"Несомненно, мир, который мы вынуждены заключать сейчас, - мир похабный..."
К столетнему юбилею выхода России из Великой войны.
Оригинал статьи на моем авторском сайте
"Забытые истории. Всемирная история в очерках и рассказах"
***
После устранения Главнокомандующего русской армии генерала Н.Н. Духонина ничто уже не могло помешать организации на фронте братаний, которые большевистское правительство считало самым мощным средством воздействие на австро-германскую сторону с целью принуждения ее к переговорам о мире. С этого времени братание приобрело массовый характер: к концу ноября большая часть из 125 русских дивизий, находившихся на фронте, заключили с противником соглашение о прекращении огня, причем 20 дивизий - в письменной форме. Впрочем, военное командование Центральных держав быстро взяло ситуацию под контроль. Солдатские комитеты в русских частях жаловались, что на братания «ходят к ним одни и те же лица» - уполномоченные австро-германским командованием вести агитацию для дальнейшего разложения русской армии.
Германия вела игру с большевиками с чрезвычайной осторожностью. С одной стороны, немцы делали все для того, чтобы укрепить новую власть в России. Советскому правительству сразу же была оказана финансовая и дипломатическая помощь. 9 ноября Людендорф телеграфировал в МИД Германии: «Согласно перехваченным радиограммам, в Петрограде разразилась революция, в ходе которой, как полагают, победил Совет рабочих и солдатских депутатов. Совет, по-видимому, старается не допустить уход войск с фронта в Петроград. Тем не менее победа Совета рабочих и солдатских депутатов желательна с нашей точки зрения. Поэтому прошу использовать перехваченные радиосообщения в целях пропаганды этой победы». На следующий день министр финансов Германии дал согласие на полное удовлетворение запроса статс-секретаря иностранных дел Рихарда фон Кюльмана о выделении 15 млн марок «на политическую пропаганду в России».
Однако немцы предпочитали не форсировать события, считая целесообразным выждать пресловутые «две недели» - срок, отведенный правительству Ленина единодушным общественным мнением в России, по истечении которого советский режим должен был рухнуть. Лишь 27 ноября, убедившись в том, что большевики взяли в свои руки все нити управления в Петрограде и в Ставке, германское верховное командование объявило о своем согласии немедленно начать переговоры о перемирии. Оно же выбрало и место переговоров - оккупированный германскими войсками Брест-Литовск, где располагалась штаб-квартира германского командования на Восточном фронте. Здесь было удобно держать советскую делегацию в изоляции. 30 ноября к заявлению Германии присоединилась Австро-Венгрия, а затем и Болгария с Турцией.
Прибытие немецкой делегации в Брест-Литовск
Открывшиеся 3 декабря переговоры наглядно демонстрировали, как сильно изменилась Европа за три года войны. Центральные державы были представлены группой генералов, потомков аристократических семей, во главе с начальником штаба главнокомандующего Восточного фронта Максом Гофманом. С советской стороны за стол переговоров села разношерстная компания никому не известных людей, собиравшаяся вершить судьбы России и мира. Возглавлял ее Адольф Абрамович Иоффе, каторжанин и невротик. Наиболее колоритной фигурой советской делегации была эсеровская террористка Анастасия Алексеевна Биценко, в 1905 году застрелившая в доме Столыпина генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова, усмирителя крестьянских бунтов в Саратовской губернии. Приехавшие в Брест большевики и эсеры не забыли прихватить с собой представителей «революционного народа» - рабочего, крестьянина и солдата, найденных где-то в последний момент.
Прибытие советских делегатов. В середине А.А. Иоффе, рядом с ним секретарь Л. Карахан, А.А. Биценко, справа Л.Б. Каменев
Гофман оставил ироническое описание первого обеда с советской делегацией: «Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня сидел рабочий, которого явно смущало большое количество столового серебра. Он пробовал то одну, то другую столовую принадлежность, но вилкой пользовался исключительно для чистки зубов. Прямо напротив, рядом с принцем Гогенлоэ, сидела террористка Биценко, а рядом с нею - крестьянин, чисто русский тип с длинными седыми кудрями и огромной дремучей бородою. Один раз вестовой не смог сдержать улыбку, когда спрошенный, какого вина ему угодно, красного или белого, он попросил того, которое крепче».
Начало переговоров в Брест-Литовске. Декабрь 1917 года
Переговоры, едва начавшись, сразу же зашли в тупик. Иоффе говорил о мире «без аннексий и контрибуций» и запрете для Германии переброски войск на Запад; Гофман соглашался обсуждать эти условия только в случае присоединения к переговорам других стран Антанты. 7 декабря в заседаниях мирной конференции был объявлен двухнедельный перерыв.
Возобновление переговоров 25 декабря не принесло никакого прогресса: обе стороны упорно стояли на своем. Военная верхушка Германии начала нервничать. 18 декабря на вопрос Кюльмана о том, зачем, собственно, продолжать оккупацию прибалтийских территорий, Гинденбург ответил: «Я должен иметь возможность маневра левого фланга в будущей войне». 26 декабря он телеграфировал рейхсканцлеру барону Георгу фон Гертлингу: «Я должен выразить свой решительный протест против того, что мы отказались от насильственного присоединения территорий и репараций... До сих пор исправления границ входили в постоянную практику. Я дам своему представителю указание отстаивать эту точку зрения после встречи комиссии по истечении десятидневного перерыва... Я еще раз подчеркиваю, что наше военное положение не требует поспешного заключения мира с Россией. Не мы, а Россия нуждается в мире. Из переговоров создается впечатление, что не мы, а Россия является диктующей стороной. Это никак не соответствует военному положению».
Действительно, по ту сторону от германских окопов находилось всего лишь сборище плохо вооруженных людей. Прибывший в Петроград в конце декабря начальник штаба XIV армейского корпуса полковник Алексей Петрович Беловский свидетельствовал, что «никакой армии нет; товарищи спят, едят, играют в карты, ничьих приказов и распоряжений не исполняют; средства связи брошены, телеграфные и телефонные линии свалились, и даже полки не соединены со штабом дивизии; орудия брошены на позициях, заплыли грязью, занесены снегом, тут же валяются снаряды со снятыми колпачками (перелиты в ложки, подстаканники и т. п.). Немцам все это отлично известно, так как они под видом покупок забираются в наш тыл верст на 35-40 от фронта...».
Здание в Брест-Литовске, в котором велись переговоры
Но Советское правительство с маниакальным упорством продолжало добивать даже это вконец разложившееся воинство, по недоразумению все еще считавшееся армией. 30 ноября по частям было разослано «Временное положение о демократизации армии», упразднявшее офицерские чины, знаки отличия и ордена. А 16 декабря декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах» провозгласил окончательное упразднение самого офицерского корпуса. Эти документы вызвали новый всплеск ненависти к офицерам. «Не проходило и дня без неизбежных эксцессов, - с болью писал генерал Будберг. - Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов». Последние, и без того уже призрачные дисциплинарные узы с солдатской массы были сняты. Дезертиры толпами повалили в тыл. Из штаба Ставки в Совнарком сообщали (18 января 1918 года), что «дезертирство прогрессивно растет… целые полки и артиллерия уходят в тыл, обнажая фронт на значительных протяжениях, немцы толпами ходят по покинутой позиции…».
На этом история русской армии подошла к концу. Казалось, была близка к завершению и история России. В ноябре-декабре объявили о своем суверенитете Финляндия и Украина, об автономии - Эстония, Крым, Бессарабия, казачьи области, Закавказье, Сибирь... Дошло до того, что в лагерях для военнопленных образовалась «Республика немецких пленных», о чем в декабре с удовлетворением сообщал статс-секретарь Кюльман: «В различных местах, где имеются большие лагеря для военнопленных, немецкие пленные, увидев царящий вокруг хаос, взяли на себя снабжение и руководство и теперь кормят не только себя, но и население окрестных деревень. Местное население чрезвычайно довольно этим и вместе с немецкими пленными образовало нечто вроде республиканского управления, где всем заправляют пленные. Это, разумеется, совершенно необычное явление в мировой истории. Россия еще в большей степени, чем Америка, страна неограниченных возможностей».
Немцы настаивали на том, чтобы Россия признала независимость Польши, Литвы, Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и Финляндии, не требуя при этом вывода оттуда германских войск. Советская делегация протестовала, указывая на то, что нельзя «говорить о мире без аннексий, когда у России отнимают чуть ли не 18 губерний».
30 декабря на совещании представителей общеармейского съезда по демобилизации армии Ленин, Троцкий и Крыленко заявили, что положение с заключением мира «почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов; поэтому Совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну». Но было уже поздно - армии больше не существовало. В своей заботе о сохранении территориальной целостности России большевикам пришлось полагаться не на русскую армию, а на европейскую социал-демократию, которая, казалось, вот-вот должна была, по примеру России, свернуть шею своим правительствам и заключить с Советами демократический мир без аннексий и контрибуций. Вся нехитрая тактика Ленина сводилась к затягиванию переговоров, а для этого, по его словам, был нужен «затягиватель». На эту роль был выбран нарком по иностранным делам Лев Троцкий - один из немногих советских вождей, не имевший отношения ни к проезду революционеров через Германию, ни к немецким деньгам. «Я уехал в Брест-Литовск, - писал он, - с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК».
Троцкий, Иоффе и контр-адмирал Альтфатер едут на заседание. Брест-Литовск. 1918 год
С приездом Троцкого в Брест-Литовск (7 января) отношения с немцами резко изменились. Совместные обеды были прекращены. Новый глава советской делегации счел их неуместными, коль скоро значительная часть города была обнесена колючей проволокой с предупреждением: «Всякий русский, застигнутый здесь, будет убит на месте». Переговоры приняли характер ораторского поединка между Троцким и Гофманом. Как вспоминал военный консультант советской делегации, бывший царский генерал Александр Александрович Самойло, «на заседаниях Троцкий выступал всегда с большой горячностью, Гофман не оставался в долгу, и полемика между ними часто принимала очень острый характер. Гофман обычно вскакивал с места и со злобной физиономией принимался за свои возражения, начиная их выкриком: «Ich protestiere!..» [я протестую!], часто даже ударяя рукой по столу…». Троцкий язвил по поводу этих вспышек гнева его дипломатического визави: «Генерал Гофман… показывал, что ему не симпатичны закулисные хитрости дипломатии, и несколько раз ставил свой солдатский сапог на стол переговоров. Мы сразу поняли, что единственная реальность, которую действительно следует воспринимать всерьез при этих бесполезных разговорах, это сапог Гофмана».
Дипломатические уловки Троцкого не остались тайной для германской стороны. «Ему и его друзьям, - писал Кюльман, - самой важной целью кажется мировая революция, по сравнению с которой интересы России вторичны. Он усердно читает и штудирует германские социал-демократические газеты и надеется, что германские «социал-демократия и массы совместно выступят против войны».
18 января Гофман еще раз сформулировал условия Германии: отторжение от бывшей Российской империи ее западных окраин (Польша, Литва, часть Латвии, острова Балтийского моря) и оставление на этих территориях германских оккупационных войск. Троцкий, выполняя данные ему инструкции, заявил о необходимости прервать заседания ввиду того, что ему нужно обсудить создавшееся положение с членами ЦК и Совнаркома.
К этому времени Ленин пришел к выводу, что пора уступить германскому давлению и, ради упрочения внутреннего положения большевиков, подписать германский проект мирного договора. «Продолжая в таких условиях войну, - указывал он, - мы необыкновенно усилим германский империализм, мир придется все равно заключать, но тогда мир будет худший, так как его будем заключать не мы. Несомненно, мир, который мы вынуждены заключать сейчас, - мир похабный, но если начнется война, то наше правительство будет сметено и мир будет заключен другим правительством».
Но случилось непредвиденное - часть большевиков (так называемые левые коммунисты) выступили против ленинской линии на достижение мира во что бы то ни стало. Эти партийные оппозиционеры призывали к революционной войне любой ценой с целью помочь рабочим Германии свергнуть кайзера и совершить социалистическую революцию. Один из руководителей штурма Зимнего дворца и его первый комендант Григорий Исаакович Чудновский открыто обвинял вождя большевистской партии в подрыве боеспособности русской армии: «То, что сделано сейчас тов. Лениным, уничтожает возможность для наших солдат идти в бой, в том случае, если германское правительство не пойдет на мирные переговоры и нам придется продолжать войну, неся германскому пролетариату освобождение на концах своих штыков». Троцкий предпочитал лавировать между обеими фракциями, выдвинув «промежуточную» платформу «ни мира, ни войны»: «Мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем». Смысл этой формулы заключался в ожидании революции на Западе.
Германские условия мира не устраивали и командный состав русской армии, - даже тех лиц, которые в целом лояльно относились к советской власти. Одним из таких офицеров был генерал Будберг. Ознакомившись с территориальными притязаниями Германии, он записал в дневнике 8 января 1918 года: «Предлагаемая немцами граница отбрасывает нас на сотни лет назад и ставит Россию в невероятно невыгодное стратегическое положение, так как все главные железнодорожные узлы остаются вне этой границы, и все что сделано по постройке стратегической сети наших пограничных районов, в корне уничтожается... Прямо одурь берет от того, какой ценой расплачиваются большевики за предоставление им возможности захватить власть над Россией; ведь даже проиграй мы прямо войну, условия не были бы хуже и позорнее».
В конце концов Ленин и его оппоненты сошлись на том, что программа Троцкого является приемлемым для всех компромиссом. Троцкий вернулся за стол переговоров, облеченный как партийным, так и государственным доверием. «В Брест-Литовск я уехал в последний раз с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать», - утверждал он впоследствии. Третий Всероссийский съезд рабочих, солдатских и крестьянских депутатов также одобрил его формулу: «Войны не вести, мира не подписывать».
Позиция Троцкого держалась на уверенности в том, что немцы не пойдут на возобновление военных действий. Определенные основания для этого действительно были. Когда вечером 10 февраля, в ответ на ультимативное требование германской делегации принять предложенные ею параграфы сепаратного договора Троцкий заявил о разрыве переговоров: «Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора», - в зале заседаний воцарилось молчание. «Смущение было всеобщее», - вспоминает Гофман. В тот же вечер между дипломатами Центральных держав состоялось совещание, на котором Кюльман подверг критике предложение Гофмана о продолжении войны с русскими - как «совершенно неприемлемое». «Мы можем, - говорил Кюльман, - при удачном стечении обстоятельств... в течение нескольких месяцев продвинуться до окрестностей Петербурга. Однако я думаю, что это ничего не даст. Ничто не помешает тому, чтобы [новое] революционное правительство, которое, может быть, сменит к тому времени большевиков, переместилось в другой город или даже за Урал... При столь огромных размерах России мы можем очень долго вести кампанию против нее... но при этом не добьемся своей цели, т. е. не усадим людей за стол переговоров и не заставим их подписать договор. Степень военного давления, которая воздействует на людей, т.е. максимальная степень... уже достигнута. Дальнейшая война не имеет какой-либо более высокой цели, чем простое уничтожение военных сил противника... Война не может быть признана пригодным средством для того, чтобы достичь желаемого нами подписания мирного договора».
Выслушав доводы Кюльмана, дипломаты Германии и Австро-Венгрии, Турции и Болгарии единогласно заявили, что принимают предложение Троцкого. Австрийская делегация даже поспешила телеграфировать в Вену, что «мир с Россией уже заключен».
Троцкий посчитал себя победителем и, отдав распоряжение приступить к демобилизации, покинул Брест-Литовск.
Ошибка Троцкого заключалась в его нежелании считаться с тем фактом, что реальная власть в Германии принадлежала военным, а не дипломатам. 13 февраля на состоявшемся в Гамбурге Коронном совете под председательством кайзера было решено продолжать военные действия против России. Спустя пять дней немцы перешли в наступление и в течение недели заняли ряд городов в Белоруссии, Прибалтике и на Украине - Двинск, Минск, Полоцк, Оршу, Борисов, Вольмар, Венден, Ревель, Киев и др. В ночь на 24-е февраля были захвачены Псков и Юрьев. Темпы продвижения германских войск - 30-50 км в день, по словам Гофмана, «впечатляли даже военных». Сопротивление было минимальным, так что немцам для захвата почти всех перечисленных городов хватало немногочисленных отрядов, сформированных из добровольцев. «Мне еще не доводилось видеть такой нелепой войны, - признавался Гофман. - Мы вели ее практически на поездах и автомобилях. Сажаешь на поезд горстку пехоты с пулеметами и одной пушкой и едешь до следующей станции. Берешь вокзал, арестовываешь большевиков, сажаешь на поезд еще солдат и едешь дальше». Так, Двинск был взят немецким отрядом, не превышавшим ста человек. Псков сдался нескольким десяткам немецких мотоциклистов. В Режице сил германского отряда не достало на то, чтобы занять телеграф, который работал еще целые сутки.
Попытки организовать оборону Петрограда позорно провалились. Солдатские собрания частей Петроградского гарнизона принимали грозные резолюции «стоять насмерть» - и расходились по своим казармам, отказываясь грузиться в эшелоны. Мобилизация столичных рабочих дала всего лишь 10 000 желающих записаться в Красную армию. Образованная часть русского общества просто растерялась, не зная, что делать. «Большевизм, - записал в дневнике историк Юрий Готье, - настолько дик и тяжел, что даже владычество бронированного немецкого кулака кажется меньшим злом, чем разгул русских горилл... Ужасно, если придут немцы; ужасно, если останутся большевики».
В статье «Тяжелый, но необходимый урок», опубликованной в «Правде» 25 февраля, Ленин характеризовал ситуацию тех дней в следующих словах: «Мучительно-позорные сообщения об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о невыполнении приказа уничтожить все и вся при отступлении; не говорим уже о бегстве, хаосе, безрукости, беспомощности, разгильдяйстве… В Советской республике нет армии». Запоздалое прозрение.
23 февраля Германия предъявила советскому правительству ультиматум, значительно расширявший список ранее выдвинутых требований. Ознакомление с этим документом вызвало фактический раскол в рядах большевистской партии и в советском правительстве. На заседании Центрального Исполнительного Комитета в ночь на 24 февраля Ленину с величайшим трудом удалось провести резолюцию, одобрявшую подписание мира: за проголосовали 116 человек, против - 85, 26 - воздержались. Но даже после этого никто не желал оказаться в числе тех, чьи подписи должны будут скрепить «похабный мир». Троцкий благоразумно подал в отставку с поста наркома иностранных дел. После долгих уговоров войти в историю с позорным клеймом капитулянтов согласились член ЦК Григорий Яковлевич Сокольников, заместитель наркома иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин и нарком внутренних дел Григорий Иванович Петровский. В ночь на 25 февраля наспех сформированная советская делегация выехала в Брест-Литовск.
Если до сих пор сторонники подписания «похабного мира» еще могли утешать себя тем, что им предстояло отдать только то, что и без того уже было потеряно, то по прибытии в Брест выяснилось, что немцы добавили в список ожидаемых от России уступок передачу Турции Карса, Ардагана и Батума, которые в течение всей войны не видели в своих стенах турецких войск. Спорить не приходилось. Гофман дал понять, что не примет никаких возражений. На обдумывание ультиматума Германия отвела советской делегации три дня.
3 марта в пять часов дня в Белом дворце Брестской крепости состоялось официальное подписание мирного соглашения между Советской Россией и странами, входящими в блок Центральных держав. Это был первый в истории дипломатический договор, заключенный перед кинокамерами.
Подписание договора о прекращении огня немецким представителем, принцем Леопольдом Баварским. Советская делегация: A.A. Биценко, рядом с ней А.А. Иоффе, а также Л.Б. Каменев. За Каменевым в форме капитана А. Липский, секретарь русской делегации Л. Карахан
От России отторгались территории общей площадью в 780 тыс. кв. км, на которых проживало 56 миллионов человек (треть населения бывшей Российской империи), в том числе 40 % промышленных рабочих - привисленские губернии бывшего Царства Польского, Украина, Белоруссия, Эстляндская, Курляндская и Лифляндская губернии, Финляндия, Карская и Батумская области. Вместе с ними страна теряла 27 % пахотных угодий, 26 % всей железнодорожной сети, 33 % текстильной промышленности, 90 % сахарной промышленности, 73 % металлургической промышленности, 89 % добываемого до революции каменного угля, а также огромное число промышленных предприятий - 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачных фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода. Балтийский флот покидал свои базы в Финляндии и Прибалтике, Черноморский флот передавался Центральным державам. Россия обязывалась к выплате 6 миллиардов марок репараций и возмещению убытков, понесенных Германией в ходе русской революции - 500 млн золотых рублей. До конца войны немцам успели отправить 93,5 тонны золота из предназначенных 245,5 тонн.
Ксерокопия первых двух страниц Брест-Литовского мирного договора
Такова была конечная цена за коллективное предательство русским народом, его правящим слоем и либеральной интеллигенцией государственных интересов страны. Разумеется, заключенный в Брест-Литовске мир, превращавший значительную часть исторической России в германский протекторат, мог породить только войну. Но возвращать утраченное пришлось уже в условиях жесточайшей гражданской междоусобицы и иностранной интервенции.
Не вернуть было лишь тех, кто отдал свои жизни за «веру, Царя и Отечество».
В ходе войны в русскую армию было мобилизовано больше 15 миллионов человек. Военные потери России составили:
по данным Главного управления Генерального штаба (3.X.1917): 511 068 убитых и 264 301 пропавших без вести (всего - 775 369), уволенных от службы тяжелораненых - 348 508, пленных - 2 043 548; эвакуированных во внутренние военные округа: больных - 1 425 000, раненых - 2 875 000;
по расчетам В.Г. Аврамова (1920 г., на основе картотеки Главного военно-санитарного управления Военного министерства России с августа 1914-го по декабрь 1916 года по Юго-Западному и Северному фронтам): 703 200 убитых, 3 500 000 ставших инвалидами, 2 313 400 пропавших без вести. При этом сам исследователь указал на то, что приводимые им данные неполны и предложил увеличить их на 10 %;
по данным Комиссии по обследованию санитарных последствий войны (1923 г.): 1 700 000 убитых и 200 000 пропавших без вести (всего - 1 900 000), 4 300 000 пленных (умерли от ран и болезней 245 500);
по данным Центрального Статистического Управления СССР (1925 г.): 626 440 убитых и 228 828 пропавших без вести (всего - 855 268), 2 754 202 раненых, 3 409 443 пленных;
по расчетам А.А. Керсновского (1938 г.): 2 100 000 погибших в бою и умерших от ран, 100 000 умерших от болезней, 200 000 умерших в плену, 7 000 000 раненых, 600 000 получивших инвалидность по ранению и 300 000 - инвалидность по болезни, 2 400 000 пленных;
по расчетам Н.Н. Головина (1939 г.): 1 300 000 убитых и пропавших без вести, 4 200 000 раненых (из них умерло 350 000), 2 417 000 пленных;
по расчетам Б.Ц. Урланиса (1960 г.): 1 451 000 убитых (всего - 1 800 000 погибших вместе с умершими от болезней и иных причин), 4 000 000 раненых, 2 600 000 пленных.