Как мой дедушка воевал (2)
Начало здесь.
...Я свалился, где стоял, накрылся плащ-палаткой и немедленно заснул. Да не надолго! Оказывается, впотьмах я улегся на муравейник, а уж муравьи умели атаковать противника получше нашего! Долго я их вытряхивал и спать уже больше не ложился.
В лесу мой наблюдательный пункт находился на вершине огромного дуба. Оттуда было видно как на ладони, как немцы концентрируют силы для наступления на нашем участке, наводят переправы через болото. Забыл сказать, что чванливый дурак, числившийся командиром батареи, в описанной операции под Смелой был легко ранен.
Свое наступление немцы начали сильнейшей и методичной артподготовкой. Выкосят один участок леса, переносят огонь на соседний, и так далее. У меня остался только один годный миномет, остальные три разбиты. На уцелевших конях отправил их в тыл. С последним минометом, расстреляв все мины, стали вместе с пехотой отходить на Черкассы. Заняли оборону на окраине города, на кладбище. Я проехал на коне по городу, который предстояло защищать. На улицах ни души. Всюду любовно возделанные клумбы с цветами, дворец пионеров, кинотеатр, различные учреждения. Сердце сжалось от боли! Да неужели и это уступим фашистам без боя, за красивые глаза? Ни за что! Лучше умереть здесь, под Черкассами, но за Днепр ни шагу!
И что же? Не пришлось! Хотелось - и не пришлось! Наша дивизия оказалась в подкове, прижатой к Днепру, с единственной уцелевшей переправой. Поступил приказ в сумерках переправить батарею на остров Королевец, чтобы оттуда прикрыть минометным огнем переправу частей дивизии. Город Черкассы, областной центр равный нашему Херсону, оставили, как и райцентр Смела, без боя!
На остров Королевец я переправился уже с двумя минометами. В тылу из трех разбитых собрали один годный для ведения огня.
Остров Королевец (впоследствии мы его назвали «остров смерти») был отделен от берега реки глубоким рукавом 40-45 метров шириной. Переправой с берега на остров служили крылья нашего бомбардировщика, сбитого немцами и упавшего в протоку. Вслед за частями нашей дивизии на остров высадились немцы и завязалась упорная борьба на целый месяц. Много там наших солдат полегло. В полках оставалось по 150-200 человек. Немцы считали это место наиболее стратегически выгодным для форсирования Днепра, несколько раз пытались это сделать, но успеха не добились.
Минометной батарее в непосредственной близости от противника делать было нечего, и мы переправились на левый берег Днепра в село Красное, дворов около шестисот, где заняли огневую позицию на большом колхозном огороде, а наблюдательный пункт у меня был на чердаке одной из хат. В соседнем саду разместился медсанбат. В одной хате со мной поселился командир батальона, которому была придана моя батарея. Он спал на хозяйской кровати, а я на деревянном диванчике. Оба проснулись от гула авиации.
- Это, - говорит комбат, - наверно, наши «завтрак» немцам на остров повезли, пойду посмотрю.
Он вышел во двор. В этот момент силой взрыва авиабомбы рамы вместе со стеклами, огнем, пылью и дымом влетели внутрь хаты. Хозяин кинулся под лавку, а хозяйка, топившая в это время печь, зажала голову руками и закрутилась на месте волчком. Услышав свист очередной порции авиабомб, я схватил хозяйку поперек туловища, выбил ногой заклинившую дверь и прижал ее своим телом в угол в сенях. Взрывом с хаты сорвало крышу, и мы остались под открытым небом. Глянул вверх, а неба не видно! Оно покрыто тучами немецких самолетов. От ужаса хозяйка, пожилая и не крепкого сложения женщина, так вцепилась в мои руки, что я едва оторвался от нее. Вышел во двор. Около крыльца лежит командир батальона, правая нога перебита осколком. Разрезал ножом брюки, наложил жгут, чтобы остановить кровотечение, перевязал рану индивидуальным пакетом. Выломал две доски из палисадника, сделал из них лубки и сдал раненого подоспевшим санитарам.
Тяжело слышать, как кричат раненые люди, а слышать, как кричат раненые кони, свыше человеческих сил! Иду через огород к амбарам, где стоит привязанный к дереву мой конь Барбос (так я его назвал за вредность характера). Увидев меня, тихонько обрадованно заржал. Осколком у него была срезана половина правого уха. От боли и пережитого ужаса Барбос дрожал как в лихорадке, а из глаз его текли крупные слезы. Ошибаются те, кто думает, что животные плакать не умеют. Умеют! Не хуже нас с вами!
Обласкал, погладил его, осмотрел. Других ранений не обнаружил. Из амбара раздается ржание раненых коней, похожее на крики. Зарядные ящики перевернуты вверх колесами, один конь бьется с разорванным животом, другой стоит на трех ногах, левая задняя оторвана по скакательный сустав. Пристрелил обоих, чтобы прекратить мучения.
Около самой стены амбара лежит ездовый по фамилии Букенов с оторванной напрочь, до самого живота, правой ногой. Рядом с ним лежит с развороченным тазом связист, фамилии не помню, обладатель несильного но чудесного тенора. Оба без признаков жизни. Медсанбат смешали с землей. Личный состав батареи, спасаясь от бомбежки, разбежался по селу кто куда. Всех собрать не удалось. Возможно, были среди потерявшихся убитые или раненые, а возможно, были и дезертиры. Бывало и такое. Спрячутся и ждут прихода немцев, чтобы сдаться в плен.
Батарею перебазировал на окраину села, ближе к немцам, а наблюдательный пункт устроил на берегу протоки у крыла сбитого самолета.
Через день или два после бомбежки приехал представитель штаба фронта. Вечером собрал в амбаре, за столом с обильной выпивкой, почти весь уцелевший средний комсостав полка и объявил:
- Ваша задача - ни шагу назад! Срывать все попытки немцев форсировать на этом участке Днепр.
Поднимается капитан Емельянов, командир третьего батальона, и говорит:
- Эта задача нам по плечу. Но немцы форсировали Днепр под Кременчугом и подходят к Полтаве, а Полтава у нас в тылу. На правом фланге пали Днепропетровск, Чернигов и в стыке немецких клиньев выброшен крупный десант. Практически мы уже в кольце. Не лучше ли разорвать это кольцо, пока оно еще слабое и соединиться с отступающими частями наших войск?
Представитель штаба фронта вскипел:
- Арестовать паникера! Судить!
Разошлись с совещания с тяжелым чувством. В 12 часов ночи получаю из штаба полка приказ: как можно быстрее и как можно бесшумнее сниматься с места и отходить по маршруту Белозерье - Хацкое - Степанцы - Мельники - Денисовка. Стало окончательно ясно, что мы упустили момент для прорыва и теперь одному «богу» известно, чем все это кончится. После месяца боев на острове Королевец от нашей 116-й дивизии, можно сказать, один номер остался. Если все остатки свести вместе, не наберется и полка.
Проделав указанный нам маршрут без преследования и бомбардировки, вступили в село Денисовка, дворов на 300-400. Село располагалось на берегу речки Сула. Речка неширокая, метров 80-100, но глубокая, с топкими берегами, заросшими высоким тростником. На противоположном берегу густой смешанный лес, там противник, автоматчики сидят на деревьях. Командование решило пойти на хитрость. В месте, наиболее удобном для форсирования реки, делали отвлекающий маневр - подтягивали для виду понтоны, другие средства переправы, которые тут же разносились в щепки артогнем противника. А форсировать реку решили на километр-полтора выше по течению, где противник меньше всего этого ожидал. И вот чем все это кончилось: дивизия увязла в трясине на подступах к реке. Разведку проходимости никто сделать не позаботился, понадеялись на русский «авось». Проложить гать до воды тоже не позаботились, а ведь для этого можно было накануне ночью разобрать деревянные постройки на берегу реки.
Завязшую в трясине дивизию добила немецкая артиллерия и налетевшая с наступлением рассвета авиация. Прикрывая переправу огнем двух своих минометов, расстрелял весь запас мин. Последними минами приказал взорвать минометы и остатки утопить в трясине, а уцелевших коней раздать местным колхозникам. Вместе с разрозненными остатками других подразделений потянулись в огромное, гектаров на 300-400, конопляное поле на восточной окраине села, чтобы через него добраться до леса, видневшегося на горизонте. Дальше решили действовать по обстановке. Возможно, превратиться в партизанский отряд...
Но конопляное поле было также обложено густым кольцом противника, прорвать которое без артиллерии, авиации, танков было практически немыслимо. Трое суток под палящими лучами солнца, без пищи, без воды отбивались мы от немцев. Когда не осталось и боеприпасов, собрали с капитаном Емельяновым («паникером», которого было приказано арестовать, судить!) солдат и объявили: он командир, я комиссар. На рассвете будем прорываться в лес клином. К голове пойдем мы. Расчет на внезапность. Бросить все, что может производить шум. Кто боится, оставайтесь на месте или идите куда хотите. Шансов на успех почти нет. Другого выхода - тоже нет! «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.»
Немцы не дремали. Подпустили нас как можно ближе и ударили очередями. Меня сначала ослепило, как молнией, потом смяло, подняло в воздух, куда-то швырнуло и дальше темный провал в памяти. Очнулся в колхозном коровнике, куда с поля боя всех перетаскали уцелевшие солдаты, теперь уже военнопленные. Рядом со мной лежали солдаты с ранами навылет, с оторванными конечностями. У меня левая сторона тела почти полностью парализована ударом взрывной волны, левый глаз не открывается, левым ухом ничего не слышу. Правым глазом заметил фашиста-часового с автоматом на груди.
Знали бы вы, как я проклинал тот момент, когда очнулся! Ну почему я не был убит! Что теперь делать? Ведь по сталинским законам я теперь изменник и предатель Родины!
Нащупал правой рукой партийный билет в кармане. Зубами и действующей рукой превратил его в мелкие клочки и закопал в навозе.
Способных держаться на ногах полевые жандармы с бляхами на груди погнали в тыл. Тяжелораненых оставили в коровнике. Слышал разговоры, что коровник вместе с ранеными фашисты собирались сжечь. Это очень похоже на правду. Думаю, что так оно и было! У меня, слава богу, был сильный выносливый организм, приученный к невзгодам в годы голода и разрухи. Во время движения левая половина тела стала постепенно оживать. Шагал и шагал в колонне, хотя временами готов был упасть и не вставать. А немцы только этого ждали. У них был приказ обессилевших, упавших пристреливать, что они с величайшим наслаждением и делали. Не давали пищи, не давали воды, а когда люди, обезумевшие от жажды, кидались к болоту, косили их из автоматов.
Жажда мучительнее голода! Когда жандарм зазевался, я выскочил из строя, схватил на обочине из канавы пригоршню жидкой грязи и сосал на ходу через сукно шинели. Благодаря этому я смог и дальше держаться на ногах.
Идущих в голове колонны фашисты били палками по голове, заставляя их двигаться с предельной скоростью, на какую способен изнуренный человек. Задние ряды вынуждены были почти бежать. Стоило отстать на 8-10 шагов - короткая очередь из автомата, и нет человека! Некоторые выскакивали из строя, чтобы сорвать кочан кукурузы, другие пытались бежать. Наивных чудаков хватало! Думает, кинусь в кукурузу и ищи меня, свищи. На что они надеялись? Колонну сопровождал конвой с овчарками, конный конвой и мотоциклисты. Беглецов в несколько прыжков догоняли овчарки и загрызали насмерть. Только одному удалось спастись. Он кинулся под навес, где густыми рядами был развешен табак для провяливания. Туда не отважились сунуться ни двуногие ни четвероногие преследователи. Бывало и по-другому. Идет фашист вдоль колонны, всматривается в лица. Какое лицо ему особенно не понравилось, вызывает из строя: «Рус, ком!», то есть, «русский, сюда». «Рус» выходит из строя и его жизнь тут же обрывается автоматной очередью. По дороге от станции Александровка до Кременчуга я приблизительно насчитал около трех тысяч трупов.
У меня от голода мутилось сознание. Улучив момент, когда внимание конвоиров было отвлечено каком-то событием в голове колонны, я выскочил из строя, схватил копицу скошенной сои и спрятал под шинель. На ходу лущил зерна и клал в карманы брюк и шинели. Эта рискованная операция продлила, а вернее сказать, сохранила мне жизнь. Иначе дойти до Кременчуга у меня не хватило бы силы.
В Кременчуге всех построили и началось:
- Комиссары, политруки, коммунисты - выходи!
Строй не шелохнулся. Таковых «не оказалось». Не нашлось и предателей, которые бы указали пальцем. Не думаю, чтобы их в строю не было, но - боялись! Придушат свои же, в первую же ночь!
- Офицеры, выходи!
Вышли офицеры интенданты со знаками различия, пять человек. Больше «не оказалось». Надо вам сказать, что у офицеров и рядовых на фронте было одинаковое обмундирование. Отличались друг от друга только знаками различия да еще прической - все рядовые были коротко острижены. По правде сказать, на передовой и не было надобности отличаться обмундированием: лишний шанс угодить под пулю снайпера. Русская пословица гласит: «Попа и в рогоже узнают».
Кто-то из подобравших меня на поле боя снял с меня наган и знаки различия. Иначе как политработник я был бы немедленно расстрелян.
Я тоже остался в общем строю. Дальше объявляют:
- Евреи, выходи!
Не знаю, все ли вышли, но вышло человек 25-30.
Подсчитали по поднятым рукам, сколько в строю русских, украинцев, белорусов, представителей других национальностей. После этого всем выдали по пол-литровой кружке болтушки из овсяной муки. Получили свою порцию и евреи. Это их обрадовало и обнадежило. Потом всех евреев загнали в подвал, наполненный до пояса ледяной водой и все они до утра там закоченели и умерли.
Нас загнали на какой-то городской пустырь, обнесенный колючей проволокой. Под ногами, по щиколотку - месиво из грязи и воды. Сверху сыплет дождь со снегом. Стемнело. Как пережить ночь? Ни сесть, ни лечь. Силы оставят, упадешь в грязь и уж больше не встанешь. Разбились по пятеркам. Один снимает шинель, садится на корточки, остальные четверо садятся на корточки, прижимаясь спиной к тому, кто в центре. Все накрываются от дождя и снега его шинелью. И так проводим до утра мучительную, бесконечно долгую ночь. На утро снова подкрепились овсяной болтушкой и двинулись на Кировоград.
Многие, очень многие были по дороге застрелены. В Кировограде на ночь нас загоняли в крытые сараи. Это было уже почти спасение! Раз в сутки давали жиденькую болтушку из муки, по пол-литра «на рыло». Я отчетливо понял, что если задержусь здесь хотя бы на несколько дней, мне придет конец - бежать из лагеря не останется сил. Люди в лагере умирали сотнями. Каждое утро команда, специально созданная из военно-пленных, выносила и кидала в яму за оградой по 300-400 трупов. Там их заливали раствором негашеной извести, и яма оставалась открытой в ожидании новых жертв.
Голову неотступно сверлит мысль: бежать, бежать, бежать! Но как - вот вопрос!
( продолжение здесь)