Особое мнение. Памфлет
Оригинал взят у cycyron в Особое мнение. Памфлет
Оригинал взят у maramus в Особое мнение. Памфлет
Особое мнение. Памфлет
. .Сергей Бережной
Есть такое понятие в юриспруденции - особое мнение. Этого когда один из судей не соглашается с мнением коллег и позволяет себе выразить свою позицию отдельно. Иногда он одержим идеей справедливости и вселенского братства, иногда просто эстетствует, иногда, сволочь, просто козлится. Но всегда головная боль для коллег, которую снять можно только гильотиной. В конечном итоге оно, это особое мнение, ничего не решает, да к тому же строптивость всегда не в почёте. Зато заставляет других напрячься и в «бригаду» в следующий раз не брать. Скорее всего, мой взгляд окажется не в унисон с большинством коллег по перу, скорее, излишне пристальный или, что очень даже может быть, слегка косой, но елей из моих уст будет всё же неискренним.
На этот раз бросок на луганщину вызвал неоднозначные чувства. Именно бросок, а не поездка - всего-то немногим больше суток, спрессованных и сжатых во временную молекулу, но зато столько впечатлений, неоднозначных оценок, сомнений, встречи со старыми друзьями и обретение новых. Пожалуй, главное впечатление - горький осадок, что делается что-то не то и не так, что суета, ложь и предательство оказались страшно живучи, а идеалы и вера, с которыми люди брались за оружие, откровенно попираются.
Сгладило всё наличие попутчика - чудесный собеседник, лёгкий в общении, хотя за ёрнический характер заставлял не расслабляться, да Лёшка, боец из разведки, с которым осенью довелось выходить по тылам врага к своим. Теперь он снова со мною - забрал на лечение к себе в Белгород.
***
В Краснодоне бывал не раз и до войны, и во время… И рука замерла, не закончив предложение: война, опять война, война на нашей земле. Дождались, досиделись, домолчались, и теперь захлёбывается Донбасс в русской крови.
Так и хочется написать, что теперь довелось побывать в городе и после, да только когда это будет, коль не видать конца этой страшной войне. Страшной не только в своей жестокости, но прежде всего в том, что помутился разум у славян и стали они на потеху саксам да тевтонам убивать друг друга.
Краснодон - городок небольшой, мирный, почти без следов войны - сорок километров от передовой по меркам нынешним уже тыл глубокий. И в августе, и в сентябре, и в октябре виделось всё по-другому и дышалось тоже по-другому. Может быть ещё и потому, что свидания наши были, в основном, как у тайных любовников - под покровом ночи и желательно безлунной. Теперь вроде всё иначе - нет блокпостов, не видно вооружённых людей, открылись АЗС, в магазинах и на рынке почти довоенный ассортимент, но, как и прежде, нет улыбок на лицах, а в глазах живёт напряжение. Да и денег тоже нет - ни у местной власти, ни у простых людей. Хотя, впрочем, кто-то и на горе людском сколотил капитал, коль смогли приобрести недвижимость даже в Москве. Это из разряда «да люди говорят», хотя никто опровергать не торопится.
***
Ветер гнал со степи позёмку, вольготно гулял по улицам города, а на его окраине и вовсе свирепствовал. Особенно лютовал он как раз там, где ровно семьдесят два года назад приняли смерть мальчики и девочки Краснодона, совсем ещё дети. Лица какие-то просветлённые, чистые, не искаженным лукавством. Они также любили жизнь, пели, рисовали, играли в шахматы и футбол, мечтали, хотя, наверное, всё-таки были другими, раз смогли подняться над покорностью, подиктованной разумом, и вступить в схватку с врагом, раз смогли вынести муки адские, но не выдать.
Дрожь пробирает, но не от ветра, а от одной только мысли: какая же сила духа была у этих несломленных, истерзанных пытками, замерзших, в клочках одежды, едва прикрывавшей наготу тела, превращённого в один сплошной кровоподтек.
Смог бы выдержать то, что выдержали они? Не знаю… Наверное, не случайно в нагрудном кармане куртки или «разгрузки», когда жизнь испытывает на прочность, всегда таилась «эргэдэшка».
А вот они смогли… Учились в разных школах, жили в разных посёлках, семьи были разные и с разным достатком, но в трудную годину оказались вместе. Сердцем жили, совестью, потому и оказались первыми среди равных.
Наверное, они всё-таки были другими. Теперь на месте проклятого шурфа шахты номер пять мемориал непокорённым сыновьям и дочерям Краснодона. Он так и называется: «Непокорённые». И застыли они в металле, запечатленные в последние мгновения жизни, как символ стойкости, как символ сопротивления, как символ русской непокорности. Зовут к памяти о муках, через которые прошли они, чтобы навсегда остаться в наших сердцах, предостерегают, чтобы не повторилось этого. Чтобы не пережили нынешние отцы и матери того, что пережили их родные. И в вое ветра слышится стон, словно идущий оттуда, из замурованного шурфа - стон душ молодогвардейцев, кричащих нынешней Украине: «Опомнись! Очнись! Прозрей!»
Стоял у подножия мемориала, вслушивался и думал: «Какими светлыми душами оплачена победа! Какие жизни положили! Неужели заговорим мы беду нашу общую в пустых словесах, в коих поднаторели и даже заматерели? Неужели позволим потомкам холуев немецких устраивать пляски на костях наших предков? Ведь уже были прокляты палачи в памяти народной, так неужели проклятье это силу потеряло?»
Что с нами стало? Вон с того террикона, уже успевшего покрыться щетиной акаций, что всего метрах в трехстах от мемориала, сидели корректировщики, направляя огонь батарей, чтобы снаряды терзали улицы родного для них города. Каким молоком вскормлены эти новые иуды? А что стало с матерями нынешних свидомых, отправляющих своих сыновей и мужей на смерть и вместо благословения вопящих: «Дайте им бронежилеты! Дайте патроны и снаряды! Дайте танки и ракеты!» Какие ещё бронежилеты, коли они давно надеты на их души как броня от совести, от сострадания, от милосердия. Да и разве может быть благословение на убийство? Ох, забыли о Боге…
В музее «Молодой гвардии» обратил внимание на листовку. От руки выведены химическим карандашом неровные строки и буквы, наползающие одна на другую. Но не это зацепило взгляд, а то, что написано в ней: «Краснодонцы! На Неметчине вас ждёт рабский труд». А ведь это предупреждение оттуда, из сорок третьего, к Украине нынешней. Услышат ли?
***
Уезжал с двойственным чувством. Вчерашних ополченцев, стоявших насмерть в июльских боях, разоружили - не нужны оказались больше. А что, разве война закончилась? Разоружали-то аккурат в преддверии наступления нациков. Хотя дело даже не в оружии - веру пытались забрать вместе с автоматами. Веру в справедливость дела, ради которого взяли они в руки автоматы. Веру в святое дело своих отцов и матерей, отстоявших когда-то право быть свободными. Веру в то, что не напрасна была смерть юношей и девушек Краснодона. Не забрали - оружие забрали, а веру не смогли.
- Надо будет, голыми руками, зубами драться будем, а власти бандеровцев на нашей земли не будет, - цедит сквозь зубы Виталий и каменеют скулы. Ему нельзя не верить - он из Краснодона.
Мы переходили границу. Пограничный переход оборудован, как и везде, а дальше, за ограждением - степь да терриконы, куда ни кинь взгляд. Земля что на украинской стороне, что на нашей одинакова: зимой пуста и холодна, открыта всем ветрам, по весне покроется нехитрыми степными цветами да сизой зеленью. Потом выгорит, станет серой до тоски с грязно-желтоватыми проплешинами песчаника. Донская степь, окраинная степь государства российского, а ныне разделённая на Россию и Украину. А надо ли было делить? Может, всё-таки вместе и дальше по жизни идти? Радость ли делить, беду ли, а вместе-то сподручнее, как-никак.
Мы уходили, а Виталий с Дэном оставались. Сильные ребята с красивой и чистой душой. Сильные духом, не сломленные, не покорённые. Краснодонцы.
С вами мы, ребята, с вами, и мы ещё вернёмся. Надо будет - станем плечом к плечу в свой последний бой, как стояли плечом к плечу коммунисты Валько и Шульга, круша гестаповцев. Нас не сломить. Мы русские.
Белгород-Луганск-Белгород
Оригинал взят у maramus в Особое мнение. Памфлет
Особое мнение. Памфлет
. .Сергей Бережной
Есть такое понятие в юриспруденции - особое мнение. Этого когда один из судей не соглашается с мнением коллег и позволяет себе выразить свою позицию отдельно. Иногда он одержим идеей справедливости и вселенского братства, иногда просто эстетствует, иногда, сволочь, просто козлится. Но всегда головная боль для коллег, которую снять можно только гильотиной. В конечном итоге оно, это особое мнение, ничего не решает, да к тому же строптивость всегда не в почёте. Зато заставляет других напрячься и в «бригаду» в следующий раз не брать. Скорее всего, мой взгляд окажется не в унисон с большинством коллег по перу, скорее, излишне пристальный или, что очень даже может быть, слегка косой, но елей из моих уст будет всё же неискренним.
На этот раз бросок на луганщину вызвал неоднозначные чувства. Именно бросок, а не поездка - всего-то немногим больше суток, спрессованных и сжатых во временную молекулу, но зато столько впечатлений, неоднозначных оценок, сомнений, встречи со старыми друзьями и обретение новых. Пожалуй, главное впечатление - горький осадок, что делается что-то не то и не так, что суета, ложь и предательство оказались страшно живучи, а идеалы и вера, с которыми люди брались за оружие, откровенно попираются.
Сгладило всё наличие попутчика - чудесный собеседник, лёгкий в общении, хотя за ёрнический характер заставлял не расслабляться, да Лёшка, боец из разведки, с которым осенью довелось выходить по тылам врага к своим. Теперь он снова со мною - забрал на лечение к себе в Белгород.
***
В Краснодоне бывал не раз и до войны, и во время… И рука замерла, не закончив предложение: война, опять война, война на нашей земле. Дождались, досиделись, домолчались, и теперь захлёбывается Донбасс в русской крови.
Так и хочется написать, что теперь довелось побывать в городе и после, да только когда это будет, коль не видать конца этой страшной войне. Страшной не только в своей жестокости, но прежде всего в том, что помутился разум у славян и стали они на потеху саксам да тевтонам убивать друг друга.
Краснодон - городок небольшой, мирный, почти без следов войны - сорок километров от передовой по меркам нынешним уже тыл глубокий. И в августе, и в сентябре, и в октябре виделось всё по-другому и дышалось тоже по-другому. Может быть ещё и потому, что свидания наши были, в основном, как у тайных любовников - под покровом ночи и желательно безлунной. Теперь вроде всё иначе - нет блокпостов, не видно вооружённых людей, открылись АЗС, в магазинах и на рынке почти довоенный ассортимент, но, как и прежде, нет улыбок на лицах, а в глазах живёт напряжение. Да и денег тоже нет - ни у местной власти, ни у простых людей. Хотя, впрочем, кто-то и на горе людском сколотил капитал, коль смогли приобрести недвижимость даже в Москве. Это из разряда «да люди говорят», хотя никто опровергать не торопится.
***
Ветер гнал со степи позёмку, вольготно гулял по улицам города, а на его окраине и вовсе свирепствовал. Особенно лютовал он как раз там, где ровно семьдесят два года назад приняли смерть мальчики и девочки Краснодона, совсем ещё дети. Лица какие-то просветлённые, чистые, не искаженным лукавством. Они также любили жизнь, пели, рисовали, играли в шахматы и футбол, мечтали, хотя, наверное, всё-таки были другими, раз смогли подняться над покорностью, подиктованной разумом, и вступить в схватку с врагом, раз смогли вынести муки адские, но не выдать.
Дрожь пробирает, но не от ветра, а от одной только мысли: какая же сила духа была у этих несломленных, истерзанных пытками, замерзших, в клочках одежды, едва прикрывавшей наготу тела, превращённого в один сплошной кровоподтек.
Смог бы выдержать то, что выдержали они? Не знаю… Наверное, не случайно в нагрудном кармане куртки или «разгрузки», когда жизнь испытывает на прочность, всегда таилась «эргэдэшка».
А вот они смогли… Учились в разных школах, жили в разных посёлках, семьи были разные и с разным достатком, но в трудную годину оказались вместе. Сердцем жили, совестью, потому и оказались первыми среди равных.
Наверное, они всё-таки были другими. Теперь на месте проклятого шурфа шахты номер пять мемориал непокорённым сыновьям и дочерям Краснодона. Он так и называется: «Непокорённые». И застыли они в металле, запечатленные в последние мгновения жизни, как символ стойкости, как символ сопротивления, как символ русской непокорности. Зовут к памяти о муках, через которые прошли они, чтобы навсегда остаться в наших сердцах, предостерегают, чтобы не повторилось этого. Чтобы не пережили нынешние отцы и матери того, что пережили их родные. И в вое ветра слышится стон, словно идущий оттуда, из замурованного шурфа - стон душ молодогвардейцев, кричащих нынешней Украине: «Опомнись! Очнись! Прозрей!»
Стоял у подножия мемориала, вслушивался и думал: «Какими светлыми душами оплачена победа! Какие жизни положили! Неужели заговорим мы беду нашу общую в пустых словесах, в коих поднаторели и даже заматерели? Неужели позволим потомкам холуев немецких устраивать пляски на костях наших предков? Ведь уже были прокляты палачи в памяти народной, так неужели проклятье это силу потеряло?»
Что с нами стало? Вон с того террикона, уже успевшего покрыться щетиной акаций, что всего метрах в трехстах от мемориала, сидели корректировщики, направляя огонь батарей, чтобы снаряды терзали улицы родного для них города. Каким молоком вскормлены эти новые иуды? А что стало с матерями нынешних свидомых, отправляющих своих сыновей и мужей на смерть и вместо благословения вопящих: «Дайте им бронежилеты! Дайте патроны и снаряды! Дайте танки и ракеты!» Какие ещё бронежилеты, коли они давно надеты на их души как броня от совести, от сострадания, от милосердия. Да и разве может быть благословение на убийство? Ох, забыли о Боге…
В музее «Молодой гвардии» обратил внимание на листовку. От руки выведены химическим карандашом неровные строки и буквы, наползающие одна на другую. Но не это зацепило взгляд, а то, что написано в ней: «Краснодонцы! На Неметчине вас ждёт рабский труд». А ведь это предупреждение оттуда, из сорок третьего, к Украине нынешней. Услышат ли?
***
Уезжал с двойственным чувством. Вчерашних ополченцев, стоявших насмерть в июльских боях, разоружили - не нужны оказались больше. А что, разве война закончилась? Разоружали-то аккурат в преддверии наступления нациков. Хотя дело даже не в оружии - веру пытались забрать вместе с автоматами. Веру в справедливость дела, ради которого взяли они в руки автоматы. Веру в святое дело своих отцов и матерей, отстоявших когда-то право быть свободными. Веру в то, что не напрасна была смерть юношей и девушек Краснодона. Не забрали - оружие забрали, а веру не смогли.
- Надо будет, голыми руками, зубами драться будем, а власти бандеровцев на нашей земли не будет, - цедит сквозь зубы Виталий и каменеют скулы. Ему нельзя не верить - он из Краснодона.
Мы переходили границу. Пограничный переход оборудован, как и везде, а дальше, за ограждением - степь да терриконы, куда ни кинь взгляд. Земля что на украинской стороне, что на нашей одинакова: зимой пуста и холодна, открыта всем ветрам, по весне покроется нехитрыми степными цветами да сизой зеленью. Потом выгорит, станет серой до тоски с грязно-желтоватыми проплешинами песчаника. Донская степь, окраинная степь государства российского, а ныне разделённая на Россию и Украину. А надо ли было делить? Может, всё-таки вместе и дальше по жизни идти? Радость ли делить, беду ли, а вместе-то сподручнее, как-никак.
Мы уходили, а Виталий с Дэном оставались. Сильные ребята с красивой и чистой душой. Сильные духом, не сломленные, не покорённые. Краснодонцы.
С вами мы, ребята, с вами, и мы ещё вернёмся. Надо будет - станем плечом к плечу в свой последний бой, как стояли плечом к плечу коммунисты Валько и Шульга, круша гестаповцев. Нас не сломить. Мы русские.
Белгород-Луганск-Белгород