Великая провокация 9 января 1905 года
Источник
Я толкал женщин и детей на бойню, чтобы вернее достигнуть намеченной цели. Я думал: избиение взрослых мужчин, может быть, еще перенесут, простят, но женщин, расстрел матерей с грудными младенцами на руках! Нет, этого не простят, не могут простить.
А. И. Матюшенский. «Исповедь»
...Сторонники модернизации России по западному образцу тогда, как и сейчас, называли себя либералами. Либералы считали, что Россия в своем историческом развитии с некоторым запозданием повторяет путь Западной Европы. Теперь мы знаем, что река времени не течет по прямой, но в то время все думали, что победа либеральных идей предрешена. Почти вся русская интеллигенция того времени поддерживала эти идеи - идеи свободы слова, печати, собраний, идеи парламентаризма и честных выборов. «Начало ее движения было непосредственное… - писал В. Г. Белинский о либеральной интеллигенции, - тогда она не отделяла своих интересов от интересов народа… ее ошибка была... в том, что она подумала, что народ с правами может быть сыт и без хлеба».
К числу либералов принадлежали известные писатели, журналисты, ученые, юристы, предприниматели. «Союз взаимопомощи русских писателей» был одной из цитаделей либерализма, среди его руководителей были известные деятели оппозиции: Н. К. Михайловский, В. Г. Короленко, К. К. Арсентьев. «Союз писателей» всемерно поддерживали Максим Горький и Антон Чехов. Писатели и журналисты собирались вокруг редакций либеральных газет и журналов, таких как «Русское богатство». Эти издания щедро спонсировались крупными предпринимателями и большими тиражами распространялись в столицах и в провинции. «Дискредитировать действия администрации… - такова часть программы "Русского богатства", - говорилось в докладе Департамента полиции. - Другая [часть] заключается в том, чтобы под видом заграничных писем, преимущественно из Лондона, Парижа, Берлина и Вены, в простой, общедоступной форме доказывать читателям, как счастливы наши западные соседи и как обездолены мы, русские».
...Рабочая программа не подходила либералам - ознакомившись с ней, «освобожденцы» заявили, что это «очень много». Действительно, 8-часовой рабочий день и передача земли крестьянам - это было для них «слишком»; для либералов главным было требование созыва Учредительного собрания, чего в гапоновской программе как раз и не было.
Чтобы склонить рабочих к выдвижению политических требований, «освобожденцы» постарались в первую очередь наладить агитацию. Они стали снабжать гапоновскую организацию газетами «Наша жизнь» и «Наши дни». По указанию Гапона эти газеты стали читать в районных отделах «Собрания» - для неграмотных их читали вслух. Кроме того, среди рабочих появились лекторы-агитаторы; самым заметным из них был И. М. Финкель, который настойчиво предлагал подать петицию с требованием созыва Учредительного собрания. Финкель был настолько красноречив, что вскоре стал соперничать с Гапоном во влиянии на рабочих, и Гапону это не нравилось.
В это время произошел конфликт с руководством Путиловского завода, которое уволило четырех рабочих, бывших членами гапоновской организации. На собрании руководителей районных отделов в конце декабря обсуждался вопрос о помощи уволенным рабочим, и лекторы-«интеллигенты» снова агитировали за подачу петиции. Рабочий Н. П. Петров позднее вспоминал, будто Гапон «начал говорить, что если и нужно подать петицию, то мы, рабочие, это сделаем без интеллигенции; она ему стояла поперек горла; он начал ругать ее и упрекал некоторых в том, что они евреи и кричат только из-за того, чтобы захватить власть в свои руки, а после и сядут на нашу шею и на мужика; он уверял, что это будет хуже самодержавия». Однако в конечном счете Гапону пришлось уступить; собрание поручило ему самому написать текст петиции, причем подписи было решено собирать заранее, до появления окончательного текста. Поэтому в последующие дни рабочие подписывались на пустых листах, не зная истинного содержания петиции.
3 января забастовал Путиловский завод. Гапон пришел на прием к петербургскому градоначальнику Фулону и успокоил его, заявив, что требования рабочих чисто экономические. «Может быть, рабочие захотят подать петицию царю, - сказал Гапон, - так не бойтесь, все будет тихо и мирно». Фулон попросил священника поклясться на Евангелии, что он не идет против царя, - и Гапон поклялся. Начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов позднее писал, что «это движение застало полицию врасплох. И в Департаменте и в градоначальстве все были растеряны. Гапона считали своим, а потому вначале не придавали забастовке большого значения».
Гапон от чистого сердца поклялся перед градоначальником - однако он был уже не волен что-либо обещать, он постепенно терял контроль над событиями. На собраниях забастовщиков стали замечать интеллигентов, переодетых рабочими и выступающих от имени рабочих. 3 января состоялось большое собрание, на котором выступил некий оратор, посланный социал-демократами. Он призвал забастовщиков требовать увеличения заработной платы на 25%, установления минимальной поденной платы в 1 рубль, оказания бесплатной медицинской помощи и главное - введения 8-часового рабочего дня. Такой официальной продолжительности рабочего дня не было ни в одной стране мира; это было требование, которое должно было повергнуть промышленников в шок. Происходившее в отсутствие Гапона собрание утвердило эти фантастические требования, и на следующий день путиловцы призвали петербургских рабочих к всеобщей забастовке под лозунгом 8-часового рабочего дня.
Переговоры с акционерами Путиловского завода вместе с Гапоном вел А. И. Матюшенский, сотрудник газеты «Наши дни», который летом 1903 года принимал участие в организации большой стачки в Баку. Редакция «Наших дней» фактически была штабом петербургских «освобожденцев»; в ее состав входили несколько членов «комитета», учрежденного по решению Парижской конференции с целью «создать грандиозные уличные беспорядки с участием рабочих масс». Вероятно, Матюшенский выполнял задание этого «комитета», хотя делал вид, что ни от кого не зависит. С первых дней января Матюшенский постоянно находился рядом с Гапоном и, пользуясь своей репутацией организатора стачек, «консультировал» священника по самым разным вопросам.
Департамент полиции отмечал, что «революционные организации принимают все усилия, чтобы требования рабочих не были удовлетворены» - и, очевидно, чрезмерные запросы выставлялись именно с этой целью. Тем не менее акционеры Путиловского завода согласились почти на все требования рабочих, на повышение заработной платы и бесплатную медицинскую помощь, - и лишь относительно 8-часового рабочего дня они ответили, что этот вопрос нуждается в дальнейших переговорах. Гапон и Матюшенский отвергли эти предложения, и было объявлено о начале всеобщей стачки.
Поскольку переговоры с промышленниками были прерваны, то встал вопрос о том, что делать дальше. 4 января на одном из многолюдных собраний Гапон предложил «идти к самому царю искать правды в русской земле». Рабочий И. И. Павлов вспоминал, что «мысль эта, как вихрь, облетела повсюду и была подхвачена десятками тысяч голосов: "к царю, к царю! искать правды!"» «Речь Гапона была сильна, - писал Павлов, - и в измученной душе русского простолюдина, с детства приученного видеть в своем царе-батюшке идеал справедливости, высказанная Гапоном мысль… показалась единственно целесообразной».
Идея идти к царю-батюшке с челобитной охватила массы рабочих, и забастовка быстро распространилась на весь Петербург. Как писал позднее директор Департамента полиции А. А. Лопухин, рабочие хотели идти к Зимнему дворцу с «единственным сознательным намерением принести царю челобитную о своих нуждах и малом заработке». Они думали, что царь-батюшка выйдет им навстречу и «все будет тихо и мирно». Никто не помышлял о политике и о требовании созыва Учредительного собрания - и сам Гапон поначалу не думал об этом. Однако нужно было написать «рабочую петицию», и в этом деле Гапон не мог обойтись без совета «интеллигентов». Один из наблюдавших за Гапоном полицейских агентов докладывал своему начальству, что священник был просто «наивным идеалистом», - и того же мнения придерживались большевики из Петербургского комитета РСДРП. Близко знавший Гапона эсер П. Рутенберг характеризовал Гапона как «бедного запутавшегося в революции попа, искреннего и честного».
Среди петербургских политиков было много заинтересованных лиц, которые хотели бы воспользоваться наивностью Гапона. Журналист А. Филиппов свидетельствует, что «начиная с 1 января к нему (Гапону - С. Н.) являлись случайные люди, которые отнимали у этого умело скрывавшего свою растерянность, отсутствие знаний и программы человека все его время. <...> В конце концов Гапона по чьему-либо предложению внезапно одевали, куда-нибудь везли и также случайно и неожиданно привозили назад».
Сотрудник «Биржевых ведомостей» Феликс писал, что в конце 1904 года «Гапон сближается с М. Горьким и определенной группой прогрессивных писателей и, видимо, подпадает под их... влияние». Горький был одним из членов созданного по постановлению Парижской конференции «комитета», и на его квартире, по данным полиции, накануне 9 января ежедневно происходили многолюдные совещания оппозиции. На квартиру Горького постоянно приходили посланцы Гапона; Горький бывал на митингах, устраиваемых Гапоном, и, видимо, познакомился со священником задолго до 9 января - хотя из соображений конспирации отрицал это знакомство. По свидетельству рабочих, Гапон очень уважал Горького и часто говорил своим помощникам: «Если что вам говорит Горький, слушайте его».
Поначалу Гапон обратился за помощью в написании петиции к журналисту С. Я. Стечкину, с которым он не раз имел дело прежде в связи с публикациями по рабочему вопросу. 5 января на квартире Стечкина священника ждала целая группа социал-демократов из фракции меньшевиков. По свидетельству Павлова, «Гапон, несколько запоздав, пришел в высшей степени возбужденный и прямо обратился к собравшимся: "Господа, события развертываются с поразительной быстротой, шествие к Дворцу неизбежно, а у меня пока только всего и имеется..." Он выбросил на стол три листка, вырванные из записной книжки и исписанные красными чернилами». Это была та рабочая программа экономических требований, которую в ноябре Гапон показывал Богучарскому. Некий оставшийся неизвестным «представитель социал-демократов» заявил, что эта программа его партию не удовлетворяет. Он тут же написал свой проект петиции, в котором на первом месте стояло требование созыва Учредительного собрания и отсутствовал пункт о передаче земли крестьянам. Еще одно требование, «прекращение войны по воле народа», как будто случайно совпадало с пожеланиями полковника Акаси, выраженными на конференции в Париже.
Гапон на словах одобрил этот первый вариант петиции, и «Искра» позднее писала, что «знаменитая петиция... останется вечным памятником политического успеха нашей (курсив в оригинале - С. Н.) работы...» Но в действительности «социал-демократическая» петиция не понравилась Гапону: текст был написан сухим канцелярским языком и политические требования в нем превалировали над экономическими. Вернувшись домой утром 6 января, Гапон застал у себя на квартире Матюшенского, Богучарского и известного народника Б. Г. Богораза. «Я попросил моих друзей составить проект петиции к царю, в которую вошли бы все пункты нашей программы, - вспоминал Гапон. - Ни один из составленных проектов не удовлетворил меня; но позднее, руководясь этими проектами, я сам составил петицию, которая и была напечатана».
В ночь на 7 января Гапон переделал петицию и превратил ее в традиционное прошение-челобитную «царю-батюшке»; при этом он исключил одиозное требование прекращения войны и вернул пункт о передаче земли народу. Но «друзья» одернули Гапона. 7 января состоялось еще одно совещание Гапона с «освобожденцами», в котором принимали участие известные лица: Богучарский, Прокопович, Кускова и некоторые другие лидеры либералов. В итоге Гапон попросил Матюшенского еще раз переделать петицию. Петиция сохранила внешний вид челобитной, но в нее был возвращен пункт о прекращении войны, а в формулировках появилась категоричность, нарушавшая прежний смиренный тон. Центральное место в петиции теперь занимали не экономические вопросы, а требование о созыве Учредительного собрания.
Филиппов свидетельствует, что «нужно было приложить не мало усилий для того, чтобы Матюшенский составил манифест-обращение, где стали фигурировать уже требования об избирательных правах и обо всех свободах, впоследствии осуществленных. Великий мастер подать смелую мысль, сам Матюшенский упорно отказывался приняться за перо… Любопытно как характеристика для оценки событий и самого Гапона, что он всячески отказывался принять текст воззвания Матюшенского и в особенности часть политическую с требованием общего характера, - выходящую за пределы рабочих интересов экономического и бытового характера. Гапон находил, что все это способно испортить дело в глазах правительства и вызовет репрессии… Но были какие-то силы которые влияли и на него, и на Матюшенского. И воззвание-манифест было переписано…»
Из контекста событий становится ясно, что это были за силы. «Искра» писала, что «священник Гапон весьма (курсив в оригинале - С. Н.) теперь разговаривает с либералами. Ему же переданы деньги на поддержание стачки... Либералы говорят, что "за ним теперь идут массы и надо теперь, чтобы масса пришла к Зимнему дворцу"».
Надо было, чтобы масса «крестным ходом» пришла к Зимнему дворцу, неся петицию-челобитную о созыве Учредительного собрания. Челобитная царю - это была идея, близкая сердцу простого народа, и народ, как встарь, должен был пойти к «царю-батюшке» со своими горестями. Но втайне от народа нужно было сделать так, чтобы «челобитная» была не только неприемлемой, но и оскорбительной для царя. Под пером Матюшенского рабочие не просили царя, а требовали: «повели и поклянись исполнить» - требовали они, как будто одного слова государя было недостаточно. Царь должен был, как несостоятельный должник перед судом, принести клятву перед толпой на площади - поклясться, что он созовет Учредительное собрание. Действительно, Николай II поначалу хотел выйти к народу и принять челобитную, но, когда ему доложили о том, что в ней написано, император изменил свое решение. Николай II распорядился передать власть в столице военным, на улицах были расклеены извещения о запрете каких-либо шествий и о возможности применения воинской силы. По городу двигались войска, занимавшие перекрестки основных магистралей. Войска должны были остановить толпы рабочих на пути к Зимнему дворцу - но они могли остановить стотысячную толпу лишь ружейными залпами. Люди, которые руководили Матюшенским, рассчитывали именно на этот исход.
«Мой грех, - писал Матюшенский, - это знаменитая петиция рабочих на имя царя, в результате которой получилось кровопролитие не только в Санкт-Петербурге, но и во всей России. Я ее написал по предложению Гапона, в полной уверенности, что она объединит полусознательную массу, поведет ее к царскому дворцу, - и тут, под штыками и пулями, эта масса прозреет, увидит и определит цену тому символу, которому она поклоняется. Расчет мой оправдался в точности. <…> В течение трех дней, с утра до вечера, сердца этих людей открывались для любви и единения с царем. Я это видел, я ходил из отдела в отдел, читал петицию, говорил, спрашивал свою аудиторию, наблюдал и чувствовал, что они пойдут все до единого... с женами и детьми… Я толкал женщин и детей на бойню, чтобы вернее достигнуть намеченной цели. Я думал: избиение взрослых мужчин, может быть, еще перенесут, простят, но женщин, расстрел матерей с грудными младенцами на руках! Нет, этого не простят, не могут простить. - Пусть же идут и они! - говорил я себе. - Пусть они умрут, но вместе с ними умрет единственный символ, удерживающий Россию в цепях рабства…»
Для всех здравомыслящих людей было ясно, чем закончится шествие, подготовленное Гапоном. Помощник Гапона А. Е. Карелин позднее писал, что они «хорошо знали, что рабочих расстреляют, и потому, может быть, мы брали на свою душу большой грех, но все равно уже не было тогда такой силы в мире, которая бы повернула назад. Рабочих удержать было нельзя». Настроение рабочих было чрезвычайно возбужденное. «Гапону и его людям… в какие-то считанные два-три дня удалось привести сотни тысяч людей в состояние не только религиозного экстаза, но и высочайшего духовного подъема…» - писал И. Н. Ксенофонтов. «Гапон, увлеченный стихией, заговорил ее языком, стал выражать ее желания, светить ее красотой, - свидетельствует Рутенберг. - Все тянулось к нему. По первому слову его готово было идти на муки, на смерть, на все». «Названный священник приобрел чрезвычайное значение в глазах народа, - писал 8 января прокурор Петербургской судебной палаты Э. И. Вуич. - Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда… Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлек всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200000 человек…».
В этой обстановке Гапон должен был позаботиться о плане действий на случай столкновения с войсками. В ночь на 8 января он совещался сначала с социал-демократами, а потом с эсерами. На встрече с эсерами Гапон спрашивал, есть ли у них бомбы и оружие, и, получив утвердительный ответ, настаивал, чтобы завтра эсеры были в рядах шествия и следили за ним. «Если его около дворца остановят и не пропустят к царю, он даст знак белым платком - тогда… строй баррикады, бей жандармов и полицию». «Тогда, - говорил Гапон, - не петиции будем подавать, а революцией сводить счеты с царем и капиталистами». Согласно договоренности, эсеры и социал-демократы должны были идти в задних рядах шествия, иметь с собой оружие и красные флаги, но до времени не выставлять их.
Однако у эсеров был также свой тайный план действий. Они приставили к Гапону одного из своих боевиков, Петра Рутенберга, который должен был руководить «революцией». На последних митингах перед 9 января Рутенберг постоянно находился рядом с Гапоном, иногда «транслируя» для народа слова потерявшего голос священника. Утром в день выступления у эсеровского боевика была карта с диспозицией сил, и движение колонн производилось по этому плану. Позднее выяснилось, что у Рутенберга было также и особое задание от ЦК эсеров. Вот что пишет об этом Герасимов: «Внезапно я спросил его, верно ли, что 9/22 января был план застрелить Государя при выходе его к народу? Гапон ответил: "Да, это верно. Было бы ужасно, если бы этот план осуществился. Я узнал о нем гораздо позже. Это был не мой план, но Рутенберга…"»
У либералов тоже был свой план действий: они хотели использовать шествие 9 января, чтобы добиться уступок от правительства. Вечером 8 января в редакции газеты «Наши дни» собралось полтораста человек, ждали Гапона, но он прислал вместо себя рабочего Кузина. Либералы решили отправить делегацию для переговоров со Святополк-Мирским и Витте, причем в ее состав вошли все известные полиции члены «комитета» (в том числе и Горький). Раздавались голоса о том, что надо ответственно подойти к формированию делегации, потому что «мы ведь не знаем, какую роль депутации придется сыграть». По словам профессора Брандта, некоторые из присутствующих «были уверены, что 9 января начнется настоящая русская революция, и тут же готовы были выбирать временное правительство». Позже в правительственной печати депутацию именовали не иначе как «временным правительством», подготовленным оппозицией для политических переговоров с властями.
Во время встречи с Витте «временное правительство» призывало власти принять меры, чтобы избежать кровопролития, - но оно не ограничивалось призывами. Либералы настойчиво предупреждали, что если войска попытаются воспрепятствовать шествию, то «им будет оказано открытое сопротивление». «Открытое сопротивление» стотысячной толпы - это была нескрываемая угроза, которая должна была побудить власти вступить в переговоры о введении конституции. Однако Витте ответил, что обсуждаемый вопрос находится вне его компетенции, а Святополк-Мирский отказался принять делегацию.
Наутро колонны рабочих двинулись к центру города, впереди несли царские портреты, иконы и хоругви. Люди, одетые в праздничную одежду, как положено при «крестном ходе», шли с непокрытыми головами и пели молитвы. Полицейские, подчиняясь обычаю, стояли на обочинах тоже с непокрытыми головами. Сила традиции была такова, что два полицейских офицера по собственной инициативе пошли перед колонной, в которой находился Гапон, расчищая дорогу крестному ходу. В других колоннах революционеры не считали нужным следовать предписанному Гапоном порядку. Горький и его друзья шли с колонной Выборгского отдела; они первыми, еще до начала столкновений, стали кричать «Долой самодержавие!» и подняли красный флаг. Горький непосредственно участвовал в этой провокации; после расстрела он сохранил этот флаг. В колонне Невского отдела вооруженные эсеры вышли в голову колонны и, ведя толпу, сумели пробиться к Зимнему дворцу; по дороге они производили беспорядки, рвали телеграфные провода и рубили столбы. На Васильевском острове революционеры начали строить баррикаду, как только началось шествие; на баррикаде был водружен красный флаг. Очевидно, целью революционеров было в любом случае, независимо от действий полиции, спровоцировать столкновение.
Хотя царя не было в городе, войска имели приказ не допускать толпу к Зимнему дворцу - символу царской власти; вторжение толпы во дворец означало бы революцию. Сначала войска пытались остановить колонны атаками кавалерии, но «народа было так много, что конница, врезаясь в толпу, терялась в ней, ибо толпа тотчас же смыкалась». «Наэлектризованные агитацией, толпы рабочих, не поддаваясь воздействию обычных обще-полицейских мер и даже атакам кавалерии, упорно стремились к Зимнему дворцу… - говорится в докладе Департамента полиции. - Такое положение вещей привело к необходимости принятия чрезвычайных мер… и воинским частям пришлось действовать против огромных скопищ рабочих огнестрельным оружием». Рабочие, ища «правду через страдание», шли прямо на стреляющие шеренги. «Говорят, что толпа удивительно стойкая и не разбегается от выстрелов… - с недоумением записывала Е. А. Святополк-Мирская, жена министра. - И все из-за идей, которые они, безусловно, не понимают, как, например, отделение церкви от государства… На мосту стояла рота семеновцев и давала залп за залпом, а толпа все надвигалась… Только после пятого залпа толпа отступила…».
В массе своей рабочие не знали о том, какую «челобитную» они несут «царю-батюшке». Но содержание этой «челобитной» предопределило дальнейшие события: опытные политики запрограммировали единственно возможный исход. Матюшенский знал, чем все закончится, - но он пошел к Зимнему дворцу вместе с обреченными людьми. «При первом же залпе ум мой помутился. Корчи, судороги, окрашенные кровью мозги, стоны… Еще залп, с другой стороны и вокруг меня валятся люди, вся мостовая покрыта трупами и умирающими… Я был на Невском проспекте у Полицейского моста, у Александровского сада, везде стреляли, вокруг меня падали люди, а я оставался цел и невредим. Пули летели только в открытые сердца, он поражали только наиболее преданных детей царя…»
На следующий день Матюшенский пришел в штаб оппозиции, в редакцию «Наших дней». «Там была толпа светил науки и революции. Но эта толпа не мучилась моими вопросами... Она вся была под влиянием грандиозности вызванного движения, и первое, что мне бросилось в глаза, это один из известных России людей; он сидел на краю стола, держал копию петиции и говорил: "Вот как надо писать! А то, что мы пишем, пустяк по сравнению с этим"… О критическом же отношении к 9-му января с их стороны не могло быть и речи. Движение еще продолжалось и сулило нечто сильное, единое и повсеместное. Было временное правительство, которое готовилось принять власть из рук старого…».
На митинге вечером 9 января Горький объявил о начале русской революции; все ждали баррикадных боев. Оппозиция была уверена, что революция уже началась. Один из руководителей петербургских социал-демократов С. И. Сомов писал о собрании вечером после расстрела 9 января: «Тон собрания был крайне бодрым, большинство его участников выражало твердую уверенность, что теперь рабочие окончательно распростятся со своими прежними иллюзиями и на следующий день начнутся активные выступления народных масс…» Однако на следующее утро, продолжает Сомов, «самый вид улиц предместья принес первое опровержение наших расчетов…
По пути нам то и дело попадались большие плакаты - треповские объявления, которые молчаливо читались группами рабочих…». Новый генерал-губернатор Петербурга Д. Ф. Трепов поспешил объяснить рабочим суть произошедших событий: в объявлениях говорилось, что рабочие были увлечены интеллигентами на ложный путь, что «именем рабочих заявлены требования, ничего общего с их нуждами не имеющие», что «нужды трудящихся близки сердцу императора… и они будут рассмотрены». Вскоре появились другие плакаты, сообщавшие о том, что «японское правительство роздало 18 миллионов рублей русским революционерам, социалистам, либералам, рабочим для организации беспорядков в России».
Это, конечно, было не так: японский генштаб потратил гораздо меньшую сумму. «То, что священник... смог возглавить десятки тысяч рабочих… и в итоге потрясти столицу России, - это далеко выходило за рамки моих ожиданий», - признавал полковник Акаси. Он предлагал своим союзникам в России в следующий раз вооружить «стотысячную толпу», прежде чем направлять ее к Зимнему дворцу. Полковник обещал предоставить оружие и деньги - сколько понадобится.
Директор департамента полиции А. А. Лопухин в докладе министру внутренних дел следующим образом подводит итог событий: «...священник Гапон, еще в первых числах января рекомендовавший рабочим не возбуждать политических вопросов, не читать и жечь подпольные листки и гнать разбрасывателей их, войдя затем в сношения с упомянутыми главарями, постепенно начал на собраниях отделов вводить в программу требований рабочих коррективы политического характера и по внесении в нее последовательно общеконституционных положений закончил, наконец, эту программу требованием отделения церкви от государства, что ни в каком случае не могло быть сознательно продиктовано рабочими <...> Зайдя так далеко в размерах и конечных целях им же вызванного по ничтожному случаю движения, Гапон, под влиянием подпольных политических агитаторов, решился закончить это движение чрезвычайным актом и, инспирируемый агитаторами, стал пропагандировать мысль о необходимости публичного представления Государю Императору петиции от забастовавших рабочих об их нуждах <…> именно в этот вечер Гапон распространил текст петиции… в которой независимо от пожеланий об улучшении экономических условий были включены дерзкие требования политического свойства. Петиция эта большинству забастовщиков осталась неизвестной и таким образом рабочее население было умышленно введено в заблуждение о действительной цели созыва на Дворцовую площадь, куда и двинулось с единственным сознательным намерением принести царю челобитную о своих нуждах и малом заработке».
«Так совершилось величайшее по своей трагичности и последствиям событие, прозванное революционерами "Кровавым воскресеньем", - писал жандармский генерал А. И.Спиридович. - Провокация революционных деятелей и Гапона, глупость и бездействие подлежащих властей и вера народная в царя - были тому причиною».
(Сергей Нефедов).
Я толкал женщин и детей на бойню, чтобы вернее достигнуть намеченной цели. Я думал: избиение взрослых мужчин, может быть, еще перенесут, простят, но женщин, расстрел матерей с грудными младенцами на руках! Нет, этого не простят, не могут простить.
А. И. Матюшенский. «Исповедь»
...Сторонники модернизации России по западному образцу тогда, как и сейчас, называли себя либералами. Либералы считали, что Россия в своем историческом развитии с некоторым запозданием повторяет путь Западной Европы. Теперь мы знаем, что река времени не течет по прямой, но в то время все думали, что победа либеральных идей предрешена. Почти вся русская интеллигенция того времени поддерживала эти идеи - идеи свободы слова, печати, собраний, идеи парламентаризма и честных выборов. «Начало ее движения было непосредственное… - писал В. Г. Белинский о либеральной интеллигенции, - тогда она не отделяла своих интересов от интересов народа… ее ошибка была... в том, что она подумала, что народ с правами может быть сыт и без хлеба».
К числу либералов принадлежали известные писатели, журналисты, ученые, юристы, предприниматели. «Союз взаимопомощи русских писателей» был одной из цитаделей либерализма, среди его руководителей были известные деятели оппозиции: Н. К. Михайловский, В. Г. Короленко, К. К. Арсентьев. «Союз писателей» всемерно поддерживали Максим Горький и Антон Чехов. Писатели и журналисты собирались вокруг редакций либеральных газет и журналов, таких как «Русское богатство». Эти издания щедро спонсировались крупными предпринимателями и большими тиражами распространялись в столицах и в провинции. «Дискредитировать действия администрации… - такова часть программы "Русского богатства", - говорилось в докладе Департамента полиции. - Другая [часть] заключается в том, чтобы под видом заграничных писем, преимущественно из Лондона, Парижа, Берлина и Вены, в простой, общедоступной форме доказывать читателям, как счастливы наши западные соседи и как обездолены мы, русские».
...Рабочая программа не подходила либералам - ознакомившись с ней, «освобожденцы» заявили, что это «очень много». Действительно, 8-часовой рабочий день и передача земли крестьянам - это было для них «слишком»; для либералов главным было требование созыва Учредительного собрания, чего в гапоновской программе как раз и не было.
Чтобы склонить рабочих к выдвижению политических требований, «освобожденцы» постарались в первую очередь наладить агитацию. Они стали снабжать гапоновскую организацию газетами «Наша жизнь» и «Наши дни». По указанию Гапона эти газеты стали читать в районных отделах «Собрания» - для неграмотных их читали вслух. Кроме того, среди рабочих появились лекторы-агитаторы; самым заметным из них был И. М. Финкель, который настойчиво предлагал подать петицию с требованием созыва Учредительного собрания. Финкель был настолько красноречив, что вскоре стал соперничать с Гапоном во влиянии на рабочих, и Гапону это не нравилось.
В это время произошел конфликт с руководством Путиловского завода, которое уволило четырех рабочих, бывших членами гапоновской организации. На собрании руководителей районных отделов в конце декабря обсуждался вопрос о помощи уволенным рабочим, и лекторы-«интеллигенты» снова агитировали за подачу петиции. Рабочий Н. П. Петров позднее вспоминал, будто Гапон «начал говорить, что если и нужно подать петицию, то мы, рабочие, это сделаем без интеллигенции; она ему стояла поперек горла; он начал ругать ее и упрекал некоторых в том, что они евреи и кричат только из-за того, чтобы захватить власть в свои руки, а после и сядут на нашу шею и на мужика; он уверял, что это будет хуже самодержавия». Однако в конечном счете Гапону пришлось уступить; собрание поручило ему самому написать текст петиции, причем подписи было решено собирать заранее, до появления окончательного текста. Поэтому в последующие дни рабочие подписывались на пустых листах, не зная истинного содержания петиции.
3 января забастовал Путиловский завод. Гапон пришел на прием к петербургскому градоначальнику Фулону и успокоил его, заявив, что требования рабочих чисто экономические. «Может быть, рабочие захотят подать петицию царю, - сказал Гапон, - так не бойтесь, все будет тихо и мирно». Фулон попросил священника поклясться на Евангелии, что он не идет против царя, - и Гапон поклялся. Начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов позднее писал, что «это движение застало полицию врасплох. И в Департаменте и в градоначальстве все были растеряны. Гапона считали своим, а потому вначале не придавали забастовке большого значения».
Гапон от чистого сердца поклялся перед градоначальником - однако он был уже не волен что-либо обещать, он постепенно терял контроль над событиями. На собраниях забастовщиков стали замечать интеллигентов, переодетых рабочими и выступающих от имени рабочих. 3 января состоялось большое собрание, на котором выступил некий оратор, посланный социал-демократами. Он призвал забастовщиков требовать увеличения заработной платы на 25%, установления минимальной поденной платы в 1 рубль, оказания бесплатной медицинской помощи и главное - введения 8-часового рабочего дня. Такой официальной продолжительности рабочего дня не было ни в одной стране мира; это было требование, которое должно было повергнуть промышленников в шок. Происходившее в отсутствие Гапона собрание утвердило эти фантастические требования, и на следующий день путиловцы призвали петербургских рабочих к всеобщей забастовке под лозунгом 8-часового рабочего дня.
Переговоры с акционерами Путиловского завода вместе с Гапоном вел А. И. Матюшенский, сотрудник газеты «Наши дни», который летом 1903 года принимал участие в организации большой стачки в Баку. Редакция «Наших дней» фактически была штабом петербургских «освобожденцев»; в ее состав входили несколько членов «комитета», учрежденного по решению Парижской конференции с целью «создать грандиозные уличные беспорядки с участием рабочих масс». Вероятно, Матюшенский выполнял задание этого «комитета», хотя делал вид, что ни от кого не зависит. С первых дней января Матюшенский постоянно находился рядом с Гапоном и, пользуясь своей репутацией организатора стачек, «консультировал» священника по самым разным вопросам.
Департамент полиции отмечал, что «революционные организации принимают все усилия, чтобы требования рабочих не были удовлетворены» - и, очевидно, чрезмерные запросы выставлялись именно с этой целью. Тем не менее акционеры Путиловского завода согласились почти на все требования рабочих, на повышение заработной платы и бесплатную медицинскую помощь, - и лишь относительно 8-часового рабочего дня они ответили, что этот вопрос нуждается в дальнейших переговорах. Гапон и Матюшенский отвергли эти предложения, и было объявлено о начале всеобщей стачки.
Поскольку переговоры с промышленниками были прерваны, то встал вопрос о том, что делать дальше. 4 января на одном из многолюдных собраний Гапон предложил «идти к самому царю искать правды в русской земле». Рабочий И. И. Павлов вспоминал, что «мысль эта, как вихрь, облетела повсюду и была подхвачена десятками тысяч голосов: "к царю, к царю! искать правды!"» «Речь Гапона была сильна, - писал Павлов, - и в измученной душе русского простолюдина, с детства приученного видеть в своем царе-батюшке идеал справедливости, высказанная Гапоном мысль… показалась единственно целесообразной».
Идея идти к царю-батюшке с челобитной охватила массы рабочих, и забастовка быстро распространилась на весь Петербург. Как писал позднее директор Департамента полиции А. А. Лопухин, рабочие хотели идти к Зимнему дворцу с «единственным сознательным намерением принести царю челобитную о своих нуждах и малом заработке». Они думали, что царь-батюшка выйдет им навстречу и «все будет тихо и мирно». Никто не помышлял о политике и о требовании созыва Учредительного собрания - и сам Гапон поначалу не думал об этом. Однако нужно было написать «рабочую петицию», и в этом деле Гапон не мог обойтись без совета «интеллигентов». Один из наблюдавших за Гапоном полицейских агентов докладывал своему начальству, что священник был просто «наивным идеалистом», - и того же мнения придерживались большевики из Петербургского комитета РСДРП. Близко знавший Гапона эсер П. Рутенберг характеризовал Гапона как «бедного запутавшегося в революции попа, искреннего и честного».
Среди петербургских политиков было много заинтересованных лиц, которые хотели бы воспользоваться наивностью Гапона. Журналист А. Филиппов свидетельствует, что «начиная с 1 января к нему (Гапону - С. Н.) являлись случайные люди, которые отнимали у этого умело скрывавшего свою растерянность, отсутствие знаний и программы человека все его время. <...> В конце концов Гапона по чьему-либо предложению внезапно одевали, куда-нибудь везли и также случайно и неожиданно привозили назад».
Сотрудник «Биржевых ведомостей» Феликс писал, что в конце 1904 года «Гапон сближается с М. Горьким и определенной группой прогрессивных писателей и, видимо, подпадает под их... влияние». Горький был одним из членов созданного по постановлению Парижской конференции «комитета», и на его квартире, по данным полиции, накануне 9 января ежедневно происходили многолюдные совещания оппозиции. На квартиру Горького постоянно приходили посланцы Гапона; Горький бывал на митингах, устраиваемых Гапоном, и, видимо, познакомился со священником задолго до 9 января - хотя из соображений конспирации отрицал это знакомство. По свидетельству рабочих, Гапон очень уважал Горького и часто говорил своим помощникам: «Если что вам говорит Горький, слушайте его».
Поначалу Гапон обратился за помощью в написании петиции к журналисту С. Я. Стечкину, с которым он не раз имел дело прежде в связи с публикациями по рабочему вопросу. 5 января на квартире Стечкина священника ждала целая группа социал-демократов из фракции меньшевиков. По свидетельству Павлова, «Гапон, несколько запоздав, пришел в высшей степени возбужденный и прямо обратился к собравшимся: "Господа, события развертываются с поразительной быстротой, шествие к Дворцу неизбежно, а у меня пока только всего и имеется..." Он выбросил на стол три листка, вырванные из записной книжки и исписанные красными чернилами». Это была та рабочая программа экономических требований, которую в ноябре Гапон показывал Богучарскому. Некий оставшийся неизвестным «представитель социал-демократов» заявил, что эта программа его партию не удовлетворяет. Он тут же написал свой проект петиции, в котором на первом месте стояло требование созыва Учредительного собрания и отсутствовал пункт о передаче земли крестьянам. Еще одно требование, «прекращение войны по воле народа», как будто случайно совпадало с пожеланиями полковника Акаси, выраженными на конференции в Париже.
Гапон на словах одобрил этот первый вариант петиции, и «Искра» позднее писала, что «знаменитая петиция... останется вечным памятником политического успеха нашей (курсив в оригинале - С. Н.) работы...» Но в действительности «социал-демократическая» петиция не понравилась Гапону: текст был написан сухим канцелярским языком и политические требования в нем превалировали над экономическими. Вернувшись домой утром 6 января, Гапон застал у себя на квартире Матюшенского, Богучарского и известного народника Б. Г. Богораза. «Я попросил моих друзей составить проект петиции к царю, в которую вошли бы все пункты нашей программы, - вспоминал Гапон. - Ни один из составленных проектов не удовлетворил меня; но позднее, руководясь этими проектами, я сам составил петицию, которая и была напечатана».
В ночь на 7 января Гапон переделал петицию и превратил ее в традиционное прошение-челобитную «царю-батюшке»; при этом он исключил одиозное требование прекращения войны и вернул пункт о передаче земли народу. Но «друзья» одернули Гапона. 7 января состоялось еще одно совещание Гапона с «освобожденцами», в котором принимали участие известные лица: Богучарский, Прокопович, Кускова и некоторые другие лидеры либералов. В итоге Гапон попросил Матюшенского еще раз переделать петицию. Петиция сохранила внешний вид челобитной, но в нее был возвращен пункт о прекращении войны, а в формулировках появилась категоричность, нарушавшая прежний смиренный тон. Центральное место в петиции теперь занимали не экономические вопросы, а требование о созыве Учредительного собрания.
Филиппов свидетельствует, что «нужно было приложить не мало усилий для того, чтобы Матюшенский составил манифест-обращение, где стали фигурировать уже требования об избирательных правах и обо всех свободах, впоследствии осуществленных. Великий мастер подать смелую мысль, сам Матюшенский упорно отказывался приняться за перо… Любопытно как характеристика для оценки событий и самого Гапона, что он всячески отказывался принять текст воззвания Матюшенского и в особенности часть политическую с требованием общего характера, - выходящую за пределы рабочих интересов экономического и бытового характера. Гапон находил, что все это способно испортить дело в глазах правительства и вызовет репрессии… Но были какие-то силы которые влияли и на него, и на Матюшенского. И воззвание-манифест было переписано…»
Из контекста событий становится ясно, что это были за силы. «Искра» писала, что «священник Гапон весьма (курсив в оригинале - С. Н.) теперь разговаривает с либералами. Ему же переданы деньги на поддержание стачки... Либералы говорят, что "за ним теперь идут массы и надо теперь, чтобы масса пришла к Зимнему дворцу"».
Надо было, чтобы масса «крестным ходом» пришла к Зимнему дворцу, неся петицию-челобитную о созыве Учредительного собрания. Челобитная царю - это была идея, близкая сердцу простого народа, и народ, как встарь, должен был пойти к «царю-батюшке» со своими горестями. Но втайне от народа нужно было сделать так, чтобы «челобитная» была не только неприемлемой, но и оскорбительной для царя. Под пером Матюшенского рабочие не просили царя, а требовали: «повели и поклянись исполнить» - требовали они, как будто одного слова государя было недостаточно. Царь должен был, как несостоятельный должник перед судом, принести клятву перед толпой на площади - поклясться, что он созовет Учредительное собрание. Действительно, Николай II поначалу хотел выйти к народу и принять челобитную, но, когда ему доложили о том, что в ней написано, император изменил свое решение. Николай II распорядился передать власть в столице военным, на улицах были расклеены извещения о запрете каких-либо шествий и о возможности применения воинской силы. По городу двигались войска, занимавшие перекрестки основных магистралей. Войска должны были остановить толпы рабочих на пути к Зимнему дворцу - но они могли остановить стотысячную толпу лишь ружейными залпами. Люди, которые руководили Матюшенским, рассчитывали именно на этот исход.
«Мой грех, - писал Матюшенский, - это знаменитая петиция рабочих на имя царя, в результате которой получилось кровопролитие не только в Санкт-Петербурге, но и во всей России. Я ее написал по предложению Гапона, в полной уверенности, что она объединит полусознательную массу, поведет ее к царскому дворцу, - и тут, под штыками и пулями, эта масса прозреет, увидит и определит цену тому символу, которому она поклоняется. Расчет мой оправдался в точности. <…> В течение трех дней, с утра до вечера, сердца этих людей открывались для любви и единения с царем. Я это видел, я ходил из отдела в отдел, читал петицию, говорил, спрашивал свою аудиторию, наблюдал и чувствовал, что они пойдут все до единого... с женами и детьми… Я толкал женщин и детей на бойню, чтобы вернее достигнуть намеченной цели. Я думал: избиение взрослых мужчин, может быть, еще перенесут, простят, но женщин, расстрел матерей с грудными младенцами на руках! Нет, этого не простят, не могут простить. - Пусть же идут и они! - говорил я себе. - Пусть они умрут, но вместе с ними умрет единственный символ, удерживающий Россию в цепях рабства…»
Для всех здравомыслящих людей было ясно, чем закончится шествие, подготовленное Гапоном. Помощник Гапона А. Е. Карелин позднее писал, что они «хорошо знали, что рабочих расстреляют, и потому, может быть, мы брали на свою душу большой грех, но все равно уже не было тогда такой силы в мире, которая бы повернула назад. Рабочих удержать было нельзя». Настроение рабочих было чрезвычайно возбужденное. «Гапону и его людям… в какие-то считанные два-три дня удалось привести сотни тысяч людей в состояние не только религиозного экстаза, но и высочайшего духовного подъема…» - писал И. Н. Ксенофонтов. «Гапон, увлеченный стихией, заговорил ее языком, стал выражать ее желания, светить ее красотой, - свидетельствует Рутенберг. - Все тянулось к нему. По первому слову его готово было идти на муки, на смерть, на все». «Названный священник приобрел чрезвычайное значение в глазах народа, - писал 8 января прокурор Петербургской судебной палаты Э. И. Вуич. - Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда… Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлек всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200000 человек…».
В этой обстановке Гапон должен был позаботиться о плане действий на случай столкновения с войсками. В ночь на 8 января он совещался сначала с социал-демократами, а потом с эсерами. На встрече с эсерами Гапон спрашивал, есть ли у них бомбы и оружие, и, получив утвердительный ответ, настаивал, чтобы завтра эсеры были в рядах шествия и следили за ним. «Если его около дворца остановят и не пропустят к царю, он даст знак белым платком - тогда… строй баррикады, бей жандармов и полицию». «Тогда, - говорил Гапон, - не петиции будем подавать, а революцией сводить счеты с царем и капиталистами». Согласно договоренности, эсеры и социал-демократы должны были идти в задних рядах шествия, иметь с собой оружие и красные флаги, но до времени не выставлять их.
Однако у эсеров был также свой тайный план действий. Они приставили к Гапону одного из своих боевиков, Петра Рутенберга, который должен был руководить «революцией». На последних митингах перед 9 января Рутенберг постоянно находился рядом с Гапоном, иногда «транслируя» для народа слова потерявшего голос священника. Утром в день выступления у эсеровского боевика была карта с диспозицией сил, и движение колонн производилось по этому плану. Позднее выяснилось, что у Рутенберга было также и особое задание от ЦК эсеров. Вот что пишет об этом Герасимов: «Внезапно я спросил его, верно ли, что 9/22 января был план застрелить Государя при выходе его к народу? Гапон ответил: "Да, это верно. Было бы ужасно, если бы этот план осуществился. Я узнал о нем гораздо позже. Это был не мой план, но Рутенберга…"»
У либералов тоже был свой план действий: они хотели использовать шествие 9 января, чтобы добиться уступок от правительства. Вечером 8 января в редакции газеты «Наши дни» собралось полтораста человек, ждали Гапона, но он прислал вместо себя рабочего Кузина. Либералы решили отправить делегацию для переговоров со Святополк-Мирским и Витте, причем в ее состав вошли все известные полиции члены «комитета» (в том числе и Горький). Раздавались голоса о том, что надо ответственно подойти к формированию делегации, потому что «мы ведь не знаем, какую роль депутации придется сыграть». По словам профессора Брандта, некоторые из присутствующих «были уверены, что 9 января начнется настоящая русская революция, и тут же готовы были выбирать временное правительство». Позже в правительственной печати депутацию именовали не иначе как «временным правительством», подготовленным оппозицией для политических переговоров с властями.
Во время встречи с Витте «временное правительство» призывало власти принять меры, чтобы избежать кровопролития, - но оно не ограничивалось призывами. Либералы настойчиво предупреждали, что если войска попытаются воспрепятствовать шествию, то «им будет оказано открытое сопротивление». «Открытое сопротивление» стотысячной толпы - это была нескрываемая угроза, которая должна была побудить власти вступить в переговоры о введении конституции. Однако Витте ответил, что обсуждаемый вопрос находится вне его компетенции, а Святополк-Мирский отказался принять делегацию.
Наутро колонны рабочих двинулись к центру города, впереди несли царские портреты, иконы и хоругви. Люди, одетые в праздничную одежду, как положено при «крестном ходе», шли с непокрытыми головами и пели молитвы. Полицейские, подчиняясь обычаю, стояли на обочинах тоже с непокрытыми головами. Сила традиции была такова, что два полицейских офицера по собственной инициативе пошли перед колонной, в которой находился Гапон, расчищая дорогу крестному ходу. В других колоннах революционеры не считали нужным следовать предписанному Гапоном порядку. Горький и его друзья шли с колонной Выборгского отдела; они первыми, еще до начала столкновений, стали кричать «Долой самодержавие!» и подняли красный флаг. Горький непосредственно участвовал в этой провокации; после расстрела он сохранил этот флаг. В колонне Невского отдела вооруженные эсеры вышли в голову колонны и, ведя толпу, сумели пробиться к Зимнему дворцу; по дороге они производили беспорядки, рвали телеграфные провода и рубили столбы. На Васильевском острове революционеры начали строить баррикаду, как только началось шествие; на баррикаде был водружен красный флаг. Очевидно, целью революционеров было в любом случае, независимо от действий полиции, спровоцировать столкновение.
Хотя царя не было в городе, войска имели приказ не допускать толпу к Зимнему дворцу - символу царской власти; вторжение толпы во дворец означало бы революцию. Сначала войска пытались остановить колонны атаками кавалерии, но «народа было так много, что конница, врезаясь в толпу, терялась в ней, ибо толпа тотчас же смыкалась». «Наэлектризованные агитацией, толпы рабочих, не поддаваясь воздействию обычных обще-полицейских мер и даже атакам кавалерии, упорно стремились к Зимнему дворцу… - говорится в докладе Департамента полиции. - Такое положение вещей привело к необходимости принятия чрезвычайных мер… и воинским частям пришлось действовать против огромных скопищ рабочих огнестрельным оружием». Рабочие, ища «правду через страдание», шли прямо на стреляющие шеренги. «Говорят, что толпа удивительно стойкая и не разбегается от выстрелов… - с недоумением записывала Е. А. Святополк-Мирская, жена министра. - И все из-за идей, которые они, безусловно, не понимают, как, например, отделение церкви от государства… На мосту стояла рота семеновцев и давала залп за залпом, а толпа все надвигалась… Только после пятого залпа толпа отступила…».
В массе своей рабочие не знали о том, какую «челобитную» они несут «царю-батюшке». Но содержание этой «челобитной» предопределило дальнейшие события: опытные политики запрограммировали единственно возможный исход. Матюшенский знал, чем все закончится, - но он пошел к Зимнему дворцу вместе с обреченными людьми. «При первом же залпе ум мой помутился. Корчи, судороги, окрашенные кровью мозги, стоны… Еще залп, с другой стороны и вокруг меня валятся люди, вся мостовая покрыта трупами и умирающими… Я был на Невском проспекте у Полицейского моста, у Александровского сада, везде стреляли, вокруг меня падали люди, а я оставался цел и невредим. Пули летели только в открытые сердца, он поражали только наиболее преданных детей царя…»
На следующий день Матюшенский пришел в штаб оппозиции, в редакцию «Наших дней». «Там была толпа светил науки и революции. Но эта толпа не мучилась моими вопросами... Она вся была под влиянием грандиозности вызванного движения, и первое, что мне бросилось в глаза, это один из известных России людей; он сидел на краю стола, держал копию петиции и говорил: "Вот как надо писать! А то, что мы пишем, пустяк по сравнению с этим"… О критическом же отношении к 9-му января с их стороны не могло быть и речи. Движение еще продолжалось и сулило нечто сильное, единое и повсеместное. Было временное правительство, которое готовилось принять власть из рук старого…».
На митинге вечером 9 января Горький объявил о начале русской революции; все ждали баррикадных боев. Оппозиция была уверена, что революция уже началась. Один из руководителей петербургских социал-демократов С. И. Сомов писал о собрании вечером после расстрела 9 января: «Тон собрания был крайне бодрым, большинство его участников выражало твердую уверенность, что теперь рабочие окончательно распростятся со своими прежними иллюзиями и на следующий день начнутся активные выступления народных масс…» Однако на следующее утро, продолжает Сомов, «самый вид улиц предместья принес первое опровержение наших расчетов…
По пути нам то и дело попадались большие плакаты - треповские объявления, которые молчаливо читались группами рабочих…». Новый генерал-губернатор Петербурга Д. Ф. Трепов поспешил объяснить рабочим суть произошедших событий: в объявлениях говорилось, что рабочие были увлечены интеллигентами на ложный путь, что «именем рабочих заявлены требования, ничего общего с их нуждами не имеющие», что «нужды трудящихся близки сердцу императора… и они будут рассмотрены». Вскоре появились другие плакаты, сообщавшие о том, что «японское правительство роздало 18 миллионов рублей русским революционерам, социалистам, либералам, рабочим для организации беспорядков в России».
Это, конечно, было не так: японский генштаб потратил гораздо меньшую сумму. «То, что священник... смог возглавить десятки тысяч рабочих… и в итоге потрясти столицу России, - это далеко выходило за рамки моих ожиданий», - признавал полковник Акаси. Он предлагал своим союзникам в России в следующий раз вооружить «стотысячную толпу», прежде чем направлять ее к Зимнему дворцу. Полковник обещал предоставить оружие и деньги - сколько понадобится.
Директор департамента полиции А. А. Лопухин в докладе министру внутренних дел следующим образом подводит итог событий: «...священник Гапон, еще в первых числах января рекомендовавший рабочим не возбуждать политических вопросов, не читать и жечь подпольные листки и гнать разбрасывателей их, войдя затем в сношения с упомянутыми главарями, постепенно начал на собраниях отделов вводить в программу требований рабочих коррективы политического характера и по внесении в нее последовательно общеконституционных положений закончил, наконец, эту программу требованием отделения церкви от государства, что ни в каком случае не могло быть сознательно продиктовано рабочими <...> Зайдя так далеко в размерах и конечных целях им же вызванного по ничтожному случаю движения, Гапон, под влиянием подпольных политических агитаторов, решился закончить это движение чрезвычайным актом и, инспирируемый агитаторами, стал пропагандировать мысль о необходимости публичного представления Государю Императору петиции от забастовавших рабочих об их нуждах <…> именно в этот вечер Гапон распространил текст петиции… в которой независимо от пожеланий об улучшении экономических условий были включены дерзкие требования политического свойства. Петиция эта большинству забастовщиков осталась неизвестной и таким образом рабочее население было умышленно введено в заблуждение о действительной цели созыва на Дворцовую площадь, куда и двинулось с единственным сознательным намерением принести царю челобитную о своих нуждах и малом заработке».
«Так совершилось величайшее по своей трагичности и последствиям событие, прозванное революционерами "Кровавым воскресеньем", - писал жандармский генерал А. И.Спиридович. - Провокация революционных деятелей и Гапона, глупость и бездействие подлежащих властей и вера народная в царя - были тому причиною».
(Сергей Нефедов).