Первый день войны
Я редко говорил с отцом про день начала войны. В моем детстве и юности ветераны войны не были кем-то уникальным, их было много, казалось − в любое время расспроси любого, и тебе расскажут. Плюс фильмы, книги, уроки истории. Мы ведь тогда не понимали разницу между официальной пропагандой и правдой жизни.
Позже, когда меня захватил интерес к истории, желание обдумывать и сопоставлять, я уже жил своей семьей и родителей видел нечасто. На дворе была середина 90-х − страну захлестнул вал «опровержений», «раскрытий правды», «разрушения советских мифов», вышли книги Суворова, и т.д. Об этом я тоже не хотел говорить с отцом. И лишь недавно я, вырастивший к тому моменту уже собственных детей, словно ребенок попросил − «папа, расскажи мне про первый день войны».
Моему отцу было в тот год 15 лет. В 1941 году он жил в Москве, закончил семилетку − это как позже 8 классов, а сейчас 9, когда можно учиться дальше в школе, либо идти в училища, техникумы, и т.д. Он учился хорошо и вполне мог закончить и десятилетку. Правда, он был сыном врага народа отбывающего наказание. Но день 22 июня навсегда изменил его жизнь.
Он вспоминал, что ощущение скорой войны было у многих. Но это было очень интересное, непонятное нам ощущение. С одной стороны, все знали и были уверены, что скоро будет война. Но, с другой стороны, отношение к войне было совершенно иное, нежели сейчас. Я не могу этого понять, ведь тогда было много еще не старых людей, переживших гражданскую, были уже и ветераны финской войны «зимней» войны. Хватало и тех, кто помнил Первую мировую. Людей, понимавших, что это ужасно и страшно.
Но что творит с людьми грамотная и мощная пропаганда − еще больше, чем в неизбежности войны, люди были уверены, что она будет победоносной, продлится недолго, и мы будем бить врага «малой кровью и на чужой территории». Был даже такой художественный фильм (который после войны откорректировали, но я видел оригинал), где один герой говорит собравшимся людям «и я вот представляю, лет через 20 после ха-а-арошей войны (делая довольное лицо и растягивая с удовольствием слово «хорошей»), посмотрю я на Советский Союз республик этак из тридцати»...
Мы войны не хотим, но себя защитим, -
Оборону крепим мы недаром, -
И на вражьей земле мы врага разгромим
Малой кровью, могучим ударом!
Песня из кинофильма «Если завтра война», автор − Лебедев-Кумач.
Но вот что интересно − как все изменилось 22 июня... Утром по радио сказали, что в 12-00 будет важное правительственное сообщение. Отец со своей мамой, моей бабушкой, слушали его дома. (Вообще, квартиры в центре Москвы были неплохо оснащены радиоточками. Привычные нам фото толпы людей, слушавших речь Молотова под репродукторами − это, скорее всего, окраины города, либо другие города).
Меня удивили слова отца о том, что запомнилось больше всего в первый день войны, когда все уже знали о ней? Его ответ удивил меня. Он сказал − «после сообщения о войне я побежал на улицу. Я увидел огромные очереди». «Очереди куда?» − переспросил я − «В военкоматы? Но ведь был выходной день!». «Нет. Очереди были в два места. Одни − в магазины, за крупами, солью, спичками. Вторые − в сберкассы. Все снимали свои вклады».
Вот такая проза жизни. Пары часов хватило, чтобы от всей многолетней пропаганды, тщательно созданных в сознании людей образов, не осталось и следа. Люди закупались непортящимися продуктами, чувствуя приближение лихой годины. Люди снимали вклады, понимая, что деньги могут обесцениться, вклады могут заморозить, и вообще, неизвестно что будет с государством.
Ощущая неизбежность войны, никто не был готов к тому, что она начнется завтра. В этом извечный парадокс человеческого сознания. Но когда она пришла, война, люди быстро стали другими. Бомбежки, потери городов, похоронки − все это будет позже. Люди еще не знают, сколько лет продлится война, сколько горя и страданий она принесет. Но многие уже понимают − все будет не так представлялось.
Уже в первый день войны в Москве принимаются меры по светомаскировке, в последующие дни она становится постоянной. Среди москвичей немало грамотных людей, которые понимают − с территорий, занимаемых в данный момент немцами, ни один бомбардировщик до Москвы не долетит − слишком далеко. Зачем тогда маскировка? Значит, не получается «бить врага на его территории», значит реально возможно приближение врага к столице?
Опасения подтвердились − уже через месяц, используя быстрое продвижение своей армии, немцы подтянули аэродромы подскока для своих эскадрилий на расстояние всего 400 км от Москвы. И в ночь с 21 на 22 июля 1941 года более 200 тяжелых бомбардировщиков совершили первый налет на Москву.
Отец поступил в артиллерийскую спецшколу, чтобы стать офицером артиллерии и воевать. В 18 лет он получил ранение и стал инвалидом − колесом от орудия ему раздробило коленную чашечку. Будучи в спецшколе, выведенной из Москвы, он не увидел уже столицу 15-17 октября 41 года, когда ее покрыл, как снег, черный пепел. А все помойки во дворах Москвы стали, напротив, красными − люди массово выкидывали сочинения Ленина и Сталина. Город охватила паника.
И тот самый Лебедев-Кумач, написавший песню для пропагандистского фильма «Если завтра война», «привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался» (Н. А. Громова. Эвакуация идет..: 1941-1944. Москва, 2008). Реальная война совсем непохожа на слова из песни и фильм, которым засматривались ребята. Среди них был и мой отец.
Рассказ отца про первый день войны не получился особо длинным. Собственно, не получилось и рассказа − так, ответы на вопросы. Но из этих ответов стала понятна простая, и очень далекая от пафосных образов истина. Этот день стал, наверное, первым шагом от восторженно-пропагандистского ощущения войны, как торжества нашей силы, которое под руководством мудрого Сталина и Ворошилова происходит где-то там, далеко и приносит победы и радость, к ощущению всеобщей беды, с которой можно справиться, если затянуть пояса и бить врага всем миром, гнать его со своей земли. Изменение сознания людей стало первым шагом к победе.