Пример в тему о восприятии альтерры
В "Альтерристике" мы в последнее время живо обсуждаем возможности восприятия реалий чужой альтерры / вхождения в альтерру. Хочу привести пример из нашей жизни, обитателей Земли Алестры, достаточно интересный, на мой взгляд, хотя бы уже потому, что наблюдавшаяся альтерра, наиболее вероятно, это Земля-здешняя.
Впечатления о неком удалённом мире, состоящие из отдельных картин, эпизодов, остроощущаемых эмоциональных моментов, перемежаемые реалиями мира здешнего, зафиксированы в стихотворной форме. Мой друг Ивэ сочинил эти стихи недавно, вдохновлённый свежим постом Германа в Архиве Альтерры, но в них отражаются девятилетней давности воспоминания и переживания самого Ивэ, связанные с летом 01 года до Черты Мира, которое и для Германа так много значит.
О самом Ивэ мы не раз упоминали в этом ЖЖ, так что подробную информацию можно найти в посте, и даже более интересную по ходу разговора в комментах! - вот здесь.
По словам Ивэ, в тот период, когда он находился в плену Организации Троек - можно прямо сказать, конкретно в лапах Тринадцатой, его неоднократно посещали странные обрывочные видения...
Так как записей он не вёл, то не может с достоверностью утверждать, в какие именно дни, находясь под действием снотворных ампул или в прострации от кровопотерь, он видел чужие пыльные дороги, мостовые, стены, источающие тепло после знойного дня, чай с травами на столе в незнакомой комнате, заросшие пустыри и даже море, и понимал, что мысленно находится в другом мире. Он помнит, что ощущал себя в этих грёзах "не собой", как это бывает иной раз во сне, испытывал странные и неожиданные эмоции - нежность к местам, напоминавшим Северный Город (которого прежде наяву чуждался, будучи "убеждённым централом"), трепет от близости "дверей в иной мир" (догадываясь, что этот "иной мир" и есть его собственный, то есть тот, где находится Северный Город, Центр - вся Арийская Территория).
Ивэ с детства был довольно экзальтированным мальчиком, начитанным и с яркой фантазией. Он считал себя избранником "на спасение арийского народа" и нередко грезил и старался проникнуть мыслью в будущее или в небесные сферы. Но в тот момент, в плену, эти обрывки, не имеющие логической связи с его положением и событиями вокруг, ввергали Ивэ в недоумение. Одно время он полагал, что этими загадочными видениями его поддерживает сила свыше, потом считал это дьявольскими кознями, призванными разрушить его рассудок, а потом устал и просто обозревал чужие места, отдаваясь чужим чувствам.
Возможно, что у него в голове смешались видения двух последовательных периодов плена - того, когда он пытался в одиночку, лицом к лицу, противостать неведомой силе, воплотившейся в "голубых дьяволах", и того, когда он, после рукопашной схватки и кризиса, медленно выздоравливал, окружённый заботой своих бывших врагов, и, совершая первые прогулки по окрестности, часто засыпал от слабости. В первый период Ивэ смертельно враждовал с Тринадцатой (то есть будущим Германом), во второй - они сделались очень близки друг другу. Но на том этапе Ивэ, насколько он помнит, не связывал свои видения с особенностями своих друзей, представляя себе очень схематично мир, который их послал.
В дальнейшем, по мере устроения отношений с прочими обитателями лагеря, Ивэ вовлёкся в общественную жизнь в качестве живого "синя" (то есть знамени), воплощения "Благословения небес воюющим за мир" - и видения иного плана бытия поблёкли и отступили.
Только на следующем этапе отношений с Тринадцатой Ивэ много узнал о мире рождения Германа, и вскоре уже вполне сознательным образом, по обоюдному согласованию, обозревал грады и веси Земли-здешней - короче, далее имел место штатный альтерризм вдвоём. Новые панорамы, по преимуществу виды Ленинграда и его окрестностей, обстановка городских квартир, не вызывали у Ивэ ассоциаций с полузабытыми картинами критического периода - прежде всего, он уверен, из-за принципиально иного психологического контекста.
Между тем, сопоставляя события на Земле Алестры (лето Чёрного мятежа 01 до ЧМ) и на Земле-здешней (лето 1976 года, Суходолье и затем Евпатория), можно с высокой долей достоверности предположить, что Ивэ-ещё-не-альтеррист в нашем мире спонтанно воспринимал то, что видели и переживали соальтерристы Кира и Тата в своём мире (по ходу общения с Ивэ и даже просто думая о нём), то есть некоторые произвольные фрагменты континуума вокруг "канала трансляции".
Ивэ попытался оживить эти проблески неведомого мира в памяти уже в недавний период, когда на повестку дня встал вопрос о сторонних воздействиях, в том числе о влиянии суперсистем на атмосферу Северного Города в переломную эпоху. Перед участниками тогдашних судьбоносных событий стоит непростая задача - восстановить ментальный срез тех дней, вспомнить себя-тогдашних, при этом ничего не ретушируя в угоду себе-нынешним, здравому смыслу, общепринятым толкованиям или историческим обобщениям.
Об этом, насколько я понимаю, и говорят стихи, приведенные ниже.
Стихи о Чёрной Столице
…И ночь, и чёрная столица -
Куда ж ещё с луны свалиться? -
Мелькают призрачные лица,
Светясь азартом изнутри.
Вдоль сквера, там, в тени построек -
Никак, одна из этих троек? -
Вот неспроста моё нутро их
Почуяло - смотри, смотри!..
…В стакане мята и мелисса.
Мерцает ива остролисто.
Безмерно далеко столица,
Но и так близко - хоть умри!
Я сам как бы из этих троек,
И сердце прыгает как кролик
В заброшенном бурьяне строек,
А пустыри, а пустыри!..
…Любви и гибели столица.
Что грезилось - не состоится.
Темней теней твои ресницы,
А скулы выбелит луна.
В шальной игре, в чаду мятежном,
Нам суждены и жизнь, и нежизнь,
Охота, схватка, дружба, нежность -
Любовь, увы, не суждена!..
Бескрайней памяти столица -
Той, что растрескана, слоиста;
Но снова в старице струится
Река - земля не сожжена!
Сердца не пряча в пепле прежнем,
Мы сквозь себя былые брезжим -
Лоханью пунша нам под скрежет
Колёсный выкатись, луна!
В качестве примечания к финальным строкам (где выписан сложный образ луны в виде горящей лохани с пуншем и слышен скрежет колёс):
В Северном городе было принято на дружеских вечеринках пить пунш, поджигая его в огромных чашах - своего рода "светское таинство дружбы и братства."
Чаша синеватого огня выступала как очень важный символ для всех участников, но это был также популярный образ всяческих фольклорных историй. Ходил рассказ об одной из чаш, изготовленной в виде мотоцикла с коляской, который начинал ездить туда-сюда, как только содержимое поджигали. Якобы в конце концов этот священный агрегат укатил в лес к партизанам, и с тех пор только изредка являлся отдельным избранным, чтобы указать дорогу во тьме или напоить горячим напитком. Поскольку остывший недопитый пунш якобы становится твёрдым как камень (впрочем, точно ли это так, никто так и не смог проверить за всю историю арийской цивилизации), то лесные неарийцы сделали из приехавшего пунша точильное колесо и точили об него ножи.
Вот так, друзья, сплелись наши с вами важные темы - и об общих ключах к альтерре, и о непонятно-куда-приложимых фрагментах в голове альтерриста, и о параллельных в двух мирах историях взаимного открытия)
Впечатления о неком удалённом мире, состоящие из отдельных картин, эпизодов, остроощущаемых эмоциональных моментов, перемежаемые реалиями мира здешнего, зафиксированы в стихотворной форме. Мой друг Ивэ сочинил эти стихи недавно, вдохновлённый свежим постом Германа в Архиве Альтерры, но в них отражаются девятилетней давности воспоминания и переживания самого Ивэ, связанные с летом 01 года до Черты Мира, которое и для Германа так много значит.
О самом Ивэ мы не раз упоминали в этом ЖЖ, так что подробную информацию можно найти в посте, и даже более интересную по ходу разговора в комментах! - вот здесь.
По словам Ивэ, в тот период, когда он находился в плену Организации Троек - можно прямо сказать, конкретно в лапах Тринадцатой, его неоднократно посещали странные обрывочные видения...
Так как записей он не вёл, то не может с достоверностью утверждать, в какие именно дни, находясь под действием снотворных ампул или в прострации от кровопотерь, он видел чужие пыльные дороги, мостовые, стены, источающие тепло после знойного дня, чай с травами на столе в незнакомой комнате, заросшие пустыри и даже море, и понимал, что мысленно находится в другом мире. Он помнит, что ощущал себя в этих грёзах "не собой", как это бывает иной раз во сне, испытывал странные и неожиданные эмоции - нежность к местам, напоминавшим Северный Город (которого прежде наяву чуждался, будучи "убеждённым централом"), трепет от близости "дверей в иной мир" (догадываясь, что этот "иной мир" и есть его собственный, то есть тот, где находится Северный Город, Центр - вся Арийская Территория).
Ивэ с детства был довольно экзальтированным мальчиком, начитанным и с яркой фантазией. Он считал себя избранником "на спасение арийского народа" и нередко грезил и старался проникнуть мыслью в будущее или в небесные сферы. Но в тот момент, в плену, эти обрывки, не имеющие логической связи с его положением и событиями вокруг, ввергали Ивэ в недоумение. Одно время он полагал, что этими загадочными видениями его поддерживает сила свыше, потом считал это дьявольскими кознями, призванными разрушить его рассудок, а потом устал и просто обозревал чужие места, отдаваясь чужим чувствам.
Возможно, что у него в голове смешались видения двух последовательных периодов плена - того, когда он пытался в одиночку, лицом к лицу, противостать неведомой силе, воплотившейся в "голубых дьяволах", и того, когда он, после рукопашной схватки и кризиса, медленно выздоравливал, окружённый заботой своих бывших врагов, и, совершая первые прогулки по окрестности, часто засыпал от слабости. В первый период Ивэ смертельно враждовал с Тринадцатой (то есть будущим Германом), во второй - они сделались очень близки друг другу. Но на том этапе Ивэ, насколько он помнит, не связывал свои видения с особенностями своих друзей, представляя себе очень схематично мир, который их послал.
В дальнейшем, по мере устроения отношений с прочими обитателями лагеря, Ивэ вовлёкся в общественную жизнь в качестве живого "синя" (то есть знамени), воплощения "Благословения небес воюющим за мир" - и видения иного плана бытия поблёкли и отступили.
Только на следующем этапе отношений с Тринадцатой Ивэ много узнал о мире рождения Германа, и вскоре уже вполне сознательным образом, по обоюдному согласованию, обозревал грады и веси Земли-здешней - короче, далее имел место штатный альтерризм вдвоём. Новые панорамы, по преимуществу виды Ленинграда и его окрестностей, обстановка городских квартир, не вызывали у Ивэ ассоциаций с полузабытыми картинами критического периода - прежде всего, он уверен, из-за принципиально иного психологического контекста.
Между тем, сопоставляя события на Земле Алестры (лето Чёрного мятежа 01 до ЧМ) и на Земле-здешней (лето 1976 года, Суходолье и затем Евпатория), можно с высокой долей достоверности предположить, что Ивэ-ещё-не-альтеррист в нашем мире спонтанно воспринимал то, что видели и переживали соальтерристы Кира и Тата в своём мире (по ходу общения с Ивэ и даже просто думая о нём), то есть некоторые произвольные фрагменты континуума вокруг "канала трансляции".
Ивэ попытался оживить эти проблески неведомого мира в памяти уже в недавний период, когда на повестку дня встал вопрос о сторонних воздействиях, в том числе о влиянии суперсистем на атмосферу Северного Города в переломную эпоху. Перед участниками тогдашних судьбоносных событий стоит непростая задача - восстановить ментальный срез тех дней, вспомнить себя-тогдашних, при этом ничего не ретушируя в угоду себе-нынешним, здравому смыслу, общепринятым толкованиям или историческим обобщениям.
Об этом, насколько я понимаю, и говорят стихи, приведенные ниже.
Стихи о Чёрной Столице
…И ночь, и чёрная столица -
Куда ж ещё с луны свалиться? -
Мелькают призрачные лица,
Светясь азартом изнутри.
Вдоль сквера, там, в тени построек -
Никак, одна из этих троек? -
Вот неспроста моё нутро их
Почуяло - смотри, смотри!..
…В стакане мята и мелисса.
Мерцает ива остролисто.
Безмерно далеко столица,
Но и так близко - хоть умри!
Я сам как бы из этих троек,
И сердце прыгает как кролик
В заброшенном бурьяне строек,
А пустыри, а пустыри!..
…Любви и гибели столица.
Что грезилось - не состоится.
Темней теней твои ресницы,
А скулы выбелит луна.
В шальной игре, в чаду мятежном,
Нам суждены и жизнь, и нежизнь,
Охота, схватка, дружба, нежность -
Любовь, увы, не суждена!..
Бескрайней памяти столица -
Той, что растрескана, слоиста;
Но снова в старице струится
Река - земля не сожжена!
Сердца не пряча в пепле прежнем,
Мы сквозь себя былые брезжим -
Лоханью пунша нам под скрежет
Колёсный выкатись, луна!
В качестве примечания к финальным строкам (где выписан сложный образ луны в виде горящей лохани с пуншем и слышен скрежет колёс):
В Северном городе было принято на дружеских вечеринках пить пунш, поджигая его в огромных чашах - своего рода "светское таинство дружбы и братства."
Чаша синеватого огня выступала как очень важный символ для всех участников, но это был также популярный образ всяческих фольклорных историй. Ходил рассказ об одной из чаш, изготовленной в виде мотоцикла с коляской, который начинал ездить туда-сюда, как только содержимое поджигали. Якобы в конце концов этот священный агрегат укатил в лес к партизанам, и с тех пор только изредка являлся отдельным избранным, чтобы указать дорогу во тьме или напоить горячим напитком. Поскольку остывший недопитый пунш якобы становится твёрдым как камень (впрочем, точно ли это так, никто так и не смог проверить за всю историю арийской цивилизации), то лесные неарийцы сделали из приехавшего пунша точильное колесо и точили об него ножи.
Вот так, друзья, сплелись наши с вами важные темы - и об общих ключах к альтерре, и о непонятно-куда-приложимых фрагментах в голове альтерриста, и о параллельных в двух мирах историях взаимного открытия)