Упитанные остарбайтеры.
http://sirjones.livejournal.com/1426409.html?thread=23908073#t23908073
Тут возник вопрос откуда в Рейхе могли взяться упитанные остарбайтеры. Объяснение, что это результат хорошего питания в советское время не подходит, поскольку отправка остарбайтеров в Рейх началсь в январе 1942 года, с Украины, когда та уже относительно длительное время была в оккупации. Кузнецов в "Бабьем Яру" пишет, что первые два поезда -- в январе и феврале были показушными, и только потом на Запад поехали дошедшие и истощенные люди. Тем не менее, вероятно, упитанные остарбайтеры были явлением относительно частым. Мне кажется, что в какой-то мере причину можно найти в книге Кузнецова.
Вот описание его поездки в деревню осенью 1941 года - за едой:
Выспросив про наше городское житье-бытье, поужасавшись и наахавшись, Гапка стала рассказывать про свое.
A к ним, оказывается, пришло счастье: не стало колхозов. Сгинули к чертовой и перечертовой матери.
Не стало никакого начальства, дармоедов, прихлебателей, толкачей, погоняльщиков, а немцы как здесь прошли, так их с тех пор и не видели. Была деревня Литвиновка, были просто крестьяне - сами по себе, не помещичьи, не советские, не немецкие, Господи, Боже ты мой, да когда же это было такое?!
Поэтому стал каждый жить по своему разумению. А вокруг стояли неубранные поля, и каждый выбирал себе любой участок, жал хлеб, копал картошку, запасался сеном. Возить уже было некуда. И наелись, наелись, наелись. Даже дед и баба не помнят, было ли когда-нибудь, чтобы Литвиновка досыта наедалась.
Запасались на годы, погреба ломились от овощей, чердаки были завалены яблоками и грушами, под соломенными стрехами гирляндами висели сушеные фрукты, и никто ничего не запрещал, и никто ничего не отнимал, и никто никуда не гнал… Старухи крестились и говорили, что это - перед концом света.
Вечерами собирались при лучине на посиделки, до одури грызли семечки и гнали из свеклы самогонку. А днем во всех дворах стучали цепы: молотили хлеб деды, бабы, девчонки, дети. Мололи зерно меж двух камней, просевали муку сквозь ручное сито. Литвиновка купалась в счастье.
Гапка сварила огромный казан картошки, вывалила на деревянный выскобленный стол, и всё семейство окружило этот стол, и я меж ними, - бери, сколько хочешь, макай в соль, запивай кислым молоком, - и я наелся, до того наелся, что голова пошла кругом, меня качало, как пьяного, и спелые краснобокие яблоки я уже грыз с неохотой.
Мужчины и лошади в Литвиновке были, действительно, наперечет. На следующий день Василий и Иван как выехали в поле возить картошку, так и не видели Божьего света до воскресенья. Василию платили за доставку с поля «с половины» - из каждых двух мешков он получал один. Он ссыпал это богатство во дворе у Свинченка, был занят по горло, я же «байдыковал».
А вот как выглядела та же деревня, когда он попал туда в мае 1942 года:
Гапка плакала. Руки ее распухли, все кости ломило от работы, я подумал, что такими вот, наверно, и были крепостные при Тарасе Шевченко - последняя грань нищеты и отчаяния.
Счастье Литвиновки было призрачным и быстротечным. Немцы быстро организовали сельские власти и начали поборы. Всё, что собирали и молотили, воображая, что для себя, - велено было сдать. На каждый двор налог баснословный. И все должны работать, чтоб с этим налогом справиться. Гапка только за голову хваталась: надо пахать, нужна лошадь (а где взять?), нужен плуг, борона, зерно, да засеять столько, что и двум мужикам не под силу.
- Та я ж у колгоспи ничего того не знала, - причитала Гапка. - Я у колгоспи ругалась, мы думалы, що то горе. А то, виходыть, ще нэ горе було. Оцэ вже - горе! Погибель наша прийшла, матинко ридна, дэ ж наши колгоспи, мы вже и на них согласни!
- То вже прийшов Страшный суд, - бормотала свое баба, крестясь над ступой. - Господи милосердный, помилуй нас…
Тут возник вопрос откуда в Рейхе могли взяться упитанные остарбайтеры. Объяснение, что это результат хорошего питания в советское время не подходит, поскольку отправка остарбайтеров в Рейх началсь в январе 1942 года, с Украины, когда та уже относительно длительное время была в оккупации. Кузнецов в "Бабьем Яру" пишет, что первые два поезда -- в январе и феврале были показушными, и только потом на Запад поехали дошедшие и истощенные люди. Тем не менее, вероятно, упитанные остарбайтеры были явлением относительно частым. Мне кажется, что в какой-то мере причину можно найти в книге Кузнецова.
Вот описание его поездки в деревню осенью 1941 года - за едой:
Выспросив про наше городское житье-бытье, поужасавшись и наахавшись, Гапка стала рассказывать про свое.
A к ним, оказывается, пришло счастье: не стало колхозов. Сгинули к чертовой и перечертовой матери.
Не стало никакого начальства, дармоедов, прихлебателей, толкачей, погоняльщиков, а немцы как здесь прошли, так их с тех пор и не видели. Была деревня Литвиновка, были просто крестьяне - сами по себе, не помещичьи, не советские, не немецкие, Господи, Боже ты мой, да когда же это было такое?!
Поэтому стал каждый жить по своему разумению. А вокруг стояли неубранные поля, и каждый выбирал себе любой участок, жал хлеб, копал картошку, запасался сеном. Возить уже было некуда. И наелись, наелись, наелись. Даже дед и баба не помнят, было ли когда-нибудь, чтобы Литвиновка досыта наедалась.
Запасались на годы, погреба ломились от овощей, чердаки были завалены яблоками и грушами, под соломенными стрехами гирляндами висели сушеные фрукты, и никто ничего не запрещал, и никто ничего не отнимал, и никто никуда не гнал… Старухи крестились и говорили, что это - перед концом света.
Вечерами собирались при лучине на посиделки, до одури грызли семечки и гнали из свеклы самогонку. А днем во всех дворах стучали цепы: молотили хлеб деды, бабы, девчонки, дети. Мололи зерно меж двух камней, просевали муку сквозь ручное сито. Литвиновка купалась в счастье.
Гапка сварила огромный казан картошки, вывалила на деревянный выскобленный стол, и всё семейство окружило этот стол, и я меж ними, - бери, сколько хочешь, макай в соль, запивай кислым молоком, - и я наелся, до того наелся, что голова пошла кругом, меня качало, как пьяного, и спелые краснобокие яблоки я уже грыз с неохотой.
Мужчины и лошади в Литвиновке были, действительно, наперечет. На следующий день Василий и Иван как выехали в поле возить картошку, так и не видели Божьего света до воскресенья. Василию платили за доставку с поля «с половины» - из каждых двух мешков он получал один. Он ссыпал это богатство во дворе у Свинченка, был занят по горло, я же «байдыковал».
А вот как выглядела та же деревня, когда он попал туда в мае 1942 года:
Гапка плакала. Руки ее распухли, все кости ломило от работы, я подумал, что такими вот, наверно, и были крепостные при Тарасе Шевченко - последняя грань нищеты и отчаяния.
Счастье Литвиновки было призрачным и быстротечным. Немцы быстро организовали сельские власти и начали поборы. Всё, что собирали и молотили, воображая, что для себя, - велено было сдать. На каждый двор налог баснословный. И все должны работать, чтоб с этим налогом справиться. Гапка только за голову хваталась: надо пахать, нужна лошадь (а где взять?), нужен плуг, борона, зерно, да засеять столько, что и двум мужикам не под силу.
- Та я ж у колгоспи ничего того не знала, - причитала Гапка. - Я у колгоспи ругалась, мы думалы, що то горе. А то, виходыть, ще нэ горе було. Оцэ вже - горе! Погибель наша прийшла, матинко ридна, дэ ж наши колгоспи, мы вже и на них согласни!
- То вже прийшов Страшный суд, - бормотала свое баба, крестясь над ступой. - Господи милосердный, помилуй нас…