он стал благодарить мою подругу Лилю Дроздову за этот шоколад. Лиля говорит: "Какой шоколад?" Тогда я призналась, что это я... И он меня поцеловал... Через двадцать лет поцеловал...»
Софья К-вич, санинструктор
«Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду... Я была пэпэже, то, что расшифровывается - походно-полевая жена. Жена на войне. Вторая. Незаконная.
Первый командир батальона...
Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: "Сестричка! Сестренка!", а после боя каждый тебя стережет... Из землянки ночью не вылезешь... Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю... Промолчали. Гордые! А оно все было... Потому что умирать не хотелось... Было обидно умирать, когда ты молодой... Ну, и для мужчин тяжело четыре года без женщин... В нашей армии борделей не было, и таблеток никаких не давали. Где-то, может, за этим следили. У нас нет. Четыре года... Командиры могли только что-то себе позволить, а простой солдат нет. Дисциплина. Но об этом молчат... Не принято... Нет... Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами. Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью от того, что махала руками - то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: "Ты - чего?" Кому расскажешь?
Первого командира убило осколком мины.
Второй командир батальона...
Я его любила. Я шла с ним в бой, я хотела быть рядом. Я его любила, а у него была любимая жена, двое детей. Он показывал мне их фотографии. И я знала, что после войны, если останется жив, он вернется к ним. В Калугу. Ну и что? У нас были такие счастливые минуты! Мы пережили такое счастье! Вот вернулись... Страшный бой... А мы живые... У него ни с кем такое не повторится! Не получится! Я знала... Я знала, что счастливым он без меня не будет. Не сможет быть счастливым ни с кем так, как мы были с ним счастливы на войне. Не сможет... Никогда!..
В конце войны я забеременела. Я так хотела... Но нашу дочку я вырастила сама, он мне не помог. Палец о палец не ударил. Ни одного подарка или письма. Открыточки. Кончилась война, и кончилась любовь. Как песня... Он уехал к законной жене, к детям. Оставил мне на память свою фотокарточку. А я не хотела, чтобы война кончалась... Страшно это сказать... Открыть свое сердце... Я - сумасшедшая. Я любила! Я знала, что вместе с войной кончится и любовь. Его любовь... Но все равно я ему благодарна за те чувства, которые он мне дал, и я с ним узнала. Вот я его любила всю жизнь, я пронесла свои чувства через годы. Мне уже незачем врать. Я уже старая. Да, через всю жизнь! И я не жалею.
Дочь меня упрекала: "Мама, за что ты его любишь?" А я люблю... Недавно узнала - он умер. Я много плакала... И мы даже из-за этого поссорились с моей дочерью: «Что ты плачешь? Он для тебя давно умер». А я его и сейчас люблю. Вспоминаю войну, как лучшее время моей жизни, я там была счастливая...
Только, прошу вас, без фамилии. Ради моей дочери...»
Мария Селиверстовна Божок, медсестра
«Ушла я из Казани на фронт девятнадцатилетней девчонкой...
А через полгода писала маме, что мне дают двадцать пять - двадцать семь лет. Каждый день в страхе, в ужасе. Осколок летит, так кажется: с тебя снимают кожу. И люди умирают. Умирают каждый день, каждый час, такое чувство, что каждую минуту. Простыней не хватало накрыть. В нижнем белье складывали. Странная тишина стояла в палатах. Такой тишины я больше нигде не помню. Когда человек умирает, он всегда смотрит вверх, никогда не смотрит в сторону или на тебя, когда ты рядом. Только вверх... В потолок... Но так смотрит, как будто в небо...
И я говорила себе, что ни одного слова любви в этом аду я слышать не смогу. Не смогу поверить. Вот сколько лет война шла, я даже никаких песен не помню. Даже знаменитую "Землянку" не помню. Ни одной... Помню только: когда уходила из дома на фронт, то у нас в саду цвели вишни. Иду и оглядываюсь... Потом, наверное, я встречала сады на дорогах, они же и в войну цвели. Но я не помню... В школе такая хохотушка была, а тут никогда не улыбнусь. Если я видела, что какая-то из девочек выщипала брови или покрасила губы, я была возмущена. Категорически отвергала: как это можно, как это она хочет в такое время кому-то нравиться?
Вокруг раненые, вокруг стон... У мертвых такие желто-зеленые лица. Ну, как ты можешь думать о радости? О своем счастье. Я не хотела сочетать любовь с этим. Вот с этим... Мне казалось, что здесь, в такой обстановке любовь погибнет мигом. Без торжества, без красоты какая может быть любовь? Кончится война, будет красивая жизнь. И любовь. А тут... Тут - нет. А вдруг я погибну, и тот, кто меня полюбит, будет страдать. И мне так жалко. Вот такое было чувство...
Мой теперешний муж, он за мной там ухаживал, мы встретились на фронте. А я не хотела его слушать: "Нет-нет, кончится война, только тогда мы сможем говорить об этом". Не забуду, как однажды он вернулся из боя и попросил: "У тебя нет какой-нибудь кофточки? Одень, пожалуйста. Дай посмотреть, какая ты в кофточке". А у меня ничего не было, кроме гимнастерки.
Я и подружке своей, она вышла замуж на фронте, говорила: "Цветов не дарил. Не ухаживал. И вдруг - замуж. Разве это любовь?" Я ее чувств не поддерживала.
Война кончилась... Мы смотрели друг на друга и не верили, что война кончилась, и мы живые остались. Вот сейчас мы будем жить... Будем любить... А мы все это уже забыли, не умели. Приехала я домой, пошла с мамой шить себе платье. Мое первое послевоенное платье.
Вот моя очередь, и меня спрашивают:
- Какой вам фасон?
- Я не знаю.
- Как это вы пришли в ателье и не знаете, какое хотите платье?
- Не знаю...
А я пять лет ни одного платья не видела. Я забыла даже, как шьется платье. Что надо какие-то там выточки, какие-то разрезы... Низкая талия, высокая талия... Это мне было непонятно. Купила туфли на каблучке, прошла по комнате и сняла их. Поставила в угол и думаю: "Я никогда не научусь в них ходить...»
Анастасия Леонидовна Жардецкая, ефрейтор, санинструктор
«А мой муж... Хорошо, что его нет, он на работе. Он строго мне приказал... Знает, что я люблю про нашу любовь рассказывать... Как я свадебное платье себе за одну ночь из бинтов пошила. Сама. А бинты мы с девчонками месяц собирали. Бинты трофейные... У меня было настоящее свадебное платье! Сохранилась фотография: я в этом платье и в сапогах, но сапог не видно, это я помню, что была в сапогах. А поясок я схимичила из старой пилотки... Отличный поясок. Но что это я... За свое... Муж приказал про любовь ни слова, ни-ни, а рассказывать про войну. Он у меня строгий. По карте учил... Два дня меня учил, где какой фронт стоял... Где наша часть... Я сейчас возьму, я за ним записала. Прочитаю...
Что ты смеешься? Ой, как хорошо ты смеешься. Я тоже смеялась... Ну, какой из меня историк! Я лучше фотографию, где я в платье из бинтов, покажу.
Я так себе там нравлюсь... В белом платье...»
Нина Петровна Сакова, лейтенант, фельдшер
«Дошла до Германии...
Я была старшим фельдшером в танковом полку. У нас "тридцатьчетверки", они быстро горели. Очень страшно. Я до этого не слышала даже выстрела из винтовки. Где-то один раз далеко-далеко бомбили, когда мы ехали на фронт, так мне казалось: вся земля дрожит. Семнадцать лет было, только техникум окончила. И так получилось, что я приехала и сразу в бой.
Вылезла из танка... Пожар... Небо горит... Земля горит... Железо горит... Здесь мертвые, а там кричат: "Спасите... Помогите"... Такой на меня ужас напал! Я не знаю, как я не побежала? Как я не удрала с поля боя? Это же так страшно, что слов таких нет, только чувства. Я раньше не выдерживала, а сейчас уже смотрю фильмы о войне, но все равно плачу.
Дошла до Германии...
Первое, что увидела на немецкой земле, - самодельный плакат у самой дороги: "Вот она - проклятая Германия!"
Мы вошли в поселок... Ставни у всех закрыты. Они все бросали и удирали на велосипедах. Геббельс их убедил, что русские придут, будут вас рубить, колоть, резать. Откроешь дверь в дом: никого нет или все лежат убитые, отравленные. Дети лежат. Они стрелялись, травились... Что мы чувствовали? Радость, что мы победили и им теперь больно, как и нам. Чувство отмщения. А детей было жалко...
Нашли одну старуху.
Я ей говорю:
- Мы победили.
Она заплакала:
- У меня два сына в России погибло.
- А кто виноват? Сколько у нас погибло!
Она отвечает:
- Гитлер...
- Гитлер сам не решал. Это же ваши дети, мужья...
Она тогда молчит.
Дошла до Германии...
Хотела маме рассказать... А моя мать умерла в войну от голода, у них ни хлеба, ни соли, ничего не было. А брат лежал в госпитале тяжело раненый. Одна сестра дома ждала меня. Она писала, что, когда вошли наши войска в Орел, она всех военных девушек за шинель хватала. Ей казалось, что я обязательно буду там. Я должна вернуться...»
Любовь Захаровна Новик, медсестра
«Я долго к войне привыкала...
Пошли в наступление. И когда у раненого пошла артериальная кровь, а раньше я никогда не видела, бьет фонтаном, то я бросилась за врачом. А сам раненый кричит: "Куда? Ты куда? Перевязывай ремнем!" И только тогда я пришла в чувство...
О чем жалею? Одного мальчика... Семилетний хлопчик без мамки остался. Мамку убили. Мальчик сидел на дороге возле мертвой матери. Он не понимал, что ее уже нет, он ждал, когда она проснется, и просил есть...
Командир наш не отпустил этого мальчика, взял к себе: "У тебя нет мамы, сынок, но будет много пап". Так он с нами и рос. Как сын полка. С семи лет. Набивал патроны к диску автомата ППШ.
Вот вы уйдете, а мой муж будет ругаться. Он не любит таких разговоров. Войну не любит. Но он на войне не был, молодой, моложе меня. У нас детей нет. Я все вспоминаю того хлопчика. Мог бы быть мой сын...
Мне после войны всех было жалко. И человека... И петуха, и собаку... Я и сейчас не могу чужой боли переносить. Работала в больнице, больные меня любили, что ласковая. У нас сад большой. Ни одного яблока ни разу не продала, ни одной ягодки. Так раздам - раздам людям... Так с войны это и осталось... Такое сердце...»
Анна Михайловна Перепелка, сержант, медсестра
«Одно лишь помню: крикнули - победа! Весь день стоял крик... Победа! Победа! Братцы! Мы победили... И мы были счастливы! Счастливы!!»
Лилия Михайловна Бутко, хирургическая медсестра
«День Победы...
Мы собрались на нашу традиционную встречу. И вот я выхожу из гостиницы, а девочки мне говорят:
- Где ты, Лиля, была? Мы так наплакались.
Оказывается, подошел к ним мужчина, казах, спрашивает:
- Вы откуда, девчата? Из какого госпиталя?
- А кого вы ищете?
- Я каждый год приезжаю сюда и ищу одну сестру. Она спасла мне жизнь. Я ее полюбил. Хочу найти.
Мои девочки смеются:
- Да что там уж сестричку искать, там уже бабушка.
- Нет...
- Уже жена ведь есть? Дети?
- Внуки есть, дети есть, жена есть. Душу потерял... Души нет...
Девочки мне это говорят, и мы вместе вспомнили: а не мой ли это казах?
...Привезли мальчишку казаха. Ну, совсем мальчишечка. Мы его прооперировали. У него было семь или восемь разрывов кишечника, он считался безнадежным. И настолько он лежал безучастный, что я его сразу заприметила. Как минутка лишняя, забегу: "Ну, как дела?" Внутривенное сама вколю, температуру измерю, и он выкарабкался. Пошел на поправку. А мы у себя раненых не держали долго, мы на первой линии. Окажем экстренную помощь, вырвем у смерти и отправляем их дальше. И вот его с очередной партией должны увезти.
Он лежит на носилках, мне передают, что он зовет меня.
- Сестричка, подойди ко мне.
- Что такое? Что ты хочешь? У тебя все хорошо. Тебя отправляют в тыл. Все будет в порядке. Считай, что ты уже живешь.
Он просит:
- Я очень тебя прошу, я один у родителей. Ты меня спасла. - И дает мне подарок - колечко, маленькое такое колечко.
А я колец не носила, почему-то не любила. И я отказываюсь:
- Я не могу. Не могу.
Он просит. Раненые помогают ему.
- Да возьми, он же от чистого сердца.
- Это же мой долг, понимаете?
Уговорили они меня. Правда, я это колечко потом потеряла. Оно было мне большое, и однажды заснула, а машину подбросило, и оно где-то упало. Жалела очень.
- Вы нашли этого мужчину?
- Мы так и не встретились. Не знаю, тот ли это? Но мы его целый день вместе с девочками искали».
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/97044.html
ЧАСТЬ 3. СЕСТРИЧКИ
http://skaramanga-1972.livejournal.com/101278.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/101961.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/102273.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/102483.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/102806.html
Любовь Михайловна Гроздь, санинструктор
«Мой первый поцелуй...
Младший лейтенант Николай Белохвостик... Ой, смотрите, покраснела я вся, а уже бабушка. А тогда были молодые годы. Юные. Я думала... Была уверена... Что... Я никому не признавалась, даже подруге, что в него влюблена. По уши. Моя первая любовь... Может, и единственная? Кто знает... Я думала: никто в роте не догадывается. Мне никто раньше так не нравился! Если нравился, то не очень. А он... Я ходила и о нем постоянно думала, каждую минуту. Что... Это была настоящая любовь. Я почувствовала. Все знаки... Ай, смотрите, покраснела...
Мы его хоронили... Он лежал на плащ-палатке, его только-только убило. Немцы нас обстреливают. Надо хоронить быстро... Прямо сейчас... Нашли старые березы, выбрали ту, которая поодаль от старого дуба стояла. Самая большая. Возле нее... Я старалась запомнить, чтобы вернуться и найти потом это место. Тут деревня кончается, тут развилка... Но как запомнить? Как запомнить, если одна береза на наших глазах уже горит... Как? Стали прощаться... Мне говорят: «Ты - первая!» У меня сердце подскочило, я поняла... Что... Всем, оказывается, известно о моей любви. Все знают... Мысль ударила: может, и он знал? Вот... Он лежит... Сейчас его опустят в землю... Зароют. Накроют песком... Но я страшно обрадовалась этой мысли, что, может, он тоже знал. А вдруг и я ему нравилась? Как будто он живой и что-то мне сейчас ответит... Вспомнила, как на Новый год он подарил мне немецкую шоколадку. Я ее месяц не ела, в кармане носила.
Сейчас до меня это не доходит, я всю жизнь вспоминаю... Этот момент... Бомбы летят... Он... Лежит на плащ-палатке... Этот момент... А я радуюсь... Стою и про себя улыбаюсь. Ненормальная. Я радуюсь, что он, может быть, знал о моей любви...
Подошла и его поцеловала. Никогда до этого не целовала мужчину... Это был первый...»
Нина Леонидовна Михай, старший сержант, медсестра
«У нас - комбат и медсестра Люба Силина... Они любили друг друга! Это все видели... Он шел в бой, и она... Говорила, что не простит себе, если он погибнет не на ее глазах, и она не увидит его в последнюю минуту. "Пусть, - хотела, - нас вместе убьют. Одним снарядом накроет". Умирать они собирались вместе или вместе жить. Наша любовь не делилась на сегодня и на завтра, а было только - сегодня. Каждый знал, что ты любишь сейчас, а через минуту или тебя или этого человека может не быть. На войне все происходило быстрее: и жизнь, и смерть. За несколько лет мы прожили там целую жизнь. Я никогда никому не могла это объяснить. Там - другое время...
В одном бою комбата тяжело ранило, а Любу легко, чуть царапнуло в плечо. И его отправляют в тыл, а она остается. Она уже беременная, и он ей дал письмо: "Езжай к моим родителям. Что бы со мной ни случилось, ты моя жена. И у нас будет наш сын или наша дочь".
Потом Люба мне написала: его родители не приняли ее, и ребенка не признали. А комбат погиб.
Много лет собиралась... Хотела съездить к ней в гости, но так и не получилось. Мы были закадычные подружки. Но далеко ехать - на Алтай. А недавно пришло письмо, что она умерла. Теперь ее сын меня зовет к ней на могилку...
Хочу поехать...»
Светлана Николаевна Любич, сандружинница
«В госпитале... Они все были счастливы. Они были счастливы, потому что остались в живых. Лейтенант двадцатилетний переживал, у него одной ноги не было. Но тогда казалось среди всеобщего горя, что это счастье - он живой, у него, подумаешь, только одной ноги нет. Главное - живой. И любовь у него будет, и жена у него будет, и все будет. Это сейчас остаться без одной ноги - ужас, а тогда они все прыгали на одной ноге, курили, смеялись. Они герои и вообще! Что вы?!
- Вы там влюблялись?
- Конечно, мы же такие юные. Как только новые раненые поступали, мы обязательно в кого-нибудь влюбимся. Подружка моя влюбилась в одного старшего лейтенанта, он был весь израненный. Она мне показала - вот он. Но и я, конечно, решила тоже в него влюбиться. Когда его увозили, он попросил у меня карточку. А у меня была одна карточка, где-то на станции мы сфотографировались. Я взяла эту карточку, чтобы ему отдать, но потом думаю: а вдруг это не любовь, а я ему карточку подарю? И вот его уже уносят, я руку ему протянула, а в кулаке карточка, а разжать не решилась. Вот и вся любовь...
Потом Павлик был, тоже лейтенант. Ему очень болело, так я ему шоколад под подушку положила. И вот когда мы встретились, это уже после войны, через двадцать лет, он стал благодарить мою подругу Лилю Дроздову за этот шоколад. Лиля говорит: "Какой шоколад?" Тогда я призналась, что это я... И он меня поцеловал... Через двадцать лет поцеловал...»
Софья К-вич, санинструктор
«Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду... Я была пэпэже, то, что расшифровывается - походно-полевая жена. Жена на войне. Вторая. Незаконная.
Первый командир батальона...
Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно, когда отдых, на переформирование отойдем. Как стреляют, огонь, они зовут: "Сестричка! Сестренка!", а после боя каждый тебя стережет... Из землянки ночью не вылезешь... Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю... Промолчали. Гордые! А оно все было... Потому что умирать не хотелось... Было обидно умирать, когда ты молодой... Ну, и для мужчин тяжело четыре года без женщин... В нашей армии борделей не было, и таблеток никаких не давали. Где-то, может, за этим следили. У нас нет. Четыре года... Командиры могли только что-то себе позволить, а простой солдат нет. Дисциплина. Но об этом молчат... Не принято... Нет... Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами. Отделили мне место, но какое оно отдельное, вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью от того, что махала руками - то одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: "Ты - чего?" Кому расскажешь?
Первого командира убило осколком мины.
Второй командир батальона...
Я его любила. Я шла с ним в бой, я хотела быть рядом. Я его любила, а у него была любимая жена, двое детей. Он показывал мне их фотографии. И я знала, что после войны, если останется жив, он вернется к ним. В Калугу. Ну и что? У нас были такие счастливые минуты! Мы пережили такое счастье! Вот вернулись... Страшный бой... А мы живые... У него ни с кем такое не повторится! Не получится! Я знала... Я знала, что счастливым он без меня не будет. Не сможет быть счастливым ни с кем так, как мы были с ним счастливы на войне. Не сможет... Никогда!..
В конце войны я забеременела. Я так хотела... Но нашу дочку я вырастила сама, он мне не помог. Палец о палец не ударил. Ни одного подарка или письма. Открыточки. Кончилась война, и кончилась любовь. Как песня... Он уехал к законной жене, к детям. Оставил мне на память свою фотокарточку. А я не хотела, чтобы война кончалась... Страшно это сказать... Открыть свое сердце... Я - сумасшедшая. Я любила! Я знала, что вместе с войной кончится и любовь. Его любовь... Но все равно я ему благодарна за те чувства, которые он мне дал, и я с ним узнала. Вот я его любила всю жизнь, я пронесла свои чувства через годы. Мне уже незачем врать. Я уже старая. Да, через всю жизнь! И я не жалею.
Дочь меня упрекала: "Мама, за что ты его любишь?" А я люблю... Недавно узнала - он умер. Я много плакала... И мы даже из-за этого поссорились с моей дочерью: «Что ты плачешь? Он для тебя давно умер». А я его и сейчас люблю. Вспоминаю войну, как лучшее время моей жизни, я там была счастливая...
Только, прошу вас, без фамилии. Ради моей дочери...»
Мария Селиверстовна Божок, медсестра
«Ушла я из Казани на фронт девятнадцатилетней девчонкой...
А через полгода писала маме, что мне дают двадцать пять - двадцать семь лет. Каждый день в страхе, в ужасе. Осколок летит, так кажется: с тебя снимают кожу. И люди умирают. Умирают каждый день, каждый час, такое чувство, что каждую минуту. Простыней не хватало накрыть. В нижнем белье складывали. Странная тишина стояла в палатах. Такой тишины я больше нигде не помню. Когда человек умирает, он всегда смотрит вверх, никогда не смотрит в сторону или на тебя, когда ты рядом. Только вверх... В потолок... Но так смотрит, как будто в небо...
И я говорила себе, что ни одного слова любви в этом аду я слышать не смогу. Не смогу поверить. Вот сколько лет война шла, я даже никаких песен не помню. Даже знаменитую "Землянку" не помню. Ни одной... Помню только: когда уходила из дома на фронт, то у нас в саду цвели вишни. Иду и оглядываюсь... Потом, наверное, я встречала сады на дорогах, они же и в войну цвели. Но я не помню... В школе такая хохотушка была, а тут никогда не улыбнусь. Если я видела, что какая-то из девочек выщипала брови или покрасила губы, я была возмущена. Категорически отвергала: как это можно, как это она хочет в такое время кому-то нравиться?
Вокруг раненые, вокруг стон... У мертвых такие желто-зеленые лица. Ну, как ты можешь думать о радости? О своем счастье. Я не хотела сочетать любовь с этим. Вот с этим... Мне казалось, что здесь, в такой обстановке любовь погибнет мигом. Без торжества, без красоты какая может быть любовь? Кончится война, будет красивая жизнь. И любовь. А тут... Тут - нет. А вдруг я погибну, и тот, кто меня полюбит, будет страдать. И мне так жалко. Вот такое было чувство...
Мой теперешний муж, он за мной там ухаживал, мы встретились на фронте. А я не хотела его слушать: "Нет-нет, кончится война, только тогда мы сможем говорить об этом". Не забуду, как однажды он вернулся из боя и попросил: "У тебя нет какой-нибудь кофточки? Одень, пожалуйста. Дай посмотреть, какая ты в кофточке". А у меня ничего не было, кроме гимнастерки.
Я и подружке своей, она вышла замуж на фронте, говорила: "Цветов не дарил. Не ухаживал. И вдруг - замуж. Разве это любовь?" Я ее чувств не поддерживала.
Война кончилась... Мы смотрели друг на друга и не верили, что война кончилась, и мы живые остались. Вот сейчас мы будем жить... Будем любить... А мы все это уже забыли, не умели. Приехала я домой, пошла с мамой шить себе платье. Мое первое послевоенное платье.
Вот моя очередь, и меня спрашивают:
- Какой вам фасон?
- Я не знаю.
- Как это вы пришли в ателье и не знаете, какое хотите платье?
- Не знаю...
А я пять лет ни одного платья не видела. Я забыла даже, как шьется платье. Что надо какие-то там выточки, какие-то разрезы... Низкая талия, высокая талия... Это мне было непонятно. Купила туфли на каблучке, прошла по комнате и сняла их. Поставила в угол и думаю: "Я никогда не научусь в них ходить...»
Анастасия Леонидовна Жардецкая, ефрейтор, санинструктор
«А мой муж... Хорошо, что его нет, он на работе. Он строго мне приказал... Знает, что я люблю про нашу любовь рассказывать... Как я свадебное платье себе за одну ночь из бинтов пошила. Сама. А бинты мы с девчонками месяц собирали. Бинты трофейные... У меня было настоящее свадебное платье! Сохранилась фотография: я в этом платье и в сапогах, но сапог не видно, это я помню, что была в сапогах. А поясок я схимичила из старой пилотки... Отличный поясок. Но что это я... За свое... Муж приказал про любовь ни слова, ни-ни, а рассказывать про войну. Он у меня строгий. По карте учил... Два дня меня учил, где какой фронт стоял... Где наша часть... Я сейчас возьму, я за ним записала. Прочитаю...
Что ты смеешься? Ой, как хорошо ты смеешься. Я тоже смеялась... Ну, какой из меня историк! Я лучше фотографию, где я в платье из бинтов, покажу.
Я так себе там нравлюсь... В белом платье...»
Нина Петровна Сакова, лейтенант, фельдшер
«Дошла до Германии...
Я была старшим фельдшером в танковом полку. У нас "тридцатьчетверки", они быстро горели. Очень страшно. Я до этого не слышала даже выстрела из винтовки. Где-то один раз далеко-далеко бомбили, когда мы ехали на фронт, так мне казалось: вся земля дрожит. Семнадцать лет было, только техникум окончила. И так получилось, что я приехала и сразу в бой.
Вылезла из танка... Пожар... Небо горит... Земля горит... Железо горит... Здесь мертвые, а там кричат: "Спасите... Помогите"... Такой на меня ужас напал! Я не знаю, как я не побежала? Как я не удрала с поля боя? Это же так страшно, что слов таких нет, только чувства. Я раньше не выдерживала, а сейчас уже смотрю фильмы о войне, но все равно плачу.
Дошла до Германии...
Первое, что увидела на немецкой земле, - самодельный плакат у самой дороги: "Вот она - проклятая Германия!"
Мы вошли в поселок... Ставни у всех закрыты. Они все бросали и удирали на велосипедах. Геббельс их убедил, что русские придут, будут вас рубить, колоть, резать. Откроешь дверь в дом: никого нет или все лежат убитые, отравленные. Дети лежат. Они стрелялись, травились... Что мы чувствовали? Радость, что мы победили и им теперь больно, как и нам. Чувство отмщения. А детей было жалко...
Нашли одну старуху.
Я ей говорю:
- Мы победили.
Она заплакала:
- У меня два сына в России погибло.
- А кто виноват? Сколько у нас погибло!
Она отвечает:
- Гитлер...
- Гитлер сам не решал. Это же ваши дети, мужья...
Она тогда молчит.
Дошла до Германии...
Хотела маме рассказать... А моя мать умерла в войну от голода, у них ни хлеба, ни соли, ничего не было. А брат лежал в госпитале тяжело раненый. Одна сестра дома ждала меня. Она писала, что, когда вошли наши войска в Орел, она всех военных девушек за шинель хватала. Ей казалось, что я обязательно буду там. Я должна вернуться...»
Любовь Захаровна Новик, медсестра
«Я долго к войне привыкала...
Пошли в наступление. И когда у раненого пошла артериальная кровь, а раньше я никогда не видела, бьет фонтаном, то я бросилась за врачом. А сам раненый кричит: "Куда? Ты куда? Перевязывай ремнем!" И только тогда я пришла в чувство...
О чем жалею? Одного мальчика... Семилетний хлопчик без мамки остался. Мамку убили. Мальчик сидел на дороге возле мертвой матери. Он не понимал, что ее уже нет, он ждал, когда она проснется, и просил есть...
Командир наш не отпустил этого мальчика, взял к себе: "У тебя нет мамы, сынок, но будет много пап". Так он с нами и рос. Как сын полка. С семи лет. Набивал патроны к диску автомата ППШ.
Вот вы уйдете, а мой муж будет ругаться. Он не любит таких разговоров. Войну не любит. Но он на войне не был, молодой, моложе меня. У нас детей нет. Я все вспоминаю того хлопчика. Мог бы быть мой сын...
Мне после войны всех было жалко. И человека... И петуха, и собаку... Я и сейчас не могу чужой боли переносить. Работала в больнице, больные меня любили, что ласковая. У нас сад большой. Ни одного яблока ни разу не продала, ни одной ягодки. Так раздам - раздам людям... Так с войны это и осталось... Такое сердце...»
Анна Михайловна Перепелка, сержант, медсестра
«Одно лишь помню: крикнули - победа! Весь день стоял крик... Победа! Победа! Братцы! Мы победили... И мы были счастливы! Счастливы!!»
Лилия Михайловна Бутко, хирургическая медсестра
«День Победы...
Мы собрались на нашу традиционную встречу. И вот я выхожу из гостиницы, а девочки мне говорят:
- Где ты, Лиля, была? Мы так наплакались.
Оказывается, подошел к ним мужчина, казах, спрашивает:
- Вы откуда, девчата? Из какого госпиталя?
- А кого вы ищете?
- Я каждый год приезжаю сюда и ищу одну сестру. Она спасла мне жизнь. Я ее полюбил. Хочу найти.
Мои девочки смеются:
- Да что там уж сестричку искать, там уже бабушка.
- Нет...
- Уже жена ведь есть? Дети?
- Внуки есть, дети есть, жена есть. Душу потерял... Души нет...
Девочки мне это говорят, и мы вместе вспомнили: а не мой ли это казах?
...Привезли мальчишку казаха. Ну, совсем мальчишечка. Мы его прооперировали. У него было семь или восемь разрывов кишечника, он считался безнадежным. И настолько он лежал безучастный, что я его сразу заприметила. Как минутка лишняя, забегу: "Ну, как дела?" Внутривенное сама вколю, температуру измерю, и он выкарабкался. Пошел на поправку. А мы у себя раненых не держали долго, мы на первой линии. Окажем экстренную помощь, вырвем у смерти и отправляем их дальше. И вот его с очередной партией должны увезти.
Он лежит на носилках, мне передают, что он зовет меня.
- Сестричка, подойди ко мне.
- Что такое? Что ты хочешь? У тебя все хорошо. Тебя отправляют в тыл. Все будет в порядке. Считай, что ты уже живешь.
Он просит:
- Я очень тебя прошу, я один у родителей. Ты меня спасла. - И дает мне подарок - колечко, маленькое такое колечко.
А я колец не носила, почему-то не любила. И я отказываюсь:
- Я не могу. Не могу.
Он просит. Раненые помогают ему.
- Да возьми, он же от чистого сердца.
- Это же мой долг, понимаете?
Уговорили они меня. Правда, я это колечко потом потеряла. Оно было мне большое, и однажды заснула, а машину подбросило, и оно где-то упало. Жалела очень.
- Вы нашли этого мужчину?
- Мы так и не встретились. Не знаю, тот ли это? Но мы его целый день вместе с девочками искали».
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/97044.html
ЧАСТЬ 3. СЕСТРИЧКИ
http://skaramanga-1972.livejournal.com/101278.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/101961.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/102273.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/102483.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/102806.html