ЖАН РЕНУАР. "ВЕЛИКАЯ ИЛЛЮЗИЯ"
"Великая иллюзия" - это одна из самых известных и самых любимых зрителями кинолент. Успех к ней пришел сразу же, в 1937 году, но тем не менее, как вспоминает сам Ренуар, ни одна постановка не давалась ему с таким трудом. 1$ своих мемуарах "Моя жизнь и мои фильмы" режиссер пишет: "История моих хлопот по розыску денег на съемку Великой иллюзии" могла бы послужить сюжетом для фильма. Целых три года таскался я с рукописью сценария по кабинетам всех французских или зарубежных продюсеров, как традиционалистов, так и авангардистов. Без вмешательства Жана Габена никто из них не отважился бы на подобную авантюру. Очень часто он сопровождал меня в визитах к продюсерам. Наконец нашелся финансист, который, потрясенный внушавшей доверие солидностью Жана Габена, согласился стать продюсером фильма".
Если "Великая иллюзия" и не автобиографический фильм и полном смысле этого слова, он все-таки имеет некоторые точки соприкосновения с судьбой своего создателя. Ведь Жан Ренуар после ранения, полученного им в 1915 году в рядах альпийских стрелков, был переведен для продолжения службы в разведывательную эскадрилью. Однажды, выполняя боевое задание на старой машине марки "Кодрон", он подвергся нападению в воздухе. В самой критической ситуации его спасло вмешательство французского истребителя, пилотируемого старшиной Пенсаром. Восемнадцать лет спустя в городе Мартиге, на съемках "Тони", судьба неожиданно столкнула Ренуара с его спасителем. Неподалеку от съемочной, площадки находился аэродром, и доносившийся оттуда шум портил фонограмму. Когда режиссер отправился к военному руководству с соответствующим ходатайством, его принял бывший старшина, а ныне генерал Пенсар: "У нас вошло в привычку вместе обедать всякий раз, как мы оказывались свободны. Во время этих обедов он рассказывал мне о своих военных приключениях. Семь раз его сбивали немцы. И каждый раз ему удавалось приземлиться живым и здоровым. Семь раз он бежал из плена. История его побегов показалась мне хорошей основой для приключенческого фильма. Я записал те подробности, какие счел наиболее характерными, и вложил листки с записями в свои бумаги, намереваясь когда-нибудь сделать по ним фильм".
С просьбой подготовить для него черновой вариант сценария будущего фильма режиссер обратился к Шарлю Спааку. Однако, по натуре своей не вынося бездействия, пока суд да дело, он снял "Преступление господина Ланжа", "Жизнь принадлежит нам", "Загородную прогулку" и "На дне". Последний из этих фильмов положил начало сотрудничеству Ренуара с Жаном Габеном, весьма важному для обоих, если вспомнить, что оно возобновится при постановке "Великой иллюзии", "Человека-зверя" и "Французского канкана".
Всеобщее недоумение вызвало название фильма, найденное Ренуаром уже после окончания съемок. А между тем достаточно вспомнить несколько финальных реплик, которыми обмениваются Марешаль (Ж. Габен) и Розенталь (М. Да-лио), перед тем как расстаться у заснеженной швейцарской границы:
Марешаль: Хоть бы уже кончилась эта чертова война... надеюсь, что это последняя.
Розенталь: Не создавай себе иллюзий!
Таким образом, "Великая иллюзия" - это представление о том, что нынешняя война - последняя, но одновременно это еще и иллюзия жизни, та иллюзия своей значимости в мире, которой тешится каждый из нас. Мне кажется, что "Великая иллюзия" могла бы называться "Правила игры" (и наоборот), ибо, как и многие другие ленты Ренуара, эти два фильма косвенно соотносятся с высказыванием Паскаля, которое режиссер часто повторял: "Больше всего на свете человека интересует он сам".
Если не все удачно складывалось в творческой судьбе Ренуара, то объясняется это тем, что он всегда отдавал предпочтение персонажам, а не драматическим ситуациям. Однако в "Великой иллюзии", действие которой разворачивается в двух лагерях для военнопленных, столь любимая зрителем драматическая ситуация сложилась сама собой: все может случиться в подобном месте, где даже мельчайшие повседневные события воспринимаются как острые перипетии. По той же причине публика приняла и оценила в "Великой иллюзии" те черты ренуаровского стиля, которые раньше вызывали у нее раздражение или даже полное неприятие: неожиданную смену тональности, банальность диалога, любовь к парадоксам, а главное - острое ощущение барочности обыденного, того, что Ренуар называл "феерией действительности". Вынужденное сосуществование бок о бок разных людей, основа военной жизни, а еще больше - тюремного заключения, позволяет выявить классовые, расовые различия, разницу в образе мыслей. Естественно, что Ренуар чувствует себя в этой обстановке как рыба в воде. Его излюбленная идея о гом, что мир делится по горизонтали, а не по вертикали, то есть по принципу человеческого сходства, а не по национальному признаку, заявлена уже в самом начале фильма, когда Эрик фон Штрогейм говорит своему узнику Пьеру Френе: "Я знал одного де Бельдье, графа де Бельдье", на что Френе отвечает: "Это мой кузен". С этой минуты они уже сообщники, их отношения носят столь исключительный характер, что, даже если бы в фильме не было немецкой крестьянки (Дита Парло) и ее блиц-романа с Жаном Габеном, которого она укрывает у себя на ферме, можно было бы все же утверждать, что в "Великой иллюзии" есть любовная линия. На протяжении фильма Штрогейм - старый вояка, считающий свой пост коменданта крепости столь же унизительным, как должность сторожа в парке, - с горечью и презрением взирает на всех французских военнопленных, с исключением де Бельдье. Именно его он в какой-то момент просит дать честное слово, что в камере ничего не спрятано. Френе слово дает, хотя он только что собственноручно припрятал веревку, правда, за окном, спустив ее вдоль водосточной трубы. После этого он спрашивает у Рауффенштейна (Штрогейма): "Но почему Вы просите дать слово меня, а не других?", на что тот отвечает: "Ха! Слово какого-то Марешаля или Розенталя?" - "Оно стоит нашего". - "Ну, может быть".
По-видимому, в силу особых отношений, которые сложились у них со Штрогеймом из-за их аристократического происхождения, Френе и отказался бежать со своими друзьями, сославшись на то, что вдвоем у них больше шансов. Тем не менее он помог им в их попытке, подняв шум в назначенный для операции час. Эту сцену, где так восхитителен Френе, прекрасно описал Жан Кокто: "Вы увидите Френе, этакого отпрыска старинного рода, вспыльчивого и благородного. Чтобы прикрыть побег своих товарищей, он играет на флейте в белых перчатках, при свете прожекторов немецкой крепости, будто призрачный пастушок с картины Антуана Ватто". В этой же сцене мы увидим и потрясенного Штрогейма, который, чтобы никто больше их не понял, обращается к Френе по-английски, умоляя его сдаться до того момента, когда он, Штрогейм, вынужден будет стрелять. А позже, когда смертельно раненный его пулей Френе испускает дух, Штрогейм ножницами срезает распустившуюся на подоконнике герань - единственный цветок в крепости. Вот любовная история, которая пунктиром проходит через всю "Великую иллюзию", параллельно с разворачивающейся перед нашими глазами хроникой взаимоотношений Жана Габена, Марселя Далио и Карета. Каждый из этих троих представляет характерный тип жителя Франции: выбившийся из народа инженер, еврей из богатой семьи и актер парижского театрика. Конечно, мое описание достаточно упрощенно, в фильме же эти персонажи отнюдь не шаблонны и вполне реалистичны, как то и задумал Ренуар: "В "Великой иллюзии" я был еще очень озабочен реализмом. Я даже просил Габена надеть мою летную форму, оставшуюся после демобилизации". Однако в поисках истины Ренуар сумеет избежать штампов военного фильма.
Когда прямо перед побегом Жан Габен предлагает Пьеру Френе перейти на "ты", тот в ответ дает ему понять, что это абсолютно исключено: "Я на "Вы" с женой и с матерью". А немногим позже, в снегу, не терявший до сих пор мягкости и спокойствия Жан Габен вдруг бросается на Далио, который не может больше идти, и кричит ему в гневе: "Ты просто
обуза для меня, виснешь как гиря! И вообще, я всю жизнь не выносил евреев, ясно тебе?" Верный своему методу, то есть в большей степени заботясь о морали, нежели о психологии, Жан Ренуар строит фильм по принципу взвешивания, он как бы постоянно подкидывает гирьки то на одну, то на другую чашу и все глубже обнажает перед нами человеческую суть своих персонажей, не прибегая при этом к документалистике - к этому "самому лживому жанру кино". Жан Ренуар этот метод изобрел, а Андре Базен сумел лучше всех понять и описать его: "Здесь следует говорить именно об изобретении, а не о простом документальном воспроизведении действительности. Точности деталей Ренуар всегда добивается в той же мере благодаря своей фантазии, как и путем наблюдения над действительностью, из которой он всегда сумеет почерпнуть красноречивый, но при этом необычный факт".
"Великая иллюзия" - это еще и начало сотрудничества Жана Ренуара с Жюльеном Каретом, который станет в некотором роде Сганарелем этого фильма. Созданный здесь образ получит свое развитие в "Марсельезе", в "Человеке-звере" (где он играет в паре с Габеном) и особенно в "Правилах игры" (там он в паре с Далио). Уже в том, как Ренуар использует Карета, его лукавство, живость, непоседливость и остроумие, нетрудно увидеть дань уважения актеру, восхищавшему Жана Ренуара всю жизнь: это Чарли Чаплин. Да, тот самый Шарло, который спасается от своих преследователей с помощью гениальных уловок и детских хитростей - например, спрятавшись за спину толстой женщины, которую, улучив удобный момент, он толкает на своего противника. Именно персонаж Карета, в сценарии именуемый просто "актер", позволяет Ренуару ввести в "Великую иллюзию" мотив театра, характерный для большинства его фильмов. Если предположить, что "Великая иллюзия" условно делится на три части, то совершенно очевидно, что центральная часть посвящена теме зрелища, спектакля, который готовят заключенные. Когда во время репетиции разносится весть о том, что немецкие войска взяли Дуомон, они поначалу собираются отменить свое представление. Но оно все же состоялось, и во время этой торжественной церемонии, на которой особенно отличился "актер", Жан Габен просит минутку внимания и объявляет о том, что французы "отбили Дуомон". Тут начинается лучший эпизод фильма: переодетый "герл" английский солдат срывает с головы парик, на-половину распускает тесемки корсажа и запевает "Марсельезу". Габен за свою выходку отправляется в карцер, а когда он выйдет оттуда, то окажется, что теперь Дуомон "отбили" немцы. Такое переплетение общественно-исторических событий с фактами личной жизни прекрасно отражает дух времени, ощущение бесконечности этой войны.
В "Великой иллюзии" не найдешь ни одной реплики, ни одной детали, выдающей негативное, пренебрежительное отношение к Германии, сама по себе война показана здесь если не как изящное искусство, то по меньшей мере как спорт. В ответ на то, что один из персонажей извиняющимся тоном поясняет: "Теперь ведь война", де Бельдье говорит: "Конечно, но ведь и воевать можно вежливо". Через тридцать лет, в интервью Пенелопе Жиллиат из "Нью-Йоркера" Ренуар вынужден будет признаться: "Во время работы над "Великой иллюзией" я был против войны, но за униформу".
Короче говоря, Жан Ренуар - воплощение интеллектуальной свободы, сама терпимость, но тем не менее, и даже несмотря на свой огромный успех, "Великая иллюзия" немало пострадала от цензуры. Жюри Венецианского фестиваля 1937 года не решилось присудить фильму Гран-при (его получила "Бальная записная книжка" Дювивье) и изобрело для него специальный утешительный приз. А еще через несколько месяцев Муссолини попросту запретит показ этой картины в Италии, хотя даже Геббельс ограничился тем, что выкинул из прокатной копии сцены, свидетельствующие о щедрости еврея Далио. Во Франции же в 1946 году, при повторном выходе на экраны, фильм подвергся обвинению в антисемитизме со стороны одного журналиста, Жоржа Альтмана. Тогда, в первые послевоенные годы, по свету бродили сплошь некомплектные копии "Великой иллюзии", в каждой из них не хватало тех или иных сцен, и только в 1958 году Ренуару удалось полностью восстановить свою картину. Тем, кто так смело орудовал ножницами, в отличие от Андре Базена, не дано было понять, что "гениальность Ренуара в том-то и состоит, что, когда он защищает ту или иную нравственную или же социальную позицию, он никогда не делает это в ущерб герою, выражающему ошибочную точку зрения, он не позволяет себе даже скомпрометировать идеалы этого героя. И людям и идеям он предоставляет все шансы". В 1958 году по инициативе брюссельских кинематографистов в разных странах было проведено анкетирование на тему "'Двенадцать лучших фильмов мира", и "Великая иллюзия"
оказалась единственной французской картиной, фигурировавшей в финальном списке. После того как в 1942 году Жан Ренуар эмигрировал в Соединенные Штаты, "Великая иллюзия" стала для него лучшим паспортом, ценнейшей визитной карточкой, позволившей возобновить свою прерванную войной работу: "Хуго Батлеру (ему называли меня возможным постановщиком фильма) нравилась "Великая иллюзия", и он готов был принять мои предложения по доработке сценария. Ох уж эта "Великая иллюзия"! Вероятно, именно этот фильм создал мою репутацию. Но ему же я обязан множеством недоразумений. Если бы я согласился снимать подделки "Великой иллюзии", то, возможно, разбогател бы".
Всю жизнь Жана Ренуара интересовали в первую очередь не ситуации, а персонажи - вспомните тут один из ярмарочных аттракционов, "Комнату смеха", - персонажи, которые в поисках истины наталкиваются на стеклянный щит действительности. Ренуар выводит в своих фильмах не сами по себе идеи, но их носителей - женщин и мужчин. И какими бы ни были эти идеи, странными или нелепыми, он не предлагает нам принять их или рассортировать, но лишь призывает отнестись к ним с уважением.
Если человек несуразно пыжится, чтобы показать, сколь важное место в обществе он занимает, будь то "необходимый стране" политический деятель или же страдающий манией величия артист, он, естественно, не думает ни о кричащем в колыбели младенце, которым он был когда-то, ни о хрипящем на смертном ложе немощном старике, которым когда-нибудь станет. Можно с уверенностью сказать, что Жан Ренуар в своем кинематографическом творчестве никогда не забывает об этом беспомощном человеке, который ищет опору в «Великой иллюзии» общественной деятельности, о человеке, как он есть.
1974
Франсуа Трюффо