О Польше я стала задумываться, насмотревшись фильмов культовых польских режиссеров. Их имена в конце 60-х знали все московские любители кино: Хас, Мунк, Вайда, Кавалерович, Куц. Лучший в мире актёр - Даниэль Ольбрыхский. А самая красивая актриса - Беата Тышкевич. Что же это за страна, в которой выросло такое могучее кино?
Потом, уже в аспирантуре, я жила в одной комнате с Галей, а у неё был друг-поляк, высокий, красивый блондин, и он подарил мне книжку “Театр в Польше” Романа Шидловского. Эту книжку я много раз читала и перечитывала. К тому времени я пересмотрела весь репертуар московских тетаров, включая легендарную Таганку. Но то, что описывал Шидловский, до Москвы ещё не дошло. Ни репертуар, ни режиссура не могли сравниться с тем, что делалось в Польше.
Те, кому удалось там побывать, описывали страну как настоящий рай на земле, и в подтверждение показывали свои шмоткотрофеи. Мы очень злились, что в нашем московском польском магазине, где мы покупали духи “Быть может” и “Пани Валевска”, нет таких крутых тряпок, как в самой Польше. И, наконец, в конце 80-х я поехала в Польшу на конференцию. Мы жили на улице Нови Свят, ходили гулять в парк Лазенки, были на легендарном стадионе, который в это время был превращён в огромный свободный рынок. На нём торговали все: и бомжи, и университетские профессора, и мой спутник, коллега по ИМРД, говорил мне: “Ты видишь эту разницу в менталитете? Кто из наших бедных-несчастных профессоров пошёл бы с такой лёгкостью торговать на улице? А вот поляки это могут!” А я ему резонно возражала, что наши польские друзья только говорят, что тут торгуют профессора, покажи мне хоть одного, а я подойду и спрошу, кто он в мирской жизни.
В тот приезд мы видели Валенсу, были на богослужении в том костёле, где стоит урна с сердцем Шопена, познакомились с редакцией газеты Выборча. Польша показалась мне элегантной страной, полной красивых людей. Удивляло только здание Дружбы народов - построенная по приказу Сталина высотка в стиле сталинской готики. Она торчала из варшавского городского пейзажа как шиш. В Москве высотки были привычным элементом города, а здесь - ужос-ужос. Подарок братского советского народа. В знак глубокой дружбы. Потом, при следующих приездах, я в этой самой высотке сидела на конференциях Немецкого исторического Института. Как будто вернулись студенческие времена, 22-й этаж МГУ, из окна весь город как на ладони.
А в Германии я была поражена, столкнувшись с презрительным выражением: “Polnische Wirtschaft” - Польское хозяйство. Так здесь называют в шутку случаи какой-нибудь экономической или логистической глупости, разгильдяйства, неряшливости, хитрованства, некачественности. Немцы любят рассказывать антипольские анекдоты, например: Реклама польского турагентства в Германии: “Посетите Польшу! Тем более что ваша машина уже давно там” - распространённое в Германии убеждение, что машины угоняют польские дилеры. Т.е. при взгляде из СССР Польша казалась недосягаемой Европой, при взгляде из Германии она же была чем-то вроде того, как в СССР люди относились к самим себе и к своей экономической деятельности: как к безнадёжной дыре на теле планеты.
Поездки в Польшу открыли мне глаза на нашу несовместимость. Польша должна была уйти из-под власти СССР. В Польше совсем другой народ, другой менталитет, другая картина мира, другие ориентиры, другой язык описания. Хорошо, что это произошло, и тяжко, что над нашими двумя странами как будто висит проклятие. Такое событие, как гибель всей политической элиты, не забудется очень долго. Оно будет иметь символическое значение для нации, хотя в этом случае никто ни в чём не виноват.