Два лика антиутопии: Послесловие.
Решив написать о стимпанке и киберпанке, я не ставил глобальных задач. Это ознакомительные тексты, каковых в Сети немало (от Wiki до Лурка). Единственное их отличие в том, что мне часто в таких текстах не хватает глубины (анализа деталей, символов, социальных и психологических особенностей), которую я и старался добавить. Вместе с тем обращение к теме - это еще и способ выразить интерес и благодарность. Возможно, только такой текст способен побудить кого-то серьезно взглянуть на этот жанр.
Первые книги Гибсона (Нейромансер, Сожжение Хром) я прочел еще на синем экране текстового редактора NortonCommander`а. Это было впечатление в духе «ни черта не понял, но круто», это был другой мир, который только-только открывался на горизонте. Затем было множество игр, фильмов, текстов и картин. Теперь я понемногу понимаю, что именно было заложено в тех впечатлениях. Несмотря на свои симпатии, следует признать, что киберпанк и таймпанк в итоге оставляют ощущение, будто они обещали гораздо больше, чем смогли дать. Поэтому в качестве послесловия я попробовал объяснить, что именно не удалось этому жанру и почему он уступил свое место постнуклеару и эпической фантастике (вроде фильмов-катастроф или боевиков в иной реальности).
За свои 50 лет киберпанк многое обрел, но еще больше потерял. Я не оговорился: обычно считается, что этому жанру около 30 лет (термин «киберпанк» - мой ровесник), однако неверно вести отсчет от журнала CheapTruth и первых рассказов Гибсона. Одним из первых романов про столкновение общества и виртуальности был «Simulacron-3» Дэниэла Галуйе 1964 года, по которому в 1973 Фассбиндер снял мини-сериал «Мир на проводе» (хороший пример того, что киберпанк может существовать на уровне идей и отношений, почти без футуристических декораций). Позже тот же сюжет будет использован в фильме «13 этаж». Когда я говорю о приобретениях, я имею в виду, конечно же, радикальный пафос и отказ от многих конвенций, который и сделал эти жанры «панком». Что же касается потерь, то они не только в растраченном первичном запале, но и в падении качества, остроты, гибкости, способности провоцировать мысль.
В предыдущих постах я писал о том, что киберпанк и его порождения на время стали лицом антиутопии. Произошло это в 80-е гг., когда научная и социальная фантастика распрощалась с рядом иллюзий и ожиданий оптимистического толка. Период с конца 70-х по начало 90-х - это время, когда произошло замыкание, киберпанк почти полностью вобрал в себя и научную фантастику, и социальную антиутопию. И в этом сыграли свою роль как внутренние факторы, так и внешние.
Вообще 70-80-е годы у меня вызывают ощущение чего-то нестерпимо пошлого и унылого, поэтому я хорошо понимаю тенденцию фантастов сбежать в антиутопию или альтернативную историю. В обоих «лагерях» (в капиталистическом и социалистическом) происходило что-то неуловимо гнетущее, взывавшее протест в духе панка. Я даже затрудняюсь определить в чем тут дело: то ли в ранней эпохе телевидения (топорной и идеологичной), то ли в пошлой эстраде и моде (я имею в виду это и это), то ли в расцвете неолиберализма и неоконсерватизма (а в соц.лагере укоренении бюрократизма и номенклатуры), а может даже в формировании потребительского общества и соответствующей экономики. Как бы то ни было первый посыл киберпанка заключался в четком «НЕТ» всему тому, что обещало государство и официальная культура.
Здесь стоит отметить, что суть не в голом протесте. Как недавно справедливо заметил музыкальный критик Артем Рондарев: «Панк - это не намеренный выбор говна вместо конфетки. Панк - это отсутствие фетишизации конфетки… Просто в логике капиталистических отношений, которая навязывает человеку фетишизацию конфетки (e.g. «лучшей жизни») - или, в рамках постмодернизма, даже фетишизацию самого факта выбора конфетки, - иногда тактически бывает разумно сделать выбор в пользу говна при наличии конфетки, то есть - сделать стэйтмент и жест… То есть, коротко: в нашем панк-государстве не будет обязательного выбора в пользу говна. Хочешь - бери конфетку. Главное - не чувствуй, что ты стал более лучшим человеком оттого, что выбрал конфетку. Просто жри ее и слушай секс пистолс, и все будет хорошо». И именно с этим переходом от личного протеста к массовому требованию киберпанк по большому счету не справился. Его герои так и остались ситуативными приспособленцами, ускользающими от символической власти институций, но не способные выстроить собственное мировоззрение.
При этом в подчеркнутой «негероичности» и «асоциальности» героев киберпанка было какое-то противоречие, какая-то жизненная неправда. Во-первых, если внимательно перечитать классику жанра, то можно увидеть, что у главных героев часто присутствует своеобразная этика желания, возведение интереса или влечения в ранг долга. Например, два героя короткого и яркого рассказа «Сожжение Хром» движимы совсем не выгодой, местью или внешним влиянием (например, дать Рикки то, что она хочет, чтобы не потерять ее). Оба хотят дойти до предела, испытать этот предел и самих себя (это своего рода любопытство, ставшее долгом и потому способное игнорировать утилитарные интересы), кроме того, один из них способен принять мечту другого человека. Это этические и героические персонажи, как и многие другие, рискующие головой не только ради кредитов и выживания. Во-вторых, то же самое касается социальной или даже классовой солидарности в мире киберпанка. По сути, те, кто противостоит Системе (государство, корпорации, религиозные объединения, отупляющие наркотики или виртуальные системы) образуют хоть и аморфную, но анти-Систему, в которой прагматика порой неотделима от поддержки и взаимопомощи по идейным соображениям. Эти две системы по-разному регулируют себя (множество вариантов управления и распределения ресурсов, вплоть до контраста авториторизма наверху и народной демократии внизу или коммунизма наверху и дикого капитализма внизу). Они стремятся быть независимыми друг от друга, поэтому любой действующий персонаж оказывается постоянным или ситуативным союзником одной из них. Таковы, например, нашедшие помощь у Прим-техов Молли и Джонни-мнемоник.
Осмысливая и моделируя технологичное общество будущего, киберпанк со временем начал понимать антиутопию не как род научно-профетического знания (т.е. предсказание на серьезной основе), а как выражение своего пессимизма и негодования. Но тупиковость пути нагнетания страха хорошо известна по эволюции жанра фильмов ужасов. В каком-то смысле посткиберпанк попытался преодолеть ограничения жанра, но получилось еще хуже. Добавив героизма и рассуждений о человеке и мире (т.е. сделав акцент на проблеме самоидентичности и глобальных проблемах), посткиберпанк окончательно потерял социальную и историческую перспективу. Иногда драматургия поиска себя или истины вытягивает, но чаще все превращается в нелепую комбинацию экшен-сцен с философско-моральными дилеммами и рассуждениями. Все истории посткиберпанка происходят в каком-то вневременном «капитализме наших дней», где нет истории, нет прошлого и будущего, нет никаких ответов. Особенно хорошо эта бессмысленность заметна в современных фильмах, вполне попадающих под определение киберпанк-антиутопии: «Время», «Потрошители», «На крючке», «Исходный код», «Почти человек» воспринимаются просто как типовые боевички со смехотворными потугами на вопрошание о последствиях технологий и социального неравенства. В некотором смысле, уже классический киберпанк, бесконечно описывая анархокапитализм будущего, тоже лил воду на мельницу столь ненавистного панкам общественного строя.
Одна из причин этого состоит в том, что ни киберпанк, ни стимпанк не смогли уделить должного внимания гуманитарной составляющей. На первый взгляд в обоих случаях мы видим мир технарей и спецов, мало озабоченных словами и смыслами. Это не совсем так. В стимпанке гуманитарий присутствует (правда не как типаж, а как функция) в двух ипостасях - это поэт и психолог. Искусственная попытка пристегнуть в качестве важной, но не основной функции эту составляющую к технарю не может отменить необходимость подлинно гуманитарной составляющей в стимпанке. Эпоха автоматонов, век паровых машин, десятилетия авиации и дизелей - все это пронизано собственной поэзией, которая нуждается в выражении. Я бы даже сказал, сами эти эпохи становятся эстетическим и смысловым целым только посредством поэтики, посему без нее обойтись нельзя. Психолог же - это парадигма детектива, шпиона и авантюриста, тоже важных персонажей для стимпанка.
То же самое и в киберпанке, где гуманитарий «растворен» в контексте. Очевидно, что работа с текстом, образом и внутренним миром, воплощенная в многообразном и многочисленном медиаконтенте будущего, произведена не узкоспециализированными мастерами. В обществе киберпанка помимо чисто творческих профессий явно востребованы все тот же психолог и идеолог (он становится специалистам по оболочкам - как подать рекламу, государство, человека, соц.группу и т.д.). Конечно, романтика стим- и кибер-панка заставляет живописать техногуру и «лихие головы», но существуют они целиком и полностью в гуманитарном пространстве. Сама антиутопия - есть ни что иное как результат гуманитарного мышления.
Любопытный взгляд на эту проблему предлагает писатель-фантаст Майкл Суэнвик. По его мнению, в 80-е годы писатели-фантасты разделились на два лагеря (гуманисты и киберпанки), что во многом и определило ситуацию. Киберпанк с порога отбросил значительную часть тем и инструментов, которые бы позволили глубже анализировать психологические и философские проблемы. Киберпанки также оказались не способны ни использовать свои успехи, ни наладить отношения с издателями и фэнами. Возможно, и в самом деле, многие из них так и не поняли, что их задача не в принудительном выборе «не-конфетки». В итоге это привело к странному эффекту: если вдуматься, то значительная часть киберпанка, особенно позднего - это антиутопия без антиутопии. Т.е. это история в необычных условиях, которая либо не выводит на уровень мышления какие-то важные обобщения, либо вообще не удосуживается описанием структур этого общества. Воображение и мысль блуждают в фантастическом мире, но редко приходят к настоящему, поэтому и неспособны изменить видение читателя. Порой это даже плюс, поскольку читатель сам реконструирует и додумывает мир будущего (мастера жанра умели подтолкнуть к этому парой штрихов), но большинству киберпанк-произведений лучше было бы стать более продуманными и многословными в описании своих реалий.
Иными словами, киберпанк настолько болезненно избегал элементов утопии (любых идей о решении проблем с технологиями, о поиске моделей устойчивого развития), что в итоге загнал себя в ловушку, где уже не было места и антиутопии. В этом плане гораздо привлекательнее выглядит позиция Кима Стэнли Робинсона, фантаста который никогда не боялся прослыть утопистом (будучи тоже родом из 80-х он до сих пор пишет, и его вещи актуальны). Киберпанк действительно нащупал едва ли не ключевую проблему развития обществ после модерна, но только чтобы ее потерять. Однако стоило ли вообще ставить вопрос о последствиях влияния технологий на человечество, если ответ был всегда предрешен?
Возможно, киберпанк никогда не был целостным течением. Он стал некоторой обложкой, на время создавшей видимость единого стиля, выразившего чаяния эпохи. На деле же в то же самое время существовала и другая фантастика, опирающаяся больше на собственные рассуждения, чем на поверхностные тревоги обывателей. Однако именно это и интересно: почему киберпанк сперва стал такой «обложкой», а затем уступил место постапокалиптической теме?
Киберпанк стал выражением эпохи, суть которой в совпадении двух факторов. Первый - это стремительный рост городов, развитие технологий и виртуализация реальности (как ни смешно, но все происходило по Марксу: сперва виртуальной становилась экономика, а повседневность и культура, как и положено надстройке, только шли вслед). Второй - запредельное убожество идеологической и философской составляющей культуры, особенно касающейся перспектив развития будущего (именно в 70-80-е гг. появились рассуждения о конце истории, идеологии и поисков моделей развития). В такой ситуации антиутопия была необходима, при этом основной удар должен был быть сделан по технологиям (которые как это было и с консерватизмом XIX- нач. ХХ в. воспринимались как оправдание отказа от социальных изменений). Но как я уже выше писал в свой «отказ» киберпанки не сумели вписать конструктивные и утопические моменты. Какое-то время жанр поддерживали талантливые режиссеры (Карпентер, Ридли Скотт, Бигелоу, Пройас), но затем и они охладели к подобной стилистике.
Поэтому на рубеже XXI века в кинематографе лицом фантастики стали эпические, но часто вторичные по идеям фильмы, вроде «Матрицы» и десятков римейков, а позже и откровенно бездарные «Аватар», «Трансформеры», «Область тьмы», «Голодные игры», «Дивергент». Ну а антиутопия еще раньше почти полностью эмигрировала в жанр постапокалиптики (чаще всего в виде постнуклеара). Как это ни странно, но постнуклеар оказался и более скептичным в отношении технологий, чем киберпанк (технологии не смогут сохранить цивилизацию), и более оптимистичным в надеждах, чем стимпанк (после «конца света» жизнь продолжается). Самое же главное в том, что постапокалипсис вернул Историю, пусть и в таком странном виде. Мир здесь - это всегда мир, который наполнен следами прошлого, в котором было развитие и падение. При этом настоящее и будущее (пути развития) тоже предельно актуальны. Но об этом нужно писать отдельно. Пока же можно констатировать: перспективы в радиоактивном аду оказались ближе современному человеку, чем тупиковый пессимизм в развитом и полном «возможностей» мире.
Если посмотреть на ситуацию с более общего ракурса, то именно сегодняшнее общество показывает не только реалистичный вариант киберпанк-будушего, но и его ограничения. Современный горожанин (если он еще думает и читает, а не отупел вконец) находится в плотной информационной среде, что позволяет ему очень многие вещи схватывать на уровне интуиций, случайных мыслей и ощущений. Но что делать с этим? Особенно если у тебя нет теоретического аппарата для того, чтобы объяснить «что это вообще сейчас такое было?». Ведь теоретическое знание об идеологии вымывалось и на Западе, и у нас, представления же о социальной коммуникации и медиа становились все более фрагментарными. Там где не хватает систематического образования, или просто знакомства с идеями Бодрийара, Маклюэна, футурологов вроде Тоффлера или Лемма, а на крайний случай и аналогий из фантастической литературы, там начинается мифологизация.
Кто-то может просто облечь это в буквализм. Как, например, те люди, кто буквально ощущает воздействие информационного общества как некий механизм под кожей. Такие люди погружаются в мозаичные расстройства, ударяются в конспирологию, эзотерику и эскапизм, становятся каттерами или делают себе татуировки в стиле биомех. Другие, не впадая в крайности буквальности, просто ищут внешнее и обнадеживающее воплощение в популярной культуре (sci-fi, игры, кино и т.д.). Стимпанк в этом смысле - это действительно еще одно обещание, что, по крайней мере, с тобой мир не обойдется как с ничего не значащим куском мяса. Киберпанк с этом плане более циничен и трезв, но и в нем содержится род облегчения (поскольку настоящий диктат технологии переносится из настоящего в пространство дистопии). В обоих случаях мы видим род надежды и то, что я называю «идеализм знания» (характерно, что веру в знание ярче всего выразил циник Денди Мик из «Дифференциальной машины»: «Они могут делать с миром все, что им заблагорассудится, они могут отобрать у тебя дом и родных, и даже работу, на которой ты надрываешься... Но им не отнять у тебя того, что ты знаешь»). При всей наивности - это и есть главная ценность обоих «панков» (как гласит одна восточная мудрость «Жизнь опирается на надежду и мечту, но мечта и надежда не выдерживают жизни»). Вместо того что бы отбросить и высмеять все это, посткиберпанк должен был критически переосмыслить свой «идеализм знания», чтобы открыть пространство для субъекта.
Говоря в терминах Лакана, киберпанк должен был избавиться от зачарованности дискурсом университета. Дискурс университета, полагающийся на знание - это всего лишь вариация дискурса господина, т.е. видоизмененная система репрессий. И укореняется она за счет убеждения нас в том, что знание необходимо для адаптации. Чем меньше такого «знания» во мне, тем меньше я человек, меньше социализован. Но это знание не учит, а подстраивает человека под мир, убеждая его в правильности происходящего. В то время как по мысли Лакана человеческий мир как раз не может быть описан как поле очевидных причин, мотивов и последствий, т.к. в это пространство все время вмешивается желание. Поэтому знание в таком дискурсе производится не чтобы знать и адаптироваться, а чтобы избегать собственной истины. Причем работает это знание на сохранение строя с помощью чувства вины. Стремление адаптироваться через знание прививает и род беспомощности, блокирующей социальный протест.
В такой ситуации нужно было как-то более решительно определиться: либо верить в возможность объединения профессионалов (воплощать в своих работах идеи о когнитариате или прекариате), либо поставить на них крест и не делать вечного открытия, что профи - идеальный конформист и опора Системы. Киберпанк не обещал прекратить капиталистический «rat race», но вселял надежду на осознание ситуации. Но по ряду вышеуказанных причин описание ситуации так и не переходило в качественные изменения. Если вспомнить метафору с крысами, предложенную Стерлингом, то можно заметить некоторый парадокс: тот, кто не закрывает глаза на свое положение и окружающие условия способен менять и последствия глобального масштаба. Вспомним известные опыты над крысами. С одной стороны, действительно перенаселение разрушает структуру социума и поведенческие нормы (эксперименты Кэлхауна «вселенная 25»), и это не сулит нам больших надежд в будущем. Мегаполис с высокими технологиями или без них будет жестоким, деградирующим вплоть до каннибализма «муравейником». Но с другой стороны, мы не живем в ограниченном мире. И как утверждают другие опыты, в популяции крыс всегда существует определенный процент особей, ориентированных на исследование, даже если обитаемая среда благополучна, а изучаемая - нет. И эта форма познания отличается от принятия адаптивных знаний навязанного мира. Странно, что сами авторы киберпанка так и не осознали себя в роли подобных крыс. По большому счету их антиутопический диагноз будущему имел бы большую силу и ценность, если бы они разделяли максиму Ницше: «Больной не имеет права на пессимизм». Сегодня симптомы болезни научились купировать и она перешла в хроническую стадию. Ждем рецидива? Кайроса? Апокалипсиса?
В качестве постскриптума.
Верю ли я, что киберпанк мог что-то изменить? И да, и нет.
Конечно, никакой революции или политических требований на такой основе не сделать. Отрицая поверхностные конвенции, киберпанк утверждал сущность того общества. Поэтому он и превратился в «протест непонятно кого против непонятно чего».
И все-таки, как мне кажется, окно возможностей существовало.
Думая об этом, я прихожу к мысли, что именно киберпанк мог (по крайней мере, более внятно попытаться) сформировать новые требования к среде, к городу будущего. Речь идет именно о запросе на такую среду, которая по самой своей структуре создавала возможность появления не ограниченных спецов для Системы, а более полноценных субъектов. Т.е. своего рода города, которые выполняют роль образовательных и коммуникативных инкубаторов. Оптимистическая sci-fi часто описывает такие «инкубаторы», но там они создаются «сверху» и поддерживаются «высшей идеей» (например, колонизация дальних планет). Однако меня не оставляет надежда, что такие сообщества могут формироваться и «снизу», за счет осмысленных требований к технологиям, государству, дизайну и т.д. Это позволило бы воплотить ряд имплицитных надежд киберпанка и стимпанка о совмещении технологии и смысла. Как раз недавно в том же духе высказался один мой френд в ЖЖ. Так что я просто процитирую его целиком:
Футуристичный город функционирует не только как среда обитания, но и как коммуникативная система. В городе существуют компоненты, сравниваемые по их роли с элементами языковой структуры - словами, синтаксисом, семантикой, метафорами. То есть город можно декодировать, сознательно интерпретировать его как знаковую систему, его можно «прочитать». В коммуницирующем граде будут важны - многозначность и разнообразие, понятность и ассоциативность, ироничность и двусмысленность, символичность и историзм, пластичность и декоративность, живописность и орнаментальность. Каждый элемент города будет «говорить», артикулировать себя. Футуристичный город - это не торжество «чистой» технократия и минималистского функционализма; модернистский пуризм здесь нивелируется. Каждый горожанин сможет увидеть и прочесть в городских ландшафтах будущего свое, близкое и понятное ему. Город, как химерическое скопление «слов и вещей», как «средневековый» гибрид строений и людей, будет обусловлен вездесущим принципом «двойного кодирования». Как ни парадоксально, для футуристичного города, фундированного передовыми технологиями, детерминирующим эстетическим принципом будет «новое обращение к традиции». Так, в сугубо дигитальной инновационной среде будут обитать артефакты прошлого: ретроспективность и архаизация. Футуристичный град совместит в себе будущее и прошлое.
Первые книги Гибсона (Нейромансер, Сожжение Хром) я прочел еще на синем экране текстового редактора NortonCommander`а. Это было впечатление в духе «ни черта не понял, но круто», это был другой мир, который только-только открывался на горизонте. Затем было множество игр, фильмов, текстов и картин. Теперь я понемногу понимаю, что именно было заложено в тех впечатлениях. Несмотря на свои симпатии, следует признать, что киберпанк и таймпанк в итоге оставляют ощущение, будто они обещали гораздо больше, чем смогли дать. Поэтому в качестве послесловия я попробовал объяснить, что именно не удалось этому жанру и почему он уступил свое место постнуклеару и эпической фантастике (вроде фильмов-катастроф или боевиков в иной реальности).
За свои 50 лет киберпанк многое обрел, но еще больше потерял. Я не оговорился: обычно считается, что этому жанру около 30 лет (термин «киберпанк» - мой ровесник), однако неверно вести отсчет от журнала CheapTruth и первых рассказов Гибсона. Одним из первых романов про столкновение общества и виртуальности был «Simulacron-3» Дэниэла Галуйе 1964 года, по которому в 1973 Фассбиндер снял мини-сериал «Мир на проводе» (хороший пример того, что киберпанк может существовать на уровне идей и отношений, почти без футуристических декораций). Позже тот же сюжет будет использован в фильме «13 этаж». Когда я говорю о приобретениях, я имею в виду, конечно же, радикальный пафос и отказ от многих конвенций, который и сделал эти жанры «панком». Что же касается потерь, то они не только в растраченном первичном запале, но и в падении качества, остроты, гибкости, способности провоцировать мысль.
В предыдущих постах я писал о том, что киберпанк и его порождения на время стали лицом антиутопии. Произошло это в 80-е гг., когда научная и социальная фантастика распрощалась с рядом иллюзий и ожиданий оптимистического толка. Период с конца 70-х по начало 90-х - это время, когда произошло замыкание, киберпанк почти полностью вобрал в себя и научную фантастику, и социальную антиутопию. И в этом сыграли свою роль как внутренние факторы, так и внешние.
Вообще 70-80-е годы у меня вызывают ощущение чего-то нестерпимо пошлого и унылого, поэтому я хорошо понимаю тенденцию фантастов сбежать в антиутопию или альтернативную историю. В обоих «лагерях» (в капиталистическом и социалистическом) происходило что-то неуловимо гнетущее, взывавшее протест в духе панка. Я даже затрудняюсь определить в чем тут дело: то ли в ранней эпохе телевидения (топорной и идеологичной), то ли в пошлой эстраде и моде (я имею в виду это и это), то ли в расцвете неолиберализма и неоконсерватизма (а в соц.лагере укоренении бюрократизма и номенклатуры), а может даже в формировании потребительского общества и соответствующей экономики. Как бы то ни было первый посыл киберпанка заключался в четком «НЕТ» всему тому, что обещало государство и официальная культура.
Здесь стоит отметить, что суть не в голом протесте. Как недавно справедливо заметил музыкальный критик Артем Рондарев: «Панк - это не намеренный выбор говна вместо конфетки. Панк - это отсутствие фетишизации конфетки… Просто в логике капиталистических отношений, которая навязывает человеку фетишизацию конфетки (e.g. «лучшей жизни») - или, в рамках постмодернизма, даже фетишизацию самого факта выбора конфетки, - иногда тактически бывает разумно сделать выбор в пользу говна при наличии конфетки, то есть - сделать стэйтмент и жест… То есть, коротко: в нашем панк-государстве не будет обязательного выбора в пользу говна. Хочешь - бери конфетку. Главное - не чувствуй, что ты стал более лучшим человеком оттого, что выбрал конфетку. Просто жри ее и слушай секс пистолс, и все будет хорошо». И именно с этим переходом от личного протеста к массовому требованию киберпанк по большому счету не справился. Его герои так и остались ситуативными приспособленцами, ускользающими от символической власти институций, но не способные выстроить собственное мировоззрение.
При этом в подчеркнутой «негероичности» и «асоциальности» героев киберпанка было какое-то противоречие, какая-то жизненная неправда. Во-первых, если внимательно перечитать классику жанра, то можно увидеть, что у главных героев часто присутствует своеобразная этика желания, возведение интереса или влечения в ранг долга. Например, два героя короткого и яркого рассказа «Сожжение Хром» движимы совсем не выгодой, местью или внешним влиянием (например, дать Рикки то, что она хочет, чтобы не потерять ее). Оба хотят дойти до предела, испытать этот предел и самих себя (это своего рода любопытство, ставшее долгом и потому способное игнорировать утилитарные интересы), кроме того, один из них способен принять мечту другого человека. Это этические и героические персонажи, как и многие другие, рискующие головой не только ради кредитов и выживания. Во-вторых, то же самое касается социальной или даже классовой солидарности в мире киберпанка. По сути, те, кто противостоит Системе (государство, корпорации, религиозные объединения, отупляющие наркотики или виртуальные системы) образуют хоть и аморфную, но анти-Систему, в которой прагматика порой неотделима от поддержки и взаимопомощи по идейным соображениям. Эти две системы по-разному регулируют себя (множество вариантов управления и распределения ресурсов, вплоть до контраста авториторизма наверху и народной демократии внизу или коммунизма наверху и дикого капитализма внизу). Они стремятся быть независимыми друг от друга, поэтому любой действующий персонаж оказывается постоянным или ситуативным союзником одной из них. Таковы, например, нашедшие помощь у Прим-техов Молли и Джонни-мнемоник.
Осмысливая и моделируя технологичное общество будущего, киберпанк со временем начал понимать антиутопию не как род научно-профетического знания (т.е. предсказание на серьезной основе), а как выражение своего пессимизма и негодования. Но тупиковость пути нагнетания страха хорошо известна по эволюции жанра фильмов ужасов. В каком-то смысле посткиберпанк попытался преодолеть ограничения жанра, но получилось еще хуже. Добавив героизма и рассуждений о человеке и мире (т.е. сделав акцент на проблеме самоидентичности и глобальных проблемах), посткиберпанк окончательно потерял социальную и историческую перспективу. Иногда драматургия поиска себя или истины вытягивает, но чаще все превращается в нелепую комбинацию экшен-сцен с философско-моральными дилеммами и рассуждениями. Все истории посткиберпанка происходят в каком-то вневременном «капитализме наших дней», где нет истории, нет прошлого и будущего, нет никаких ответов. Особенно хорошо эта бессмысленность заметна в современных фильмах, вполне попадающих под определение киберпанк-антиутопии: «Время», «Потрошители», «На крючке», «Исходный код», «Почти человек» воспринимаются просто как типовые боевички со смехотворными потугами на вопрошание о последствиях технологий и социального неравенства. В некотором смысле, уже классический киберпанк, бесконечно описывая анархокапитализм будущего, тоже лил воду на мельницу столь ненавистного панкам общественного строя.
Одна из причин этого состоит в том, что ни киберпанк, ни стимпанк не смогли уделить должного внимания гуманитарной составляющей. На первый взгляд в обоих случаях мы видим мир технарей и спецов, мало озабоченных словами и смыслами. Это не совсем так. В стимпанке гуманитарий присутствует (правда не как типаж, а как функция) в двух ипостасях - это поэт и психолог. Искусственная попытка пристегнуть в качестве важной, но не основной функции эту составляющую к технарю не может отменить необходимость подлинно гуманитарной составляющей в стимпанке. Эпоха автоматонов, век паровых машин, десятилетия авиации и дизелей - все это пронизано собственной поэзией, которая нуждается в выражении. Я бы даже сказал, сами эти эпохи становятся эстетическим и смысловым целым только посредством поэтики, посему без нее обойтись нельзя. Психолог же - это парадигма детектива, шпиона и авантюриста, тоже важных персонажей для стимпанка.
То же самое и в киберпанке, где гуманитарий «растворен» в контексте. Очевидно, что работа с текстом, образом и внутренним миром, воплощенная в многообразном и многочисленном медиаконтенте будущего, произведена не узкоспециализированными мастерами. В обществе киберпанка помимо чисто творческих профессий явно востребованы все тот же психолог и идеолог (он становится специалистам по оболочкам - как подать рекламу, государство, человека, соц.группу и т.д.). Конечно, романтика стим- и кибер-панка заставляет живописать техногуру и «лихие головы», но существуют они целиком и полностью в гуманитарном пространстве. Сама антиутопия - есть ни что иное как результат гуманитарного мышления.
Любопытный взгляд на эту проблему предлагает писатель-фантаст Майкл Суэнвик. По его мнению, в 80-е годы писатели-фантасты разделились на два лагеря (гуманисты и киберпанки), что во многом и определило ситуацию. Киберпанк с порога отбросил значительную часть тем и инструментов, которые бы позволили глубже анализировать психологические и философские проблемы. Киберпанки также оказались не способны ни использовать свои успехи, ни наладить отношения с издателями и фэнами. Возможно, и в самом деле, многие из них так и не поняли, что их задача не в принудительном выборе «не-конфетки». В итоге это привело к странному эффекту: если вдуматься, то значительная часть киберпанка, особенно позднего - это антиутопия без антиутопии. Т.е. это история в необычных условиях, которая либо не выводит на уровень мышления какие-то важные обобщения, либо вообще не удосуживается описанием структур этого общества. Воображение и мысль блуждают в фантастическом мире, но редко приходят к настоящему, поэтому и неспособны изменить видение читателя. Порой это даже плюс, поскольку читатель сам реконструирует и додумывает мир будущего (мастера жанра умели подтолкнуть к этому парой штрихов), но большинству киберпанк-произведений лучше было бы стать более продуманными и многословными в описании своих реалий.
Иными словами, киберпанк настолько болезненно избегал элементов утопии (любых идей о решении проблем с технологиями, о поиске моделей устойчивого развития), что в итоге загнал себя в ловушку, где уже не было места и антиутопии. В этом плане гораздо привлекательнее выглядит позиция Кима Стэнли Робинсона, фантаста который никогда не боялся прослыть утопистом (будучи тоже родом из 80-х он до сих пор пишет, и его вещи актуальны). Киберпанк действительно нащупал едва ли не ключевую проблему развития обществ после модерна, но только чтобы ее потерять. Однако стоило ли вообще ставить вопрос о последствиях влияния технологий на человечество, если ответ был всегда предрешен?
Возможно, киберпанк никогда не был целостным течением. Он стал некоторой обложкой, на время создавшей видимость единого стиля, выразившего чаяния эпохи. На деле же в то же самое время существовала и другая фантастика, опирающаяся больше на собственные рассуждения, чем на поверхностные тревоги обывателей. Однако именно это и интересно: почему киберпанк сперва стал такой «обложкой», а затем уступил место постапокалиптической теме?
Киберпанк стал выражением эпохи, суть которой в совпадении двух факторов. Первый - это стремительный рост городов, развитие технологий и виртуализация реальности (как ни смешно, но все происходило по Марксу: сперва виртуальной становилась экономика, а повседневность и культура, как и положено надстройке, только шли вслед). Второй - запредельное убожество идеологической и философской составляющей культуры, особенно касающейся перспектив развития будущего (именно в 70-80-е гг. появились рассуждения о конце истории, идеологии и поисков моделей развития). В такой ситуации антиутопия была необходима, при этом основной удар должен был быть сделан по технологиям (которые как это было и с консерватизмом XIX- нач. ХХ в. воспринимались как оправдание отказа от социальных изменений). Но как я уже выше писал в свой «отказ» киберпанки не сумели вписать конструктивные и утопические моменты. Какое-то время жанр поддерживали талантливые режиссеры (Карпентер, Ридли Скотт, Бигелоу, Пройас), но затем и они охладели к подобной стилистике.
Поэтому на рубеже XXI века в кинематографе лицом фантастики стали эпические, но часто вторичные по идеям фильмы, вроде «Матрицы» и десятков римейков, а позже и откровенно бездарные «Аватар», «Трансформеры», «Область тьмы», «Голодные игры», «Дивергент». Ну а антиутопия еще раньше почти полностью эмигрировала в жанр постапокалиптики (чаще всего в виде постнуклеара). Как это ни странно, но постнуклеар оказался и более скептичным в отношении технологий, чем киберпанк (технологии не смогут сохранить цивилизацию), и более оптимистичным в надеждах, чем стимпанк (после «конца света» жизнь продолжается). Самое же главное в том, что постапокалипсис вернул Историю, пусть и в таком странном виде. Мир здесь - это всегда мир, который наполнен следами прошлого, в котором было развитие и падение. При этом настоящее и будущее (пути развития) тоже предельно актуальны. Но об этом нужно писать отдельно. Пока же можно констатировать: перспективы в радиоактивном аду оказались ближе современному человеку, чем тупиковый пессимизм в развитом и полном «возможностей» мире.
Если посмотреть на ситуацию с более общего ракурса, то именно сегодняшнее общество показывает не только реалистичный вариант киберпанк-будушего, но и его ограничения. Современный горожанин (если он еще думает и читает, а не отупел вконец) находится в плотной информационной среде, что позволяет ему очень многие вещи схватывать на уровне интуиций, случайных мыслей и ощущений. Но что делать с этим? Особенно если у тебя нет теоретического аппарата для того, чтобы объяснить «что это вообще сейчас такое было?». Ведь теоретическое знание об идеологии вымывалось и на Западе, и у нас, представления же о социальной коммуникации и медиа становились все более фрагментарными. Там где не хватает систематического образования, или просто знакомства с идеями Бодрийара, Маклюэна, футурологов вроде Тоффлера или Лемма, а на крайний случай и аналогий из фантастической литературы, там начинается мифологизация.
Кто-то может просто облечь это в буквализм. Как, например, те люди, кто буквально ощущает воздействие информационного общества как некий механизм под кожей. Такие люди погружаются в мозаичные расстройства, ударяются в конспирологию, эзотерику и эскапизм, становятся каттерами или делают себе татуировки в стиле биомех. Другие, не впадая в крайности буквальности, просто ищут внешнее и обнадеживающее воплощение в популярной культуре (sci-fi, игры, кино и т.д.). Стимпанк в этом смысле - это действительно еще одно обещание, что, по крайней мере, с тобой мир не обойдется как с ничего не значащим куском мяса. Киберпанк с этом плане более циничен и трезв, но и в нем содержится род облегчения (поскольку настоящий диктат технологии переносится из настоящего в пространство дистопии). В обоих случаях мы видим род надежды и то, что я называю «идеализм знания» (характерно, что веру в знание ярче всего выразил циник Денди Мик из «Дифференциальной машины»: «Они могут делать с миром все, что им заблагорассудится, они могут отобрать у тебя дом и родных, и даже работу, на которой ты надрываешься... Но им не отнять у тебя того, что ты знаешь»). При всей наивности - это и есть главная ценность обоих «панков» (как гласит одна восточная мудрость «Жизнь опирается на надежду и мечту, но мечта и надежда не выдерживают жизни»). Вместо того что бы отбросить и высмеять все это, посткиберпанк должен был критически переосмыслить свой «идеализм знания», чтобы открыть пространство для субъекта.
Говоря в терминах Лакана, киберпанк должен был избавиться от зачарованности дискурсом университета. Дискурс университета, полагающийся на знание - это всего лишь вариация дискурса господина, т.е. видоизмененная система репрессий. И укореняется она за счет убеждения нас в том, что знание необходимо для адаптации. Чем меньше такого «знания» во мне, тем меньше я человек, меньше социализован. Но это знание не учит, а подстраивает человека под мир, убеждая его в правильности происходящего. В то время как по мысли Лакана человеческий мир как раз не может быть описан как поле очевидных причин, мотивов и последствий, т.к. в это пространство все время вмешивается желание. Поэтому знание в таком дискурсе производится не чтобы знать и адаптироваться, а чтобы избегать собственной истины. Причем работает это знание на сохранение строя с помощью чувства вины. Стремление адаптироваться через знание прививает и род беспомощности, блокирующей социальный протест.
В такой ситуации нужно было как-то более решительно определиться: либо верить в возможность объединения профессионалов (воплощать в своих работах идеи о когнитариате или прекариате), либо поставить на них крест и не делать вечного открытия, что профи - идеальный конформист и опора Системы. Киберпанк не обещал прекратить капиталистический «rat race», но вселял надежду на осознание ситуации. Но по ряду вышеуказанных причин описание ситуации так и не переходило в качественные изменения. Если вспомнить метафору с крысами, предложенную Стерлингом, то можно заметить некоторый парадокс: тот, кто не закрывает глаза на свое положение и окружающие условия способен менять и последствия глобального масштаба. Вспомним известные опыты над крысами. С одной стороны, действительно перенаселение разрушает структуру социума и поведенческие нормы (эксперименты Кэлхауна «вселенная 25»), и это не сулит нам больших надежд в будущем. Мегаполис с высокими технологиями или без них будет жестоким, деградирующим вплоть до каннибализма «муравейником». Но с другой стороны, мы не живем в ограниченном мире. И как утверждают другие опыты, в популяции крыс всегда существует определенный процент особей, ориентированных на исследование, даже если обитаемая среда благополучна, а изучаемая - нет. И эта форма познания отличается от принятия адаптивных знаний навязанного мира. Странно, что сами авторы киберпанка так и не осознали себя в роли подобных крыс. По большому счету их антиутопический диагноз будущему имел бы большую силу и ценность, если бы они разделяли максиму Ницше: «Больной не имеет права на пессимизм». Сегодня симптомы болезни научились купировать и она перешла в хроническую стадию. Ждем рецидива? Кайроса? Апокалипсиса?
В качестве постскриптума.
Верю ли я, что киберпанк мог что-то изменить? И да, и нет.
Конечно, никакой революции или политических требований на такой основе не сделать. Отрицая поверхностные конвенции, киберпанк утверждал сущность того общества. Поэтому он и превратился в «протест непонятно кого против непонятно чего».
И все-таки, как мне кажется, окно возможностей существовало.
Думая об этом, я прихожу к мысли, что именно киберпанк мог (по крайней мере, более внятно попытаться) сформировать новые требования к среде, к городу будущего. Речь идет именно о запросе на такую среду, которая по самой своей структуре создавала возможность появления не ограниченных спецов для Системы, а более полноценных субъектов. Т.е. своего рода города, которые выполняют роль образовательных и коммуникативных инкубаторов. Оптимистическая sci-fi часто описывает такие «инкубаторы», но там они создаются «сверху» и поддерживаются «высшей идеей» (например, колонизация дальних планет). Однако меня не оставляет надежда, что такие сообщества могут формироваться и «снизу», за счет осмысленных требований к технологиям, государству, дизайну и т.д. Это позволило бы воплотить ряд имплицитных надежд киберпанка и стимпанка о совмещении технологии и смысла. Как раз недавно в том же духе высказался один мой френд в ЖЖ. Так что я просто процитирую его целиком:
Футуристичный город функционирует не только как среда обитания, но и как коммуникативная система. В городе существуют компоненты, сравниваемые по их роли с элементами языковой структуры - словами, синтаксисом, семантикой, метафорами. То есть город можно декодировать, сознательно интерпретировать его как знаковую систему, его можно «прочитать». В коммуницирующем граде будут важны - многозначность и разнообразие, понятность и ассоциативность, ироничность и двусмысленность, символичность и историзм, пластичность и декоративность, живописность и орнаментальность. Каждый элемент города будет «говорить», артикулировать себя. Футуристичный город - это не торжество «чистой» технократия и минималистского функционализма; модернистский пуризм здесь нивелируется. Каждый горожанин сможет увидеть и прочесть в городских ландшафтах будущего свое, близкое и понятное ему. Город, как химерическое скопление «слов и вещей», как «средневековый» гибрид строений и людей, будет обусловлен вездесущим принципом «двойного кодирования». Как ни парадоксально, для футуристичного города, фундированного передовыми технологиями, детерминирующим эстетическим принципом будет «новое обращение к традиции». Так, в сугубо дигитальной инновационной среде будут обитать артефакты прошлого: ретроспективность и архаизация. Футуристичный град совместит в себе будущее и прошлое.